– Ваше величество, слухи о поражении партии королевы Марии Стюарт подтверждаются. Шотландская королева снова бежала и испрашивает защиты и покровительства у вас, ваше величество; по всей вероятности, в настоящее время она уже находится на английской территории.
Елизавета гордо вскинула голову.
– Мария явилась сюда? – вырвалось у нее. – Ну, что же, она найдет в Англии защиту. Дайте ей знать об этом!
По мере того как Елизавета читала письмо несчастной Марии, выражение торжествующей радости все ярче отражалось на ее лице. В этом письме Мария почтительно и скорбно испрашивала английского заступничества; она упоминала, что взбунтовавшиеся подданные сначала продержали ее в тюремном заключении, а потом и вовсе выгнали из государства. Теперь она нашла приют у лорда Геррьесе, но ее состояние самое плачевное: она не успела ничего взять с собой, не только из драгоценностей… но даже из платья, а к тому же ей пришлось еще сделать более шестнадцати миль пешком. Мария заканчивала письмо признанием, что после Бога ей не на кого больше надеяться, как на Елизавету.
– Смотрите, милорд, – сказала Елизавета с холодной, горделивой радостью, – вот какая судьба ждет королеву, если она забывает, что не имеет права быть женщиной. Пошлите курьера к шотландской королеве; пусть он отвезет ей разрешение пребывать в пределах моего государства, а на вечер созовите совет министров.
На состоявшемся вечером совете главным образом обсуждался вопрос, как быть с Марией Стюарт. В этом отношении представлялись следующие комбинации.
1) Елизавета могла поддержать Марию, помочь ей снова вернуть трон. Англия могла предоставить Марии временное убежище, чтобы потом переправить ее во Францию, где с ней могли делать что угодно.
2) Елизавета могла стать судьей между Марией и ее восставшими подданными.
3) Наконец, английское правительство могло перейти на сторону последних и смотреть на Марию как на пленницу.
Каждый из этих пунктов подвергся тщательному обсуждению и критике; но было очевидно, что Елизавета внутренне уже приняла определенное решение; она распустила совет, не высказав, к чему именно склонилась сама.
Когда же она осталась наедине с лордом Бэрлеем, то сказала ему, что решила встать на точку зрения последнего пункта, чтобы потом, сообразно с обстоятельствами, связать его с предпоследним. Она приказала своему первому министру предпринять шаги в этом направлении. Разумеется, Бэрлей самым тщательным образом последовал этому предписанию, и благодаря этому судьба и страдания Марии Стюарт должны были принять еще более злосчастный характер, чем когда-либо прежде.