Вместо всякого ответа Сэррей соскочил с лошади и обнажил меч. Линдсей последовал его примеру, тогда как по знаку, данному Дугласом, оруженосцы подхватили лошадей под уздцы.
Поединок продолжался недолго. Линдсей повел ожесточенную атаку, но ему пришлось убедиться, что Сэррей значительно сильнее его. У него уже сочилась кровью легкая рана, когда он сделал резкий выпад, который оставлял его самого без прикрытия, но вместе с тем неминуемо должен был свалить с ног Сэррея. Но уже по параду он заметил, что Сэррей знал этот прием; поэтому он отскочил назад, чтобы избегнуть удара врага, причем зацепился шпорами за корни дерева и упал на землю в тот самый момент, когда Сэррей сделал выпад. Не ожидая, чтобы так ожесточенно нападавший враг отступил, Сэррей тоже упал, и случаю было угодно, чтобы, падая, Сэррей наткнулся рукой на острие меча Линдсея. Меч выпал из рук Роберта, и кровь потоком хлынула из разрезанной жилы, забив из нее фонтаном.
Сэррей не был побежден, но был ранен; упал в обморок от потери крови, и Вальтеру только с трудом удалось наложить ему повязки и остановить кровотечение. Дуглас кликнул своих людей, приказал взвалить раненого на лошадь, и так как вблизи находился один из его замков, то все, за исключением Линдсея, вернувшегося с оруженосцами в Эдинбург, поскакали туда.
Глава девятая. Мария и Лейстер
Граф Лейстер тоже стал готовиться к отъезду, как только Сэррей оставил его. Он упивался блаженством при мысли о том, что теперь зависит только от него одного добиться цели своих честолюбивых надежд, и с того момента, когда увидел возможность, что Мария Стюарт протянет ему руку, не призывая в советники никого другого, кроме своего сердца, он уже чувствовал себя победителем. Тогда ее образ всплыл перед его глазами, и ему показалось, что с его души упало покрывало и его сердце всегда стремилось к ней, так как она – та женщина, на которую намекало пророчество предсказательницы.
Когда он спустился по лестнице, то случайно заглянул в окошко, через которое Сэррей впервые увидал Джен Сэйтон. Зал был полон гостей, в галерее стоял против Сэррея Сэйтон, а Джен с краской стыда на лице поспешно убежала.
– Ага! – улыбнулся Дэдлей Лейстер. – Так вот какова добродетель нашего героя! Младшая вытеснила у него из сердца старшую, а я еще думал, что это просто гордость борется в нем со старой любовью! И ведь он все-таки сумел добраться до нее, несмотря на все запоры, которыми думал оградить ее Сэйтон! Великолепно! Вот и истинная причина его гнева, когда он узнал, что я восстановил против него лэрда.
Для Лейстера было большим торжеством иметь возможность обвинить Сэррея; теперь ему уже нечего стыдиться своего предательства. Так, по крайней мере, он думал, и когда полчаса спустя, вскоре после отъезда Сэррея из замка, он вошел в зал, чтобы проститься с Сэйтоном, то, смеясь, сказал ему:
– Милорд, я ошибся: граф Сэррей совсем не домогается чести надеть на себя шотландскую корону.
– Знаю! – с ледяной холодностью возразил ему Сэйтон. – Он не так глуп. Кроме того, он вообще предупредил меня, что его друзья болтают больше, чем могут отвечать за это. Я вижу, что вы приготовились уезжать, желаю вам счастливого пути.
Насмешливый тон его слов и тихие смешки присутствующих доказывали Лейстеру, что малейшее его слово будет принято за вызов с его стороны. Но он далек был от мысли ставить на карту свою жизнь в тот момент, когда ему улыбалось будущее. Если он добьется руки Марии, то всегда успеет заставить Сэйтона поплатиться за надменность. Поэтому он сделал вид, будто не замечает насмешки в тоне Сэйтона, и простился с ним в самой любезной форме.
В тот же вечер он добрался со своими слугами до Сент-Эндрью.
Его принял граф Мюррей, который и повел его в отведенные для него покои.
– Милорд, – сказал он, – я счастлив, что королева решила повидаться с вами. Теперь от вас будет зависеть добыть себе корону и красивую женщину. Надеюсь, ваше сватовство увенчается успехом, так как в этом заключается порука мира с Англией и ее великой монархиней.
– Милорд, – ответил Лейстер, уже видевший в Мюррее человека, которого ему необходимо будет столкнуть первым долгом после вступления с его помощью на трон, – я являюсь сюда как жених; никакие желания, кроме желания стать счастливейшим из смертных, не смущают моего покоя. Я не государственный деятель и никогда не занимался политикой. Поэтому если бы мне предстояло стать не только супругом, но и первым советником королевы, то я отклонил бы от себя такую ответственную обязанность; но королева Елизавета сказала мне, что в вас я найду покровителя, друга и советника – словом, человека, который один только способен избавить эту несчастную страну от смут и раздоров.
– Я первый слуга королевы, – ответил Мюррей, – и охотно окажу вам помощь, если, – он подчеркнул последующие слова, – вы дадите мне гарантии, что и далее будете пользоваться моими услугами.
– Я готов, не читая, подписаться под вашим предложением! – засмеялся Дэдлей. – Влюбленный человек ненавидит дела.
Мюррей с удовлетворением улыбнулся: теперь ему казалось бесспорным, что он будет вертеть как угодно этим человеком.
В это самое время Мария Стюарт и Генри Дарнлей сидели за веселым ужином, причем королева, смеясь, вышучивала пошлого фата, любезности которого ей придется выслушивать, чтобы обмануть Мюррея. Благодаря изысканному воспитанию Дарнлея и его веселому нраву ему удалось уже прогнать заботливые морщины со лба королевы, и она думала только о том, как бы обмануть Мюррея и не выдать себя до тех пор, пока Дарнлей не приобретет достаточного количества приверженцев, чтобы открыто просить ее руки. Хотя она и чувствовала себя во многом обязанной Джеймсу Стюарту Мюррею, но ее уже тяготила необходимость зависеть от него во всех отношениях и смотреть на все его глазами. Что касалось управления Шотландией, то она с удовольствием вполне предоставила бы власть его твердой руке, которая была способна подавить партийные междоусобицы лэрдов; но он требовал ограничения придворной роскоши, совал нос во всякое развлечение, придумываемое королевой, и немедленно докладывал ей, что подозрительные шотландцы видят в этом распущенность нравов и французское легкомыслие. При каждом удобном случае он пугал Марию призраком революции, не умея, однако, избавить ее от оскорблений, наносимых приверженцам ее религии и ей самой религиозными фанатиками. Так, например, школьный учитель в Галдингтоне, желая восстановить своих учеников против католицизма, устроил для них представление с крестинами кошки. Мария не видела иного исхода, как выйти замуж, так как тогда ее муж станет тем человеком, который защитит ее от личных оскорблений. Но она не была бы женщиной, если бы думала только о том, чтобы избрать в мужья того, кого ей рекомендовал ее правитель-моралист вместе с ее соперницей, королевой Елизаветой. Она во что бы то ни стало хотела избавиться от его опеки, и теперь главное дело было в усилении партии, желавшей свергнуть Мюррея, чтобы он уже не имел возможности помешать ее браку с Дарнлеем.
Последний был как раз такой человек, который, по мнению Марии, был способен обеспечить ей радостную будущность. Он был очень симпатичен, имел благородную внешность и обладал всеми чарами юности. Следуя советам своей честолюбивой родни, он выказал незаурядную ловкость и вкрался в доверие к Мюррею, который не видел в нем опасного человека. По утрам Дарнлей слушал проповеди реформатора Нокса, по вечерам – танцевал с королевой и умел одновременно приобрести доверие как придворных лиц, так и двора. И вот, в то время как Мюррей работал над тем, чтобы Елизавета, в случае, если она умрет бездетной, объявила Марию наследницей престола, королева Шотландская все искуснее уклонялась от определенного ответа. Она вернула из ссылки изгнанного графа Босвеля, чтобы в случае необходимости опереться на него; точно так же через Дарнлея она завязала сношения с Гентли, состояние которых было конфисковано Мюрреем. Сам Дарнлей вербовал в свои ряды всех тех лэрдов, которые втайне оставались верными католической религии и клеймили подлостью самую мысль о возможности брака королевы Марии с англичанином.
Таково было положение вещей, когда Лейстер прибыл в Сент-Эндрью.
Мария слушала стихи, которые ей читал Дарнлей, и милостиво принимала его ухаживания, тогда как Лейстер плавал в честолюбивых надеждах и надеялся уже на следующий день быть принятым в торжественной аудиенции.
Настало утро, а вместе с ним и приглашение пожаловать к королеве в двенадцать часов. Дэдлей оделся со всем блеском и вкусом разорительных обычаев, бывших в моде при французском дворе; этим он хотел вызвать в памяти королевы веселые времена ее юности. Лейстер был одним из красивейших мужчин своего времени и, увидав теперь свое изображение в зеркале, сам нашел себя неотразимым. Когда он отправился в покои королевы, то два пажа предшествовали ему.
Мария Стюарт тоже принарядилась. Белые розы благоухали в ее волосах, грудь волновалась в облаках газа, а бархатное платье красиво обрисовывало грациозные формы ее тела; но прелестное лицо лучше всякого туалета сияло грацией юности. Ведь дело было в том, чтобы этому человеку, который стоял на коленях перед соперницей, а теперь был прислан ею в качестве жениха, показать во всей красе то, чего именно он добивался, а так как она заранее твердо решила отказать ему, то женское самолюбие требовало полного триумфа, чтобы он не мог равнодушно помириться с мыслью об отказе, да и не стал, чего доброго, по возвращении в Лондон рассказывать, что брак не состоялся из-за политических соображений.
Дарнлей неоднократно поддразнивал Марию, что Лейстер неотразим и что, побеждая сердца дам, он сам остается холодным и спокойным, так как ни одна не сумела задеть его сердце. Сэррей тоже сказал, что Дэдлей не умеет любить иначе, как питая честолюбивые планы. Таким образом, женское достоинство Марии положительно требовало от нее, чтобы она довела жениха до такого состояния, когда ему уже не придется лицемерить, признаваясь ей в любви.