– Филли упала в обморок! – тихо проговорил вернувшийся обратно Дарнлей.
Хотя эти слова были сказаны почти шепотом, но Лейстер услышал их.
– Пожалуйста, Мария, позаботься об этом несчастном ребенке, – обратилась королева к Марии Сэйтон, – прикажи позвать моего лейб-медика. Я заставила бедную малютку сыграть эту комедию, поэтому не сердитесь на нее, милорд Лейстер. Во всем виновата я одна. Мне хотелось пошутить, и я никак не предполагала, что ваш вид так подействует на Филли.
Затем Мария Стюарт взяла под руку лорда Дарнлея и удалилась с ним.
– Вас дурачат, милорд Лейстер, – прошептал недовольным тоном Мюррей, – но не выказывайте неудовольствия – иначе все погибнет. Королева любит подобные сюрпризы и находит остроумными тех людей, которые весело смеются над этими пошлостями.
– Я и не обижаюсь на шутку ее величества, милорд, – ответил Дэдлей, – тем более что она дала мне возможность встретиться с особой, которая, исключая королевы, наиболее интересна для меня.
– Может быть, вас умышленно свели с ней, чтобы заставить вас увлечься?
– Тогда я, по крайней мере, буду знать, чего мне держаться, – заметил Дэдлей, – и не стану играть смешную роль.
– Никто и не посмеет над вами смеяться, – решительно сказал Мюррей, – но по крайней мере до тех пор, пока мои слова будут иметь здесь некоторое значение.
Дэдлей промолчал. Он чувствовал, что его подвергли испытанию и он потерпел полнейшее фиаско. Но откуда королева узнала тайну Филли, ту тайну, о которой он сам не имел ни малейшего представления? Несомненно, молодая девушка любила его, и теперь он был опьянен ее свежим чувством! Он видел даже сквозь ткань маски обворожительную улыбку Филли; он ощущал теплоту ее стройного тела; он весь был охвачен пламенем страсти. Вместо того чтобы возненавидеть Филли за то, что она оттолкнула от него королеву, Дэдлей жаждал всеми силами души нового свидания с молодой девушкой. Что это было: колдовство, дьявольское наваждение?
За ужином Дэдлей был рассеян и молчалив, зато королева казалась веселее, чем когда бы то ни было. Она как будто задалась целью обворожить Лейстера своим остроумием, избрав мишенью для своих острот лэрда Дарнлея. Таким образом она как бы давала удовлетворение Дэдлею; а он был восхищен королевой, но тем не менее не переставал думать о Филли.
Мария Сэйтон сидела по правую руку Лейстера; воспользовавшись моментом, когда королева беседовала с Мюрреем, она постаралась возобновить со своим соседом прежний разговор.
– Я думаю, – начала она, – что маленький чертенок, танцевавший сегодня с вами визави, был бы так же опасен и для вашего друга, лорда Сэррея.
– Нет, миледи, Сэррей не поставил бы себя в такое смешное положение, в каком очутился я, – возразил Лейстер. – У него имеется предо мной то преимущество, что он никогда не увлекается. Он всегда поступает разумно, потому что не поддается исключительно влечению сердца.
Когда ужин окончился и гости разошлись, королева, не стесняясь, подняла на смех обманутого претендента на ее руку.
– Шутка Дарнлея была великолепна! – воскликнула она. – Генри выиграл пари. Он уверял меня, что серьезный Сэррей мог действительно принять своего пажа за уродливого мальчика, но что касается Лейстера, то он, конечно, давно прозрел, с кем имеет дело. Господи, что за темперамент у этого человека!.. Только что он клялся, что умирает от любви ко мне, и тут же бросается на колени перед нашей горничной, как будто перед ним королева Елизавета, его давнишняя страсть! Этот несчастный прямо с ума сходит в своей любви к женщинам! Он обожает весь женский пол и готов расточать свои клятвы перед каждой юбкой.
– Не судите его строго, ваше величество! – серьезно вступилась за Дэдлея Мария Сэйтон. – Он мог легко принять Филли за вас, так как вы с ней одного роста. Судя по всему тому, что я слышала, я нахожу, что его оклеветали. Лорд Лейстер умеет глубоко чувствовать, и вы, ваше величество, оскорбили его.
– Вы заступаетесь за него? – удивленно спросила королева. – Неужели его защитницей является Мария Сэйтон, та самая Мария, которая опровергала все хорошее, что говорил Роберт Сэррей о своем друге?
– Не говорите мне о Сэррее, ваше величество! – воскликнула Мария Сэйтон. – Ни в ком не пришлось мне так разочароваться, как в этом господине.
– Я уже слышала это от вас неоднократно, – заметила королева, – но потом вы каждый раз брали свои слова назад.
– Потому что я раньше не замечала в нем полнейшего отсутствия какого бы то ни было чувства! Не требуйте от меня, ваше величество, дальнейших объяснений и последуйте совету вашего самого преданнейшего друга: не играйте сердцем лорда Лейстера!.. Лучше ушлите его отсюда… Вспомните о несчастном Кастеляре!
При упоминании этого имени Мария Стюарт смертельно побледнела. Она молча протянула руку своей фрейлине и направилась в спальню.
Глава десятая. Немая
Дэдлей вышел из апартаментов королевы и прошел через длинный коридор в отведенные для него комнаты; он не заметил, что одна из боковых дверей, примыкавших к коридору, тихонько открылась и чья-то фигура, робко озираясь вокруг, последовала за ним, чуть слышно ступая на кончиках пальцев. Придя в свое помещение, Дэдлей отпустил ожидавшего его лакея и, сев в кресло, начал вспоминать события прожитого дня.
Покорить сердце Марии Стюарт оказалось не так легко, как он прежде предполагал, но тем заманчивее казалась ему эта победа. Ужасная шутка, которую позволила себе Мария Стюарт, произвела на него очень неприятное впечатление, но за ужином это впечатление рассеялось под влиянием любезности и остроумия королевы. Лейстер был принужден сознаться, что никогда не встречал более обворожительной женщины, чем шотландская королева. Но несмотря на все ее чары, образ Филли не покидал Дэдлея; ему все время казалось, что прекрасная маска спрашивает: «Разве я не лучше королевы? Разве мои объятия недостаточно горячи? Ведь мне от тебя ничего не нужно, кроме любви!»
«Да, она любит меня, – подумал Лейстер, – болезненная ревность заставила ее согласиться на ужасную шутку! Но насмешка надо мной Марии Стюарт так подействовала на бедного ребенка, что она лишилась чувств».
– Филли! – со вздохом произнес он, и в его глазах загорелась страсть.
Вдруг дверь тихонько отворилась, стройная фигурка проскользнула в комнату и упала к ногам Дэдлея.
Не видя еще лица склонившейся перед ним девушки, граф Лейстер догадался, что перед ним Филли. Он быстро поднял ее и заметил, что слезы блистали на ее прекрасных глазах, а гибкое, стройное тело трепетало от волнения.
– Филли, это ты? – воскликнул Дэдлей. – Зачем же ты обманула меня? Но как ты прекрасна! Отчего ты дрожишь? Ты плачешь, Филли? Я не сержусь на тебя! Я знаю, что тебя принудили к этой грубой шутке. Скажи мне хоть одно ласковое слово, Филли!.. Скажи, что ты сожалеешь о своем обмане, и я стану перед тобой на колени, как во время танцев в зале. Поверь, что я не по ошибке преклонился перед тобой, принимая тебя за королеву; я поклонялся твоей красоте!
Филли заплакала еще сильнее прежнего. Ее горячие слезы падали на руки Дэдлея, а волнение ее молодой груди и пламенный румянец щек без слов говорили о ее чувстве к Лейстеру.
У него кружилась голова от счастья и восторга, и он шепотом спросил девушку:
– Отчего ты ничего не говоришь, Филли? Клянусь тебе, что нисколько не сержусь на тебя!.. Если бы ты даже вонзила кинжал в мое сердце, я не мог бы сердиться на тебя, а поцеловал бы твою жестокую, но прекрасную руку. Скажи мне, что ты не ненавидишь меня, и я буду торжествовать над ошибкой королевы, которая, желая осмеять меня, доставила мне величайшее счастье.
Филли указала пальцем на свой рот, и Лейстер вдруг вспомнил о тех страданиях, которые потерпела несчастная девушка по его милости.
– О боже! – воскликнул он, содрогаясь от ужаса. – Как я мог позабыть об этом? Но тем дороже ты для меня, – прибавил он, привлекая к себе молодую девушку. – Твои глаза говорят, твоя улыбка обворожительна. Филли, хочешь быть моей? Я предпочту твое сердце всем королевам в мире. Что может быть выше любви прекрасной, чистой женщины? До сих пор я не знал настоящей любви, так как принимал холодный отблеск солнца за настоящее солнце. Ты, Филли, – скромная, душистая фиалка, которая успокаивает раненое сердце, исколотое колючими шипами розы. У тебя я найду отдых от окружающей меня пустоты! Ты для меня будешь храмом, я буду молиться на тебя, ты вернешь мне веру в добродетель! Когда мою душу будет соблазнять тщеславие, ты спасешь меня от соблазна, как уже спасла раз мою жизнь. Как добрый гений, ты появилась сегодня предо мной и не допустила, чтобы я принес в жертву ненасытному честолюбию собственное сердце. Несмотря на весь свой блеск, Мария Стюарт – ничто в сравнении с тобой! Своим обманом – заменив себя тобой – она отдала тебе целиком мою любовь, и никогда я не выпущу тебя из своих рук.
Филли отрицательно покачала головой; горькая улыбка скользнула по ее губам, и по этой улыбке и грустному выражению глаз можно было судить, как глубоко страдает молодая девушка от того, что не может ничего ответить Лейстеру.
– Ты не хочешь любить меня? – продолжал он. – Ты, может быть, боишься, что я изменю тебе, изменю той, которая по моей милости даже лишена возможности упрекнуть меня в чем-нибудь? Или ты думаешь, что моими устами говорят благодарность, участие, сострадание, но не любовь? Филли, я сам перестал бы верить в себя, если бы мог назвать то чувство, которое питаю к тебе, каким-нибудь другим именем, а не настоящей глубокой любовью! Я знаю, ты могла бы возразить мне, что я пылал страстью к Фаншон, что мое сердце усиленно билось в присутствии Елизаветы, что я опускался перед тобой на колени с нежной мольбой, думая, что танцую с Марией Стюарт. Все это, может быть, и правда, но уверяю тебя, что ни к кому из них я не ощущал такого блаженного благоговейного чувства, какое испытываю, обнимая тебя, мою бедную Филли. Все эти герцогини и королевы вызывали во мне тщеславное чувство, возбуждали желание нравиться; на первом плане у меня всегда было честолюбие, но теперь о нем нет и помина. Для меня не будет большего счастья, как сознание, что я любим тобою! Как я буду гордиться твоей любовью! Никогда еще я не видел так ясно, что гнался за каким-то призраком, не находя настоящего пути к счастью; теперь же я нашел его. Я в сво