Дуглас преклонил колено и воскликнул, очарованный улыбкой красавицы:
– Я повинуюсь, ваше величество, принимаю поручительство графа Лейстера и жду от него, что он не оставит без наказания преступления, если таковое совершено кем-нибудь из его слуг.
– Я же, – сказал Сэррей, – воспользуюсь разрешением фафа Лейстера поискать Филли в его имениях и если, как я надеюсь, подозрение окажется необоснованным, я буду просить графа о прощении.
– Благодарю вас, милорды, – ответила королева. – Но сэр Брай все еще молчит?
– Ваше величество! – ответил Брай, выражение лица которого стало совсем мрачным. – Я явился сюда для того, чтобы выслушать ответ графа Лейстера на обвинения лорда Дугласа, и этот ответ не только не уменьшил моих подозрений, но, наоборот, увеличил их. Поэтому я не обвиняю и не принимаю никаких поручительств в том, виноват ли граф или нет, и никакие угрозы лэрда Мюррея и никакое ваше заступничество не удержат меня от того, чтобы не поразить виновного!
– Так вас арестуют, сэр Брай! – воскликнул Мюррей, топая ногой.
– Попробуйте! – произнес Вальтер, презрительно пожимая плечами. – Тогда скажут, что лэрд Мюррей продался не только английской королеве, но и лорду Лейстеру!
– Ах ты, мужик! – заскрипел зубами Мюррей и схватился за меч.
Но Дуглас тоже схватился за оружие и воскликнул:
– Сэр Брай находится под моей защитой! Вы еще не повелитель Шотландии, да и не будете им никогда, пока я буду жить на свете.
– Милорд Джеймс, – вступила теперь в разговор и Мария, втихомолку обрадовавшаяся, что у Мюррея появился еще один враг, – вы во второй раз забываетесь; надеюсь, вы не возмечтали, что являетесь хозяином в замке, который принял под свой кров вашу королеву?
– Ну а если бы он и дошел до этого, – сказал королеве Дуглас, – то моя конница живо избавила бы вас от такого хозяина!
Лейстер имел все причины вмешаться и потушить начинавшуюся ссору, так как не мог допустить, чтобы Дуглас стал его врагом. Мысль, что тот признает Филли своей дочерью, уже пробудила в нем счастливую идею довериться во всем Дугласу и снискать его расположение; он мог бы стать тогда независимым и от Елизаветы; вследствие чего связью с могущественнейшим шотландским лэрдом нельзя было пренебречь.
– Милорды! – воскликнул он. – Я не могу примириться с тем, чтобы моя особа послужила предметом ссоры между вернейшими вассалами ее величества королевы. Я сам готов был бы защитить сэра Брая, если бы его вздумали арестовать, потому что он был моим другом и в моих интересах всецело доказать ему, что он не прав, питая против меня позорные подозрения. Простите, – обратился он затем к Мюррею, – нужно знать сэра Брая, чтобы понимать, что даже и в его буйстве неизменно проглядывает порядочность!
На этом было кончилось, и Мария отпустила их всех.
– Это или подлая змея, или мы были по отношению к нему жестоко несправедливы! – пробормотал Брай.
– Поедем вместе в Лейстер! – просто ответил Сэррей.
Королева осталась в глубокой задумчивости, когда лорды вышли из комнаты. Она заметила, с каким выражением мрачного упорства и зловещей угрозы удалился Мюррей, и инстинктивно чувствовала, что наступает момент кризиса, из которого она должна выйти победительницей, если не хочет погибнуть навсегда. Она поняла, что Мюррей стал ее смертельным врагом и что кто-нибудь из них – он или она – должен уступить место другому; победить же мог только тот, кто был бы в состоянии застать другого врасплох.
Мы упоминали еще раньше, что Мария вернула из изгнания графа Босвеля, смертельного врага Мюррея, чтобы в случае крайней необходимости иметь возможность воспользоваться его поддержкой против лэрда Джеймса; через Риччио она втихомолку завязала сношения с графом Этолем, Ленноксами, Рутвенами, Линдсеями и другими могущественными лэрдами, тайно продолжавшими исповедовать католическую религию, а теперь вдобавок еще стяжала расположение Дугласа. Не прошло нескольких дней после вышеописанной сцены, как, еще раз выслушав уверения в помощи своих союзников, королева вызвала к себе графа Мюррея. Граф стал зачастую уезжать куда-то, и все его поведение становилось полно скрытых угроз. В комнате королевы он появился вооруженным с ног до головы. Его лицо было очень серьезно; он отлично сознавал всю важность момента, так же как и королева, его сестра.
Сегодня должно было быть сказано решительное слово. Интриги Марии были известны Мюррею, ее брак с Дарнлеем означал для него его падение. Но этот брак навлек бы на Марию вражду Елизаветы и открытую войну с ним, Мюрреем. Он был опорой ее трона, он заставил мятежных лэрдов уважать ее волю – так неужели же он работал для какого-то Дарнлея? Неужели он должен был уступить дорогу пошлому фату, который только и умел, что завоевывать сердца пустых бабенок? Неужели он должен был отказаться от своих планов довести дом Стюартов до английского трона?
Мария видела в Мюррее только докучного опекуна, человека, обязавшего ее благодарностью за услуги, цель которых казалась ей подозрительной и слишком хлопотливой. Кому, собственно, служил он – ей ли или себе самому? Он заставил смириться враждебных и мятежных лэрдов; но не сделал ли он этого только потому, что они были его врагами, и вовсе не из преданности ей, а для того, чтобы лично играть роль хозяина в Шотландии? Нельзя было отрицать, что он значительно поднял в стране престиж короны, но что было ей до этого, раз она по-прежнему должна была оставаться пленницей? Правил он, она же только подчинялась ему во всем. Но он пошел и далее; он хотел распоряжаться не только судьбами государства, но и ее рукой. Во всем остальном Мария готова была уступить, лишь бы избежать разрыва, но эта претензия ясно показывала ей, что Мюррей видит в ней пустую куклу, которой может распоряжаться по своему усмотрению.
Оба подступили друг к другу с твердой решимостью довести дело до полного поражения противника. Королева опиралась на свое право монархини и женщины, Мюррей – на сознание своей необходимости и возможности в любой момент раздавить королеву. Однако он не подумал о том, что женщина, подобная Марии Стюарт, скорее даст себя убить, чем уступить врагу, которого она стала ненавидеть за то, что он вмешался в вопрос ее сердца.
– Джеймс Стюарт, – начала Мария, втайне вздрогнув при виде его мрачной, полной неотступной решимости физиономии, – я отлично умею ценить то, чем вы были до сих пор для меня, и положение, которое я создала вам в королевстве, доказывает, что я всегда видела в вас опору своего трона.
– Я очень рад, если это убеждение вы почерпнули из сознания, что ваш трон все еще нуждается в такой опоре; ведь все, на что я отважился, пойдет прахом и навлечет на вас опасности вместо спокойствия, если вы лишите меня доверия ранее того, как основанное мною здание будет доведено до конца. В нашей стране, раздираемой партийными ссорами, вы должны образовать собственную партию, во главе которой вы будете в силах объявить войну всем остальным, между тем как колебание между отдельными существующими партиями сделает вас игрушкой всех их. Вы поручили мне создать для вас такую партию и видели успешность моих стараний. Теперь уже никто не решается помешать служениям католических обеден; надменные лэрды укрощены, корона приобретает прежний престиж, и последний возрастет до небывалой высоты, если удастся осуществить союз с Англией, над созданием которого я работаю.
– Вот об этом-то союзе я и хотела поговорить с вами. Елизавета – вовсе не искренний друг нам, а кроме того, проявляет такой интерес к проектируемому вами союзу, что невольно возникает подозрение в ее истинных намерениях. Получили ли вы гарантии в том, что я унаследую английский трон, если Елизавета умрет бездетной?
– Королева Елизавета пока еще не решилась окончательно, и мы не смеем настаивать на скорейшем решении. Но вы, без всякого сомнения, унаследуете ее трон, если она не оставит прямых наследников, а ведь она неоднократно и категорически заявляла, что никогда не выйдет замуж!
– В этом пункте женщинам нельзя доверять! Елизавета слишком настойчиво желает моего брака, так что у меня невольно возникают сомнения, а что, если я изберу в мужья указанного ею человека, она переменит фронт и лишит меня единственной награды, ради которой я еще была бы согласна пожертвовать сердцем политике.
– Ни одна королева не должна следовать движениям сердца, если у нее возникают хоть малейшие сомнения, что это может противоречить политической мудрости. Королева не смеет отдаваться женской слабости; страна требует от нее, чтобы путем брака она извлекала политические преимущества, и справедливо назовет преступлением, если, выбирая себе супруга, королева забудет, что на ее голове красуется корона!
– Это было бы в том случае, если бы я избрала английского вассала, – быстро и раздраженно возразила ему Мария. – Милорд Мюррей, вы сами высказываетесь против вашего совета.
– Лорд Лейстер перестанет быть английским вассалом в тот самый момент, как только сделается вашим супругом, и принесет вам с собой союз с Англией. Наоборот, лорд Дарнлей – только красивый мужчина, и если ваш выбор падет на него, то это вызовет пересуды о том, что шотландская королева влюбилась в авантюриста.
– В авантюриста, который гораздо могущественнее, чем были вы, когда я сделала вас первым лэрдом королевства!
– Если бы в то время вы дали этот титул графу Ленноксу, то это так и осталось бы простым звуком. Вы можете давать чины и звания, но не то уважение, которое добыл этому званию мой меч. Но я вижу, куда вы клоните. Едва-едва только успели вы почувствовать себя твердо на троне, как уже думаете, что можете сбросить тягостную маску. Берегитесь! Ваш трон еще не так прочен! Только мой кулак и сдерживает мятежных лэрдов, а мне повинуются, лишь веря в то, что я забочусь о том, чтобы вы не забыли своих обязанностей перед короной. Вас терпят, но не любят! Во мне одном страна видит поруку того, что католическая религия не будет навязана стране, что распущенные французские нравы не будут объявлены достойными подражания. Меня боятся, так как в минуту необходимости я буду в состоянии призвать могущественную помощь Англии. Но все это рушится, если вы оскорбите Елизавету, не послушаетесь моих предупреждений и злоупотребите едва-едва окрепшей властью, чтобы изменить прежним обещаниям и открыто покровительствовать католицизму. Вам не поможет даже и то, если вы вздумаете устранить меня и, соединившись с католическими лэрдами, дать первое место в королевстве тому, кто не имеет за собой никаких заслуг, кроме смазливого личика да талантов уличного певца!