Графский замок производил мрачное, зловещее впечатление. Его стены были источены временем, дубовые ставни заперты, ржавые железные засовы заложены на дверях, а колючие сорные травы густо разрослись перед крыльцом, точно угрожая уязвить ногу непрошеного пришельца, забравшегося в эти заповедные места. Посреди фруктового сада, шагах в двадцати от заднего фронта замка, стоял массивный дом, где жил управляющий имением, и довольно было одного взгляда на запущенный сад, на обветшалый замок, чтобы явилась догадка, что в лице этого управляющего посетитель встретит нелюдимого, угрюмого старика, который, одряхлев вместе с развалиной, помышлял и разрушиться заодно с нею.
Однако подобное предположение оказывалось ошибочным. Человек, охране которого доверили замок Кэнмор, был мужчина в расцвете силы, за сорок лет, высокий, коренастый; он имел красавицу-дочь, нежно любимую им, и мог бы устроить для себя более веселый приют, так как от него зависело превратить кэнморский парк в настоящий рай. Однако мрачная тень лежала на широком лбу этого человека, а когда его взор не прояснялся при виде любимой дочери, то горел мрачным огнем, устремляясь в пространство с сосредоточенной и горькой печалью.
Управляющий вел таинственный образ жизни, загадочный для всех обитателей Кэнмора. Его никогда не видали за пределами парка; он никогда не сообщался с соседями, не посещал кабачков; не видывали его также и за работой. Этот нелюдим никого не пускал в замок, а если какой-нибудь любопытный отваживался постучаться в ворота парка, то его спроваживали резкими словами. О красоте его дочери рассказывали чудеса; эта девушка, казалось, была обречена отцом на вечное заточение, а так как окрестные жители отыскивали причину его нелюдимости и не находили ее, то в околотке носились всевозможные слухи. Так, говорили, будто бы на Тони Ламберт была напущена «порча» с детских лет и она тупоумна; другие утверждали, что отец боится показывать ее, так как у нее лошадиная нога. По мнению третьих, сам Ламберт совершил убийство и дочь принуждена стеречь его, потому что когда на него находит злой час, лишь она одна в состоянии отогнать беса-искусителя от этого безумца. Одним словом, стоустая молва изощрялась в придумывании всяких ужасов.
Был вечер. Тони сидела за самопрялкой и пела песню; Ламберт, стоя у окна, смотрел задумчивым взором в ночную темноту так мрачно, точно завидовал буре, яростно налетавшей на обветшалые стены; ему как будто хотелось, чтобы старинный замок внезапно рухнул в потемках под завывания ветра. Вдруг раздался громкий, нетерпеливый звонок у ворот парка.
Джон Ламберт вздрогнул, словно очнувшись от угрюмого забытья.
– Не отворите ли вы, отец? – спросила Тони. – Должно быть, это проезжие; они, наверно, заблудились дорогой и, промокнув на дожде, ищут приюта. Укажите им по крайней мере дорогу к гостинице, если не хотите принять их.
– Принять? – горько рассмеялся Ламберт, и его подозрительный взор пытливо остановился на дочери. – Тебе, видно, хочется этого; ведь для тебя сущее мученье вечно сидеть одной с твоим отцом!
– Я хотела бы, чтобы вы поменьше предавались печальным думам, которые точат вам сердце! – ответила Тони вздыхая. – Попробуйте-ка развлечься немного и сойтись опять с людьми, своими ближними.
– Чтобы они обобрали меня и обманули, похитив у меня последнее достояние? – с горечью возразил Ламберт. – Чтобы они отняли тебя у меня, как ту, другую, и чтобы я сгнил тут один, как заброшенное дерево в болоте? Ступай к воротам сама, отвори, заведи шутки да прибаутки с пришлыми людьми; пусть они любуются тобою и соблазнят тебя! Посмейся над моими сединами, как сделала та, другая.
– Отец, – воскликнула Тони, – замолчи! Ты ужасен! Никогда не покину я тебя, никогда не причиню тебе горя… Прости, что я необдуманно разбудила страшное воспоминание! Нет, я не хочу видеть людей, потому что они сделали тебе зло и разбили твое сердце.
Колокольчик дернули вновь так сильно, что Ламберт с проклятием вырвался из объятий дочери и крикнул:
– Постой, я натравлю на них собак, если это опять какие-нибудь любопытные, которые стараются проникнуть сюда под предлогом ненастья. Нечистая сила помогает им найти ворота, хотя я обсадил их живой изгородью. Это вовсе не заблудившиеся проезжие, а мошенники, подбирающиеся к моей жемчужине! Но я покажу им!..
Ламберт сорвал винтовку со стены и вышел вон из дома.
– Эй, Ламберт, старый волк! – раздалось за воротами. – Отворишь ли ты наконец или нам выломать ворота, чтобы поискать тебя в твоей берлоге?
– Имейте терпение! – отозвался управляющий, скрежеща от ярости зубами, когда услыхал, что его кличут по имени, и убедился, что кто-нибудь из деревенских жителей привел к нему гостей. – Дайте мне только отодвинуть засов, чтобы раскроить вам череп.
Ворота заскрипели на ржавых петлях. Ламберт лишь приотворил их и уже готовился сорвать с плеча ружье, чтобы преградить вход незнакомцам вооруженной силой, и вдруг различил перевязь с цветами Лейстеров.
– Кто вы? – спросил он человека, стоявшего у ворот.
– Отворяйте! В замок пожаловали гости. Разве вы не узнаете Томаса Кинггона?
– Я достаточно знаю его, чтобы спросить, какими судьбами он еще не вздернут на виселицу. Что вам тут понадобилось? Замок Кэнмор – не убежище для людей вашего разбора.
– Молчите и посторонитесь. Неужели мне придется проложить себе дорогу мечом, когда я приехал с поручением от вашего господина? Должно быть, вам надоело быть управляющим Кэнмора? Поторопитесь! Приготовьте постели для ночлега, лучшую комнату в замке для приезжей леди, а для нас – в вашем доме.
– Лучшую комнату? – горько рассмеялся Джон. – Поищите-ка ее сами, авось найдете такую, где не свили себе гнезд летучие мыши. Скажите мне, однако, – прошептал он, видя, как Пельдрам вводил в парк лошадь Филли и свою собственную, – не рехнулся ли лорд? Почему ему вздумалось послать в Кэнмор леди? Разве он не знает, что вот уже двадцать лет, как в замок не заглядывала ни единая человеческая душа?
– Вот именно потому-то он и посылает сюда леди. Она должна скрыться от всех, а тут самое подходящее место для этого. Это я порекомендовал вас.
– Черт бы побрал вас за это! – проворчал Ламберт, снова запирая ворота парка и посматривая любопытными, недоверчивыми взорами на леди, которая дрожала от холода, закутанная в плащ для верховой езды.
Тони была немало удивлена, когда ее отец вернулся с незнакомыми ей людьми, и поспешила предложить свои услуги полузамерзшей Филли, тогда как ее отец повел непрошеных гостей в соседнюю комнату и с ворчанием принялся угощать их пивом.
– Вы сами видите, – произнес Кингтон, предварительно посвятив Ламберта в суть дела, – что невозможно найти лучшее убежище для похищенной девушки. Вы будете еще благодарны мне за свое счастье, потому что лорд до безумия влюблен в немую леди и в награду за вашу услугу охотно исполнит самое ваше сумасбродное желание.
– Покойный лорд дал мне торжественную клятву никогда больше не переступать порога Кэнмор-Кэстля, – мрачно возразил Ламберт.
– Но ведь его нет больше на свете, а с ним вымер и весь графский род; наследство Лейстеров перешло во владение к лорду Дэдлею Варвику. Уж не потребуете ли вы от него, чтобы он исполнял нелепое обещание, данное прежним владельцем какому-то человеку, которого сэр Дэдлей и в глаза не видывал? Неужели вам недостаточно того, что он не спрашивал целые годы, куда девались доходы с имения, что он предоставил в ваше пользование замок, точно вы здесь – хозяин?
– Кингтон, – возразил на это Ламберт, когда Пельдрам вышел из комнаты, чтобы расседлать и поставить на конюшню лошадей, – вы отлично знаете, что обещание, данное мне покойным лордом, вовсе не было нелепостью, что этим граф Лейстер уплатил мне священный долг. Вам известно, что здесь произошло; вы были единственным свидетелем того, что я не стал удерживать Бэтси, когда она вздумала похоронить в здешнем пруду себя и свой позор. И только Бог знает, помогали ли вы негодяю, соблазнившему ее, или нет.
– Вы дурак, Ламберт; в то время я был еще мальчишкой и не пользовался доверием молодого лорда. Это я удержал вас, когда вы хотели вонзить ему в сердце кинжал, так как мне было известно, что младший брат лорда отомстил бы вам. Забудьте старое! У вас есть дочь, и, как я успел заметить, она – ангел красоты. С богатством, накопленным вами, она достойна какого-нибудь лорда.
– Да будет проклят тот час, когда вы увидали ее! Кингтон, вы знаете меня. Берегитесь приближаться к Тони; я не хочу, чтобы и она была похищена у меня!..
– Стерегите ее, как вам угодно! Я еще не собираюсь жениться, а от такой невесты оттолкнул бы меня будущий тестюшка. Никто не должен найти здесь привезенную мною леди, вот все, чего я требую. Слышите? Никто.
– Понимаю! Леди похищена у ее близких, и я, которому знакомо горе отца, потерявшего родное детище, должен спрятать беглянку?
– Вы сумеете скрыть ее, потому что если эту леди разыщут, то лорд выгонит вас вон из Кэнмор-Кэстля, и вы лишитесь возможности держать свою дочь взаперти. Тогда он потребует у вас отчета в доходах с Кэнмора, а пока вы будете сидеть в тюрьме за их утайку, вашей дочери придется просить милостыню у чужих людей.
– Вашей леди не найдет у меня никто, можете положиться на это! – угрюмо произнес Ламберт. – Пускай другие страдают, как страдал я; мне-то что за дело! Это касается лорда, а не меня.
Разговор был прерван возвращением Пельдрама. Однако Кингтон мог быть спокоен теперь насчет того, что Ламберт постарается укрыть Филли, так как заметил, какое страшное действие произвели на управляющего его угрозы. Да и что могло сильнее напугать этого человека, как не опасность быть выгнанным из своего приюта и увидать, как его родная дочь, которую он берег, как скупец свое сокровище, будет внезапно лишена отцовской защиты и отдана на жертву любопытству праздных людей, соблазну и бедности? Но Кингтон упустил из вида, что у нелюдимов, порвавших с внешним миром и предавшихся тупому раздумью, всякая угроза вызывает непримиримую ненависть к тем, которые покажут им, что они держат в своих руках их судьбу, и что эта ненависть сосредоточивает все свое пожирающее пламя в одном стремлении уничтожить того, кто им угрожает.