– Не беспокойтесь! – возразил Ламберт. – В потайных ходах старого замка не найдут никого, кто вздумает там спрятаться. Однако довольно странно, что граф дает разрешение производить обыск, если желает кого-нибудь спрятать!
Пельдрам, пожав плечами, сказал с хитрой усмешкой:
– Не знаю, но причину, кажется, нетрудно отгадать. Леди, пожалуй, должна исчезнуть навсегда после того, как надоест графу, а в таком случае придется очень кстати, что замок предварительно обыщут и не найдут в нем никого.
Ламберт вздрогнул и невольно сжал кулак.
– Ну, тогда, может быть, найдется и неожиданный мститель! – проворчал он, запирая за Пельдрамом ворота. – Ведь меня наняли в укрыватели, а не в убийцы!
Несколько часов спустя раздался новый звонок; у ворот остановился одинокий всадник. Он был закутан в черный плащ, и только по золотым шпорам можно было признать в нем рыцаря.
– Отворите! – нетерпеливо крикнул он, когда Ламберт принялся медленно отодвигать железные засовы. – Это вы Джон Ламберт?
– Я, господин, а что вам угодно?
– Я граф Лейстер. Ведите меня к леди, которая спрятана здесь.
– Вы ошибаетесь, господин, здесь нет никакой спрятанной леди. Кроме того, чем вы можете доказать, что вы действительно граф Лейстер?
– Знаком ли вам герб Лейстеров? – спросил Дэдлей, показывая Ламберту свой перстень. – Это моя печать. Еще раз, где леди?
– Милорд, она в замке.
– Ведите меня к ней, я тороплюсь.
Управляющий повиновался строгому приказанию. Он не смел сомневаться, что видит перед собою лорда, – кольцо было настоящее; кроме того, все сомнение рассеялось у него, когда Филли при входе графа кинулась в его объятия.
– Ступайте! – сказал Лейстер Ламберту, заметив его у дверей. – Зачем это вы обнажили кинжал?
– Чтобы поразить вас, если бы вы оказались мнимым владельцем Кэнмор-Кэстля!
– Вы надежный страж и будете награждены мною за вашу верность.
– Вознаградите ее в лице вашей невесты, милорд; она завоевывает сердца успешнее вашего золота.
Угрюмый Ламберт придал слову «невеста» особое ударение, и Лейстеру показалось, будто он читает угрозу в его строгом взоре. Он подал ему знак удалиться, после чего сказал Филли, все еще покоившейся на его груди и не выпускавшей его из объятий:
– Я вижу, что ты, несмотря на свою немоту, сумела расположить к себе этого нелюдима. Да и как могло быть иначе? – воскликнул он, с упоением любуясь ею. – Ты так прекрасна, как все королевы на свете, взятые вместе.
Дэдлей сбросил плащ и сел на диван; он хотел привлечь к себе Филли, но она тихонько отстранила его и села на ковер у его ног.
– Зачем не хочешь ты прильнуть к моему сердцу? Филли, теперь я твой. Теперь я могу вполне упиваться твоею любовью. Еще одна кратковременная отлучка, – мне надо побывать при лондонском дворе для того, чтобы сложить с себя придворное звание и откланяться Елизавете, – и тогда я буду твоим нераздельно, тогда ничто не разлучит нас более; я велю распахнуть настежь ворота этого замка и покажу всем возлюбленную моего сердца. Но ты сегодня холодна и неласкова? Почему уклоняешься ты от моих объятий? Ах, ты пылаешь и заставляешь меня томиться? Злая чародейка, неужели я должен изнемогать от жажды твоих лобзаний?
Дэдлей хотел насильно привлечь к себе разгоревшуюся девушку, но она отбежала прочь. Робкая, трепещущая, с пылающим лицом, готовая бежать, как лань, вспугнутая охотником, стояла она перед ним, и тревога ее сердца как будто взывала: «Пощади меня!» Граф с досады топнул ногой.
– Что это значит, Филли? Уж не сделалась ли ты кокеткой? Разве ты не хочешь принадлежать мне и нарочно прикидываешься недотрогой теперь, когда меня привело сюда страстное желание обнять тебя перед отъездом в Лондон? Филли, неужели тебе вздумалось рассердить меня? Должен ли я подумать, что ты разлюбила меня и потеряла ко мне доверие?
Дэдлей простер объятия и хотел насильно привлечь к себе девушку, но она упала на колени и смотрела на него с такой мольбой, что граф с удивлением уставился на нее взором и не смел прикоснуться. Вся пылая, Филли как будто молила с трепетом о пощаде; томление, любовь, тоска, преданность, но вместе с тем смертельный страх и испуг отражались в ее взоре.
– Ты боишься меня, ты склоняешься на колени? – воскликнул Дэдлей. – Разве не по твоей воле похитил я тебя? Неужели ты раскаиваешься, что подарила мне свое сердце?
Она вскочила и, кинувшись к столу с письменными принадлежностями, написала:
«Я готова пожертвовать ради тебя своей жизнью; позволь мне быть твоею служанкой, но пощади мою честь!»
Зардевшись от стыда, Филли протянула Дэдлею листок бумаги и убежала.
– Проклятье! – проворчал он, комкая бумагу, и в его чертах отразилось разочарование. – Ее, очевидно, надоумили и научили расчету. Ах, она держится за полученное обещание и напоминает мне о нем! Это уже расчетливая любовь, а не беззаветная преданность невинного сердца, – единственное, что могло пленить меня в этой девушке, что заставляло забывать ее происхождение и убожество и обольщало меня мечтами об идиллическом счастье. Невинному простодушию я принес бы всякую жертву, пренебрег бы ради него и своим честолюбием, и будущностью, и знатностью. Но ты еще вовремя сбросила маску, Филли, и это образумит меня!
Раздосадованный граф мерил шагами комнату, и у него уже мелькала мысль велеть оседлать лошадь и двинуться в дальнейший путь, как вошла Филли с целью накрыть стол и принести угощение. Она двигалась робко и боязливо, и Дэдлей заметил, что она смотрит на него издали несмелым взором. Сочтя это новым ухищрением кокетства, он отвернулся от нее в сторону.
Филли принесла кушанья, но так как граф не думал больше заговаривать с нею, то она тихонько приблизилась к нему, схватила его руку, прижала ее к своим губам и пригласила его знаком к накрытому столу.
– У меня нет охоты к еде! – угрюмо сказал он. – Я сегодня же ночью пущусь дальше.
У Филли вырвалось тихое рыдание; когда Дэдлей поднял на нее свой взор, то увидел ее всю в слезах.
– Ты плачешь? – воскликнул он. – Кто же из нас огорчил другого: ты или я? В Сент-Эндрью ты явилась ко мне, и твой взор говорил только о любви. Тогда ты доверяла мне; тогда твоя душа не ведала подозрений, а теперь ты принимаешь меня с недоверием, и я раскаиваюсь, что увез тебя. Ты хочешь быть моей служанкой? Неужели, по-твоему, это пристойно и твоя честь не пострадает от этого? Тебе не мешало бы подумать об этом, прежде чем ты последовала за моим слугой. Что должен я теперь сделать? Брай и Сэррей ищут тебя и поклялись отомстить. Если бы ты любила меня, я посмеялся бы над ними и возразил бы им, что твоя любовь – мое право. Теперь же ты сомневаешься, держишь себя недотрогой, избегаешь моих объятий, хотя тебе хорошо известно, что я пылаю страстью, что ради тебя я рисковал головой.
Филли бросилась на ковер и обняла его колени. Дэдлей видел, как разгорелись ее щеки и взволновалась грудь; это прикосновение заставило его вздрогнуть, как от электрического удара, а ее тихий плач и безутешная скорбь дали ему почувствовать собственную жестокость. Чего только не вынесла и не выстрадала она из-за него, а он высказывал еще сомнение в ее любви! Как простодушно доверилась ему она и чем отблагодарил он ее? В пылу страсти он подал ей надежду, а теперь сердился, что Филли поймала его на слове. Конечно, казалось почти безумием, что он, имевший виды на королеву, хотел жениться на несчастной немой и возвысить ее до звания графини Лейстер; но теперь, когда прихоть прошла, когда он помышлял уже вновь о приеме в Лондоне, он готов был безжалостно разбить мимоходом бедное сердечко, доверившееся ему, и сделать Филли еще несчастнее, чем она была когда-либо раньше!
Граф ужаснулся этого и почувствовал теперь, как легкомысленно он поступил. Действительно, он рисовал себе дорогой счастье насладиться в объятиях Филли, а после того поехать в Лондон и, смотря по собственной прихоти, жить там или наслаждаться в Кэнмор-Кэстле. Правда, у него мимолетно мелькнула мысль жениться на Филли, если Дуглас признает ее своею дочерью, но эта мысль была внушена ему страхом перед мщением Брая и появлялась лишь тогда, когда Дэдлей говорил себе, что Елизавета поставит ему в вину его неудавшийся план женитьбы на королеве Марии и что ему лучше всего удалиться в свои поместья. Но теперь, когда Филли напомнила ему о своей чести и потребовала от него самого высшего – его свободы, не обращая внимания на то, что она была низкого происхождения и немая калека, ему показалась слишком большой та жертва, принести которую он раньше считал за счастье.
– Филли, – сказал он, – я поступил безрассудно. Увлечение ослепило меня, но еще не поздно исправить случившееся. Я нашел человека, который согласен заменить тебе отца; я отправлю тебя к нему, или – еще лучше – пускай найдут тебя здесь Вальтер Брай и Сэррей, не прекращающие разыскивать тебя. Я охотнее сознаюсь во лжи и не побоюсь их мщения, лишь бы ты не думала, что я способен злоупотребить твоим простодушным доверием.
Филли смотрела на него, бледная и дрожащая, точно эти слова были для нее смертельным приговором. На одну минуту ее взоры устремились в пространство, и вдруг, с быстротой молнии, она выхватила из-под платка на груди маленький пузырек и поднесла его к губам.
– Филли, остановись! – воскликнул Дэдлей, дрожа от страха. – Разве ты последовала за мною для того, чтобы убить себя? Или ты только угрожаешь и хочешь сказать мне, что согласна скорее умереть, чем покинуть меня? Напиши мне, чего ты требуешь, и я исполню твое требование.
Молодая девушка печально покачала головой и, подойдя к столу, написала:
«Я согласна скорее умереть, чем причинять тебе заботы. Я отравлюсь раньше, чем допущу, чтобы Вальтер Брай нашел меня. Я люблю тебя так горячо, что расстаюсь с жизнью ради твоей пользы. Я позволила привезти себя сюда, так как верила, что ты можешь любить меня, как клялись мне в том твои уста и взоры. Но я ошиблась. Я убегу, и никогда ни единый человек не узнает от меня, что ты сделал меня н