– Да, – продолжал последний, – я не хотел верить старым россказням про Кастеляра, не доверял предостережениям Мюррея и смеялся над ними, потому что твердо верил в чистоту Марии. Но Мюррей был прав: ее ненасытное тщеславие ищет все новых триумфов, она быстро пресыщается своими любовниками и отказывает мне в королевской власти по той причине, что я должен быть соломенным чучелом, оставленным мужем, безгласной фигурой, которая играет роль супруга для плодов беспутной любви. Не королева, но Давид Риччио отказывает мне в короне, и скоро вы доживете до того, что она наградит его званием лэрда. Вот взгляните, это письмо английского посланника лорда Рандольфа к графу Лейстеру, скопированное для меня, англичане могут торжествовать: шотландский лэрд попал в ловушку, чтобы называться отцом ублюдков.
Лэрд Дуглас принялся читать вслух письмо.
«Мне известно из вполне достоверных источников, – говорилось там, – что королева раскаивается в своем замужестве, что она ненавидит Дарнлея со всей его родней; я знаю, что и ему самому небезызвестна благосклонность королевы к другому лицу, знаю, что ведутся интриги под руководством отца и сына, направленные к тому, чтобы наперекор Марии Стюарт овладеть короной».
При этих словах Дуглас угрюмо посмотрел на Дарнлея и сказал:
– Ваше высочество, этому не бывать, пока я жив. Я отдаю в ваше распоряжение свою руку, чтобы убить виновного в случае, если таковой действительно найдется, но никто не смеет отнять у Марии Стюарт корону или умалить ее власть, пока я в состоянии вскочить на коня и владеть мечом.
– Лэрд Дуглас, по-видимому, еще сомневается, – с легкой насмешкой заметил Линдсей. – Ведь и Боскозеля де Кастеляра нашли в спальне королевы!
– Разве она виновата, что ее красота сводит мужчин с ума? Только ненависть способна обвинять ее; ведь королева сама позвала на помощь и приказала арестовать виновного.
– Пожалуй, из-за того что Кастеляр ей наскучил, как теперь я! – пробормотал Дарнлей.
– Ваше высочество, если вы так мало уважали королеву как женщину, то я не понимаю, каким образом честолюбивое желание сделаться королем-супругом могло бы восторжествовать в вас над чувством чести дворянина. Право, я начинаю думать, что вы слишком усердно отстаиваете слух, пятнающий вашу честь, чтобы выставить приближенного королевы, мешающего вашим планам, любовником вашей супруги. Но я не позволю шутить с собою; я не сделаюсь слепым орудием вашего честолюбия, а потребую доказательств, прежде чем примусь помогать очистить корону от пятна, навеянного на нее, пожалуй, только вашим воображением и ненавистью против вашей супруги.
– Милорд, – возразил Дарнлей, – я представлю вам доказательства, если вы поручитесь своею честью не выдавать нашего замысла и помочь нам в наказании виновного, когда его вина будет вполне обнаружена.
– Вот вам в том моя рука! – ответил Дуглас.
Но едва он удалился, как Дарнлей и прочие заговорщики разразились хохотом.
– Берегитесь! – воскликнул Линдсей. – Дуглас обещает свою помощь из-за того, что завидует итальянцу. Право, если бы не существовало на свете ревности, Мария могла бы выступить в поход с целым войском обожателей.
Однако Дарнлей был озадачен, потому что при словах Дугласа Рутвен сочувственно кивнул тому головой, и он почувствовал, что эти двое поставят ему преграду на полдороге, если он не заручится своевременно помощью еще и в другом месте. Смерть Риччио избавляла его только от человека, который отсоветовал Марии предоставить ему королевскую власть, но эта кровавая расправа должна была ожесточить ее, и, пожалуй, он, ненавистный муж, более потерял бы, чем выиграл бы от смерти итальянца.
Из такого затруднения вывел его граф Мортон. Последний был протестантом и близким родственником Мюррея, он, естественно, боялся лишиться занимаемых им должностей и своих ленных владений, если бы господство католицизма чересчур усилилось в стране. По этой причине он уговорился с Дарнлеем завязать тайные сношения с наиболее гонимыми мятежниками и с Англией. Их целью было заручиться содействием самых влиятельных баронов для осуществления своего плана, состоявшего в том, чтобы убить приближенного королевы, распустить парламент, которому предстояло осудить бежавших лэрдов, предоставив Дарнлею верховную власть и поставить Мюррея во главе правительства.
Было составлено две так называемых «конвенции» для обоюдного торжественного обязательства между королем и его сторонниками. В первой из них, подписанной Дарнлеем и Рутвеном, Дугласом, Линдсеем и Мортоном, король заявлял, что так как королева окружена безнравственными людьми, которые обманывают ее, то он с помощью дворянства захватит этих людей и в случае сопротивления предаст их смерти. Он обязывался со своей стороны доставить доказательства того, что королева нарушила супружескую верность, и обещал оказать внутри замка поддержку своим сообщникам в защиту от королевы. Во второй конвенции Мюррей и его единомышленники обязывались содействовать Дарнлею защищать реформатскую религию, уничтожать ее врагов и предоставить Дарнлею верховную власть, за что тот обязывался помиловать Мюррея с прочими мятежными лэрдами и восстановить их в правах владения поместьями и в прочих почетных званиях.
Эти письменные договоры были представлены Рандольфу с тем, чтобы он ходатайствовал о помощи пред Елизаветой, и английский посланник написал по этому поводу лорду Бэрлею следующее:
«Вам известны несогласия и ссоры, возникшие между королевой и ее супругом, потому что, с одной стороны, она отказывает ему в матримониальной короне, а с другой стороны, до него дошли слухи, что его супруга ведет себя так, как невозможно допустить, и чему мы не поверили бы, если бы это не получило слишком широкой огласки. Ради устранения предмета этого скандала король решил присутствовать при аресте и наказании по закону того, кто виновен в преступлении и нанес ему величайшее бесчестье, какому только может подвергнуться человек, в особенности лицо его звания. Если шотландская королева воспротивится тому, чего от нее потребуют, и найдет средство заручиться какою-либо силой внутри страны, то ей будет оказано сопротивление и ей придется удовольствоваться помощью той части дворянства, которая, к сожалению, осталась верна ей. Если же она станет искать поддержки за пределами Шотландии, то ее величество королеву Елизавету будут просить милостиво соизволить принять под свою защиту короля и лэрдов».
Таковы были мрачные тучи, скопившиеся над головой Марии, тогда как она собиралась торжествовать победу.
После приведенного нами разговора с Риччио последний стал человеком, чрезвычайно близким сердцу Марии. Она чувствовала благородную чистоту его мечтательной любви, и чем почтительнее относился он к ней, тем теплее обращалась она с ним, считая себя вправе поступать таким образом. Она высказывала сама, что Риччио – человек с благородным умом и верным сердцем, что защищать его и сохранить его для себя повелевают ей как долг, так и сердце. Южная пылкость горела в его темных глазах, а мечтательное выражение лица гармонировало с чувствами, которые он умел облекать в поэтические слова. Риччио слагал нежные и задушевные песни, но вместе с тем придумывал смелые планы и был хорошим работником. Короче говоря, после того как Мария взглянула на него однажды глазами женщины, этот человек сделался опасен для нее, а его почтительная сдержанность еще сильнее располагала ее к интимности. Теперь они оба стали влюбленными, и их сердца ворковали между собою, не выдавая еще сладостной тайны своего обоюдного счастья. Мария не подозревала, что у нее в груди зарождается глубокая страсть, а Риччио видел в ее нежном благоволении лишь сердечную доброту монархини и женщины, которой он посвятил свою жизнь.
Один астролог, по имени Дамио, предостерегал Риччио опасаться незаконнорожденного и указал ему на Георга Дугласа, сына графа Ангуса, как на его врага. Со смехом сообщил о том итальянец королеве. Ведь Георг Дуглас был ей предан и не мог посягнуть на ее поверенного.
– Я знаю, – возразила Мария, – на какого незаконнорожденного указывают звезды как на вашего врага; Дамио только боялся поискать его под пурпуром трона. Это граф Мюррей, побочный сын моего отца. Но я завтра же открою парламент, который должен судить его по закону и произнести приговор над преступными вассалами. Держите наготове представления, которые должны возвратить нашей церкви ее прежнее влияние. Одним смелым шагом я хочу показать Шотландии волю ее королевы и достигну победы!
– О, вы победите, потому что с вами Бог. Но если бы вы согласились послушаться моего совета, то обождали бы еще несколько недель с теми представлениями. У реформаторов начинается великая неделя поста, когда наиболее ревностные пуритане имеют обыкновение собираться в Эдинбурге, и Нокс сумеет выбрать такой текст для своей проповеди, что найдется опять какой-нибудь предлог смешать политическое недовольство с религиозным вопросом.
Мария посмотрела на Риччио с нежностью и, ласково положив руку на его плечо, чуть слышно промолвила:
– Вы всегда думаете обо мне и желаете избавить меня от всякого грустного впечатления. Было время, когда ненавистная клевета оскорбляла меня, теперь же я слишком презираю людей, для того чтобы какой-нибудь сочиненный вами романс не разогнал у меня всякого печального настроения, мимолетно навеянного злобой моих врагов. Не нашли ли вы опять чего-нибудь новенького для нашего развлечения?
– Ваше величество, я готовил вам сюрприз: я открыл новый талант, таившийся до сих пор от ваших высокомилостивых взоров. Когда я проходил вчера по галерее замка, вдруг поблизости раздалась игра на лютне; то были удивительно приятные звуки, какие я слыхал только на моей родине. Нежный, мелодичный голос пел под эту музыку, но то была не полная неги песня юга, а задумчивая, глубокая печаль севера – эта поэзия дум, властно хватающая за сердце, заставляющая его погружаться в мечты и вызывающая слезы у нас на глазах. Ах, ваше величество, пение было прекрасно; в нем чудился свежий воздух дремучих сосновых лесов горной страны, что-то светлое и прекрасное, возвышенное и вместе с тем теплое.