Пораженная Мария Стюарт вскочила с места и вдруг услыхала в спальне тяжелые шаги, приближавшиеся к портьере; она медленно откинулась, и на пороге показался лэрд Рутвен, в латах и полном вооружении, бледный, как призрак, с обнаженным мечом в руке.
– Что вам угодно, милорд? – дрожащим голосом воскликнула королева, трепеща от страха и тревоги. – Не с ума ли вы сошли, что осмеливаетесь входить ко мне в покои без доклада и в боевых доспехах?
– Мне нужно вот кого! – ответил Рутвен и, подняв закованную в железо руку, протянул ее в сторону итальянца. – Я ищу этого Давида Риччио, который засиделся слишком долго в частных покоях шотландской королевы; соизвольте его удалить!
– А какое преступление совершил он? – бледнея, воскликнула Мария.
– Величайший и самый отвратительный грех против вашего величества, против короля, вашего супруга, против дворянства и всего народа.
Риччио спрятался за королеву, которая выпрямилась, как разъяренная львица.
– Если Риччио совершил преступление, – гневно продолжала она, – то пусть его судит парламент, а вас, сэр Дарнлей, я спрашиваю, не вы ли устроили это дерзкое нападение?
– Нет, – мрачно возразил Дарнлей, – я не знал об этом. Ко мне, Дуглас!
– Тогда убирайтесь вон под страхом смертной казни за государственную измену! – грозно крикнула Мария на лэрда Рутвена.
Однако остальные заговорщики уже успели проникнуть в комнату; они опрокинули стол и схватили Риччио, который с отчаянными воплями: «Правосудие! Правосудие!» – старался защититься от направленных на него обнаженных шпаг. Он судорожно вцепился в складки платья королевы, но Дарнлей вырвал их у него из рук, тогда как на Марию Стюарт и ее приближенных дам были направлены пистолеты, чтобы никто из них не посмел вступиться за несчастного. Андрэ Кэрью приставил даже кинжал к груди королевы.
– Сжальтесь! – умоляла она.
Тут Дуглас выхватил у короля кинжал из ножен и всадил его в грудь Риччио. Тот издал хриплый вопль, но еще раз, обливаясь кровью, дополз до королевы и рухнул там на пол. Убийцы повлекли его за ноги вон. Еще до сих пор показывают в залах Голируда широкие кровавые полосы, которые ничем не удалось вывести. Тут раненого бесчеловечно доконали, нанеся ему пятьдесят шесть ударов кинжалом и шпагой. Бледная и дрожащая, стояла Мария во время этой жестокой расправы. Железная рука Дарнлея крепко держала ее. Она молила о пощаде, упрашивала предать Риччио суду, вместо того чтобы гнусно убивать его. Тут появился лэрд Рутвен, обессиленный опустился на стул и, показав окровавленный кинжал, пробормотал упавшим голосом Дарнлею:
– Он лежит, весь разбитый, на мостовой двора, мы выкинули из окошка труп негодяя, чтобы псы лизали его кровь.
– Пред королевой не сидят! – воскликнула Мария, до того возмущенная дерзостью убийцы, что пылкое негодование заглушило в ней на один миг ужас, вызванный кровавым злодейством. – Вон отсюда!
– Ваше величество, я сижу только потому, что изнемог от болезни. Ради вашей чести и чести вашего супруга я встал с постели и притащился сюда, чтобы уничтожить негодяя.
С этими словами лэрд Рутвен налил себе стакан вина и осушил его.
– Так за что вы нанесли мне такое бесчестье? – дрожа от гнева, обратилась Мария к своему супругу. – Вы, которого я возвысила из опальных до королевского трона? Ах вы, изменник и сын изменника! – воскликнула она с мрачным огнем во взоре и лихорадочной дрожью во всех мускулах. – Возможно, что мне никогда не удастся отмстить вам, потому что я – лишь женщина, но тот ребенок, которого я ношу под сердцем, не должен называться моим сыном, если он не сумеет отплатить за мать!
– Вы не принимали меня, вашего супруга, когда при вас находился Риччио; вы не хотели знать меня по целым месяцам, тогда как он был вашим поверенным; ваша и моя честь требовали того, чтобы я допустил убийство этого мерзавца.
– Ваше величество, – вмешался Рутвен, – король отмстил за свою поруганную честь, мы же освободили страну от предателя, на вашу пагубу вкравшегося в ваше доверие. Он склонял вас к тому, чтобы тиранить дворянство, обречь на изгнание бежавших лэрдов, угрожать господствующей религии и затеять позорную измену посредством союза с католическими государями. Он внушил вам избрать опальных графов Босвеля и Гэнтли в свой тайный совет; Давид Риччио был изменником по отношению к вам, ваше величество, и к Шотландии.
Мария поняла, что попала во власть своих врагов из-за своей легкомысленной беззаботности и этим промахом разрушила все одержанные ею триумфы.
– Эта кровь должна быть отомщена, клянусь моей жизнью! – промолвила она, плача от горя и ярости. – Я скорее согласна умереть, чем перенести такое поругание!
– Сохрани вас Бог от этого, ваше величество! – возразил Рутвен. – Чем более выкажете вы себя оскорбленной, тем строже осудит народ вашу вину.
Пока лэрд Рутвен говорил, в Эдинбурге ударили в набат, придворные дамы королевы подняли тревогу в замке своими криками о помощи, весть о том, что в королевском дворце происходит резня, достигла города, и пока лэрды, державшие сторону королевы, а именно: Этоль, Босвель, Флемминг и прочие, спасались из окон Голируда с помощью длинных веревок, Мельвиль приказал ударить в набат и под зловещее гудение колоколов подступил к воротам дворца с вооруженными гражданами.
– Вот явились мои верные защитники! – радостно воскликнула королева, заслышав глухие удары в ворота замка.
Однако Дарнлей, схватив ее за руку, воскликнул:
– Я приму их, я защищу вашу честь!
– И раньше, чем они увидят вас, ваше величество, – проворчал Рутвен, – мы скорее сбросим вас с зубцов башни; из-за убитого пса не должна вспыхнуть междоусобная война! Подчинитесь! Клянусь Богом, если вы равнодушны к чести и благополучию Шотландии, то во избежание худшего придется пожертвовать вашей жизнью.
Дарнлей подвел к креслу близкую к обмороку королеву, после чего запер ее на ключ и вышел с Рутвеном во двор, чтобы успокоить Мельвиля с горожанами. Он не велел отворять ворота, но приказал возвестить со стены, что король ручается своим словом в добром здравии и невредимости королевы, что умерщвлен только итальянский писец, который вступил в заговор с римским папой и испанским королем с целью призвать в страну чужеземные войска ради восстановления католичества. Этого было достаточно для того, чтобы успокоить сторонников королевы.
Мария Стюарт была заперта в столовой, где всего несколько минут назад царили радость и веселье. Напрасно ломилась она в двери, напрасно звала на помощь и умоляла из окна допустить к ней по крайней мере ее приближенных дам; несчастная женщина превратилась в узницу в тюрьме!
Что злоумышляли против нее, зачем заперли ее? Грозило ли ей также убийство или заточение? Если кто-нибудь осмелился лишить королеву свободы, то разве не мог он посягнуть и на ее жизнь?
Холодный пот выступил на лбу Марии Стюарт; ее приводили в ужас эти убийцы; ей мерещилось, что она уже чувствует холодную сталь у своей груди.
Медленно тянулись минуты, часы; эта ужасная ночь казалась вечностью для истерзанного сердца, и сам Дарнлей был потрясен, когда вошел в столовую наутро и увидал бледную женщину с расстроенным лицом, которая уставилась на него взорами, полными ужаса и тревоги; ведь эта женщина была недавно предметом его любви.
Он пытался успокоить ее, утешить, и дьявольская мысль озарила ее голову: не прикинуться ли ей покорной, чтобы тем вернее осуществить свое мщение? Ненависть победила отвращение к злодею; королева принялась умолять его о пощаде и обещала сделать все, что ему угодно, лишь бы он избавил ее от жестокой пытки одиночества.
Дарнлей чувствовал, как трепещет в его объятиях ее нежный стан; ему стало жаль этого молодого существа, дрожавшего от страха и смертельного томления. Он приказал позвать придворных дам и клялся королеве, что невиновен в убийстве, которое было только допущено им. Тогда она обняла его за шею и, заливаясь слезами, воскликнула:
– Так накажи убийц, оскорбивших меня, и я прощу тебе все. Верховную власть я уступлю тебе, но не кровожадным злодеям. Разделайся с ними, призови Мюррея; моему супругу и моему брату я согласна довериться и подчинюсь всему, что они назначат мне; но ты опозорил бы себя, если бы вздумал остаться другом тех, которые покрыли меня стыдом.
Дарнлей уже распорядился распустить парламент, а готовность Марии примириться с Мюрреем убедила его в том, что ее гордость сломлена. Большего он не домогался: ему также казалось соблазнительнее сделаться королем Шотландии по воле своей царственной супруги, чем зависеть от сообщников своего преступления. Таким образом ненависть Марии могла торжествовать победу.
Конечно, ни одной еще женщине не удалось более ловко провести ненавистного мужа, как провела Мария Стюарт Дарнлея; он оставил ее уже с намерением избавиться от соучастников заговора и отправил гонца за лэрдом Мюрреем.
Можно представить себе те чувства, с какими униженная королева приняла своего брата, и ту жестокую душевную борьбу, которую пережила она, прежде чем броситься в объятия того, кого не дальше как вчера собиралась представить на суд парламента в качестве мятежника.
– Ах, брат мой, если бы вы были при мне, то я не подверглась бы такому поруганию! – воскликнула Мария при этой встрече.
Однако Мюррей не поддался обману. Он обсудил с заговорщиками те меры, которые следовало принять для блага королевства, и они решили между собою временно заточить Марию в замок Стирлинг, пока будут приведены в порядок государственные дела.
Дарнлей выдал их план королеве. Он видел уже в ней опору против лэрдов, которые почти не обращали на него внимания. Она представила ему, в какое унизительное положение попал бы он, если бы уступил лэрдам присвоенную ими власть. Его было не трудно расположить к себе, потому что он отличался тщеславием, бесхарактерностью и честолюбием и не мог похвастаться особой храбростью. Поэтому, несмотря на горькие и оскорбительные объяснения между супругами, они предали забвению случившееся и обсудили сообща план бегства из Голируда.