Озадаченный Лейстер с волнением взглянул на королеву. Голова пошла у него кругом от ее слов. Елизавета распахнула пред ним все храмы блаженства, а он сковал себя цепью по ногам.
Королева наслаждалась его растерянностью.
– Я ничего не обещаю, Дэдлей, – еле слышно произнесла она, почти испуганная его смущением, – я только указываю на то, что поколебалась в своем решении и что виновником этого колебания являетесь вы. Если я высказываю то, на что другая женщина намекнула бы только краской стыда, то пусть это докажет вам, что я ощущаю у себя сердце под королевским пурпуром; но так как я знаю свои высокие обязанности и чувствую себя достаточно сильной преодолеть в себе женщину, если найду это нужным и полезным, то мне нечего краснеть, когда я признаюсь в том, что во мне живет и дышит. Я никогда не исполню своего желания по слабости сердца и не пощажу собственного сердца, если сочту за лучшее избрать иной путь; но для того, чтобы я могла испытать себя и взвесить свою слабость против всяких иных побуждений, вы должны остаться здесь. Я не боюсь борьбы; попытайте счастья и докажите, чего может добиться сила любви над женским сердцем.
Елизавета сказала это полувызывающим, полуободряющим и полушутливым тоном, и это заигрывание имело в себе что-то настолько теплое и обворожительное, что Лейстер в пылу страсти открыл объятия, точно хотел привлечь к себе неподатливую и вдохнуть в нее тот пыл, которого недоставало еще, чтобы совершенно оживить прекрасный мрамор; но достаточно было одного взгляда Елизаветы, чтобы его простертые руки внезапно опустились, не успев еще коснуться ее.
– Вы слишком бурны, Дэдлей, – прошептала Елизавета, но, казалось, уже раскаивалась в том, что охладила его порыв, потому что в ее глазах просвечивало страстное томление, – вы забываете, что я королева и что вам необходимо сначала подкупить меня как королеву, прежде чем обращаться со мной как с обыкновенной женщиной. Оставьте меня, Дэдлей, мои минуты сочтены, я уже и так слишком долго занималась пустяками как женщина и не думала о более серьезных обязанностях; но воспоминание об этом часе я унесу с собою в зал совета, когда зайдет вопрос о выборе супруга для меня. И если я решусь сделать выбор, то вам должно быть отдано предпочтение пред прочими искателями моей руки.
С этими словами она протянула Лейстеру руку; он поднес ее к губам, и трепет пробежал по его телу, потому что эта царственная рука дрожала, – значит, у холодной, гордой королевы текла в жилах кровь, и это он, Дэдлей, заставил ее волноваться.
Когда Лейстер, пылая от волнения и все еще упоенный своей победой, о которой он никогда не мечтал, проходил, гордый и радостный, по аванзалам, то заметил, как все придворные низко кланялись ему. Его интимный разговор с глазу на глаз с королевой в ее кабинете продолжался слишком долго для того, чтоб в нем не увидали бы уже явного любимца, если не более того. Как раздувало это поклонение его гордость, как льстило оно его тщеславию, как высоко направлялись его самые смелые честолюбивые помыслы! Елизавета намекнула ему, что она не свободна от общеженских слабостей! В этом она не признавалась еще никому; до сих пор она говорила всегда, что только в силу необходимости, ради блага своего народа может преодолеть свое отвращение к брачному союзу, а сегодня, по ее словам, ее гордость была побеждена и она почти созналась, что только долг пред короной мешает ей последовать влечению своего сердца. То была победа, которой Лейстер мог гордиться; теперь ему, пожалуй, оставалось только крепко удержать приобретенное, чтобы достичь полного триумфа.
Но он был женат, он неразрывно связал себя с другой, – и даже если бы этот союз можно было расторгнуть, то одна весть об этом браке, о гнусном обмане против Елизаветы неизбежно должна была нанести смертельный удар ее расположению к нему и превратить у нее всякое теплое чувство к нему в презрение и ненависть. Теперь ничто не могло спасти его, кроме строжайшего молчания тех, кому была известна его тайна, а также надежда на то, что Елизавета победит свою слабость. Если же она отвергнет его теперь, тогда он останется близким другом ее сердца, будет первым лордом королевства, а в то время, когда его честолюбие станет срывать цветы, он может втайне наслаждаться в объятиях Филли, благо та не требовала никаких почестей, а только любви.
Кто мог обвинить его, кто мог доказать его вину? Старый священник, совершавший брачный обряд, был почти слеп; Ламберт зависел от него; Сэррея и Брая он, став любимцем Елизаветы, мог держать в отдалении по приговору королевы. Затеянная игра была смела, но отказаться от нее значило все потерять, тогда как она сулила удачу, если рискнуть всем, чтобы достичь намеченной цели.
Здесь Дэдлей рисковал своей головой, своим существованием, а также благополучием Филли, потому что мщение, которое постигло бы его, не пощадило бы также и ее. По этой причине всякая насильственная мера казалась ему справедливой, и, едва успев добраться до своей квартиры, он велел позвать к себе Кингтона.
Когда тот явился, Лейстер сказал:
– Кингтон, я знаю, что могу доверять тебе. Похищением той девушки я совершил большую глупость, которая может иметь непредвиденные последствия. Против ожидания, дела при здешнем дворе складываются для меня настолько благоприятно, что мне приходится трепетать, как бы не узнали, насколько мало заслуживаю я оказанного мне доверия. Никто не должен знать, что в Кэнмор-Кэстле скрывается дама.
– Милорд, о том известно только тем, которых вы впустили сами.
– Знаю и раскаиваюсь в своей опрометчивости. Королева помнит, что я поклонялся ей, и, кажется, не прочь принимать дальнейшее поклонение. Она сочла бы это смертельной обидой для себя, если бы узнала, что я клялся в любви другой.
– Но кто же сможет доказать это, милорд, если вы будете отрицать?
– К сожалению, я объявил в присутствии лорда Сэррея, что хочу просить ее руки.
– В таком случае надо помешать графу Сэррею приехать в Лондон. В худшем случае вы можете сказать, что просто удовлетворили любопытство графа.
– Кингтон, но ведь я и в самом деле женился на леди; старый священник из Кэнмора совершил церемонию, как полагается. Я не мог сдержать свою страсть и дал ей увлечь себя. Теперь это совершившийся факт, но только надо добиться полного молчания в этом деле.
– Как бы там ни было, но при совершении брачной церемонии были упущены кое-какие формальности, необходимые для законного брака.
– Что за черт! Кингтон, это дьявольская мысль! Молчи об этом! Я люблю жену, и мое слово священно; лучше пусть с меня снимут голову, чем мне стать негодяем.
Кингтон посмотрел на графа, словно ожидая объяснения, что же ему, собственно говоря, нужно. Когда же Дэдлей, вместо того чтобы дать это объяснение, беспомощно уставился взглядом в пространство, он понял, что тот позвал его на помощь благодаря недостатку решимости, что тому гораздо важнее заглушить свою совесть, чем додуматься до мероприятий, последствий которых он боялся.
– Милорд, – ответил он, – вам, стяжавшему милость и благоволение ее величества королевы, будет не так-то трудно охранить тайну от возможности ее открытия. Но мне кажется, что эта тайна с каждым днем должна становиться все опаснее и тягостнее для вас. Она превратится для вас в цепь, которая будет все теснее обвивать вас и все более мешать двигаться, по мере того как вы будете откладывать все в более и более долгий ящик окончательное решение.
– Ты прав, Кингтон, я это тоже хорошо сознаю. Но как же мне прийти к какому-либо решению, если с одной стороны мне грозит заведомая гибель, а с другой – позор и разорение! Я открою тебе свое сердце. Ты глубоко предан мне, и, быть может, как-нибудь найдешь исход из этого невыносимого хаоса. Побуждаемый честолюбием и очарованный милостивым приемом, я сделал королеве такие признания, которые женщина может выслушать только в том случае, если она отличает говорящего как мужчину. Елизавета дала мне понять, что твердо решила никогда не выходить замуж, но что мои признания не оскорбили ее. Она хотела удалить меня и, для того чтобы дать определенную цель моим честолюбивым стремлениям, рекомендовала меня шотландской королеве в качестве жениха. Она надеялась, что через меня ей удастся приобрести влияние на ход шотландских дел. Мария обманула меня. Если бы она подарила мне свое доверие и любовь, то, быть может, я и не оправдал бы надежд Елизаветы; я был в убеждении, что женщина, способная рекомендовать своего поклонника в женихи другой, не может питать к нему какую-либо личную склонность и что только политика руководила ею в желании использовать меня для определенных целей. Поэтому я решился увезти одну из дам Марии Стюарт, думая, что рискую немилостью одной только шотландской королевы. Я был уверен, что неуспех моей миссии лишит меня милости королевы Елизаветы, и когда заметил, что в Шотландии для меня не существует и намека на успех предложения, я задался вопросом, не следует ли предпочесть счастливую частную жизнь честолюбивой борьбе. Я встретил существо, которое любило меня, которое всей душой было предано мне; в моем воображении розовыми красками обрисовалось тихое счастье; мне казалось, что мое сердце навеки умерло для честолюбивых замыслов, которые растаяли в теплых лучах этой страсти. Я приказал увезти Филли и позаботился, чтобы Мария Стюарт ничего не узнала об этом; это было единственным основанием, почему я боялся розысков лорда Сэррея и сэра Брая; нужно было дать пройти времени, я должен был вернуться в частную жизнь и только потом мог решиться объявить, что мое сердце сделало свой выбор. Сначала я намеревался заключить брачный союз только тогда, когда стану совершенно свободным, но леди Филли настроили подозрительно против меня, и я увлекся до того, что дал ей свое имя, только чтобы доказать, насколько я не собираюсь нарушить ее доверие. Счастье, которое я вкусил, заставило меня беззаботно относиться ко всяким опасным последствиям этого поступка. Да и никогда я не буду предателем той, которую люблю, никогда не обману ее доверия; она моя жена и останется таковой. Но сегодня я вдруг узнал, что все мои предположения оказались ложными. Королева Елизавета все еще помнит мои признания и находит, что обязана удовлетворить меня за неуспех сватовства. И вот я почувствовал, что не могу больше противостоять искушениям честолюбия. Я не вынесу замкнутой жизни, раз меня будет одолевать мысль, что стоило бы мне захотеть – и я буду первым лордом в Англии. Королева Елизавета нерешительна; я убежден, что ее гордость поможет ей преодолеть каждую слабость, и ни