«Лорду я повинуюсь, но не вам, – гласил ответ, написанный ею. – Я сама буду отвечать пред лордом за свои поступки».
– Миледи, вы, очевидно, не доверяете мне или боитесь меня! Но ведь именно я привез вас сюда, и в то время вы доверяли мне! А ведь тогда было вполне в моей власти увезти вас туда, где вас никто не нашел бы, даже сам лорд. Неужели вы не доверяете мне, рисковавшему ради вас жизнью в то время, когда я еще не знал, мимолетный ли каприз или серьезная привязанность лорда была причиной похищения вас из надежного убежища? Неужели вы хотите сомневаться в моей преданности, когда в моих руках единственный документ, удостоверяющий ваши права по отношению к лорду на тот случай, если благоволение королевы или смертельная опасность заставит его поколебаться в верности, которой он клялся? Неужели вы думаете, что предан вам менее, чем этот наемник Ламберт? Неужели вы думаете, что я рисковал бы жизнью для службы, предписанной мне лордом, если бы эта служба не была мне мила сама по себе, если бы у меня не было интереса к вашему благополучию?
Во взгляде Кингтона было что-то, что изобличало его больше сказанных слов; Филли почувствовала тот страх, которым отвечает целомудрие на затаенное вожделение, и письменно ответила:
«Я верю, что вы хотите повиноваться своему господину и хотите добра, но не уеду из этого замка».
– Моему господину! – с горьким смехом воскликнул Кингтон. – Миледи, вы написали это очень презрительно, а между тем лорд называл меня своим другом!
«Так докажите, что вы достойны этого, – написала она, – и повинуйтесь моим приказаниям!»
– Хорошо! – ответил Кингтон после короткого раздумья, и Филли ясно чувствовала, что он готов скрежетать зубами от ярости. – Найдутся и другие средства защитить вас, но только те сопряжены с кровопролитием. Ну что же, я сделал все, что мог, чтобы отвратить это!
Он низко поклонился и вышел из комнаты с улыбкой, заставившей Филли задрожать. Затем он вышел на двор, сам достал себе в конюшне лошадь и выехал из Кэнмор-Кэстля, не сделав Ламберту предупреждения, которым грозил графине.
В тот же вечер, несколькими часами позднее того, как Кингтон уехал из Кэнмор-Кэстля, какой-то человек в крестьянской одежде пробирался сквозь густые заросли вокруг стены парка. Через несколько минут тихо открылась калитка, и оттуда вышел Ламберт. Крестьянин тихо свистнул и вышел из кустов. Оба молчаливо поздоровались, а затем, словно по взаимному уговору, вошли в чащу.
– Я навел справки, – начал Ламберт, – и вижу, что вы говорили правду. Метрики нет в церковной книге. Узнали вы, куда делся священник?
– Все мои розыски не дали никаких результатов. Люди в деревне говорили, будто он получил приход в Бершайре. Я был там. Там ничего не известно о нем, а местный священник уже двадцать лет сидит в одном и том же приходе. Все это – достаточное доказательство того, что готовится какое-то преступление, если только все вообще не было одним обманом.
– Нет, обмана не было, – возразил Ламберт, – я сам и моя дочь были свидетелями, а моей присяги никому не купить!
– Это лишнее основание для вас быть начеку. Если для священника нашли такое место, где его никто не найдет, то и для вас подыщут подземелье или могилу. Вы спасете себя и дочь, если примете мою руку, пока не навлекли на себя подозрения.
– Подозрения уже имеются.
– Так спасайте же свою дочь! Скажите мне, где Филли! Помогите мне освободить ее, и под защитой лорда Сэррея, которого я жду со дня на день, вы найдете вместе со мной дорогу к трону.
Ламберт, покачав головой, возразил:
– Нет, сэр, я остаюсь при том, что я уже сказал. Докажите мне, что лорд собирается пойти на преступление, и я всецело буду ваш и проведу вас к леди. Я поклялся, что не допущу, чтобы она была предана, но я не хочу делать ее несчастной из пустого подозрения, которое может основываться на недоразумении. Слухи, будто королева хочет выйти замуж за лорда Лейстера, быть может, просто выдуманы, пропавший документ ровно ничего не доказывает, да и священника перевели в надежное место, очевидно, тоже только для того, чтобы он не болтал лишнего.
– Вы сегодня говорите иное, чем неделю тому назад. Сегодня вы подыскиваете основания, оправдывающие преступление. Но ведь мое терпение тоже не из железа! Я могу подумать, что вы просто хотите провести меня за нос, а если это так, то употреблю насилие против вас!
– И натолкнетесь на насилие!
– Так скажите мне, по крайней мере, где Филли. Увез ли ее Дэдлей в Лондон или оставил здесь, в графстве, быть может, даже скрыв за этими стенами? Я буду кроток, как овечка, если буду иметь хоть малейшую надежду на то, что либо получу удовлетворительные сведения, либо отомщу за Филли. Я готов поклясться вам, что не подумаю добираться до нее, пока вы сами не позволите мне этого. Только скажите мне, где она, или я взломаю ворота и буду искать, пока не найду ее или пока сострадательная рука не размозжит мне черепа!
Ламберт на момент задумался, а затем произнес:
– Я не смею сказать, где леди Филли, но мое слово является порукой в том, что я стою настороже и лучше поражу кинжалом предателя, чем допущу, чтобы она попала в ловушку. Ищите священника, он должен быть где-то в этом графстве. Потребуйте от королевы, чтобы лорд назвал вам свое местопребывание, я же поручусь своей головой за вашу дочь; будьте уверены, что я не слежу так за собственным глазом, как за ней. Что вам нужно еще?
– Вы будете защищать ее? Поклянитесь мне, что вы будете в силах сделать это, что вы лучше убьете ее, чем допустите, чтобы ее, обесчещенную, сплавили на чужбину!
– Клянусь вам в этом головой своей единственной дочери!
Оба пожали друг другу руки.
Ламберт вернулся обратно в парк, а Вальтер Брай – это был человек в крестьянской одежде – мрачно посмотрел ему вслед и пробормотал:
– Болван, ты выдал себя. Филли в этом замке, и Дэдлей должен отправляться по этой дороге, когда навещает ее, чтобы обнять или обесчестить. Но я пойду за ним следом, словно охотничья собака; я застигну его и заставлю отвечать мне или поплатиться за проступок!
Что-то хрустнуло среди ветвей, словно в чаще осторожно пробирался какой-то человек.
«Неужели это Дэдлей, неужели Бог внял моим мольбам?» – подумал Брай, после чего тихонько обнажил меч и подкрался к воротам парка, решив броситься на графа, если шаги, услышанные им, были именно его.
Он увидал в чаще чей-то белый камзол, напряг все свое зрение, чтобы пронизать взором темноту, и совсем было собрался крикнуть лорду громовое «стой!», как вдруг почувствовал, что его хватают сзади, что чья-то рука засунула ему в рот кляп, после чего его опрокинули на землю и связали руки и ноги веревками.
– В темницу Лейстершайра! – приказал Кингтон слугам, выступив из-за кустов. – Приставьте кинжал к его горлу и убейте его, если он попытается крикнуть.
Брай хрипел в бессильной ярости; теперь он уже не мог сомневаться, что Филли предана, а он сам – пленник Лейстера.
Глава семнадцатая. Расчеты с друзьями
Необходимо вкратце описать положение дел того времени в католических странах, чтобы понять, почему английское и шотландское простонародье боялось возрождения католицизма.
Тридцатилетняя война против гугенотов опустошала Францию с тех пор, как Екатерине Медичи удалось в союзе с Монморанси и Гизом провести религиозный эдикт, который значительно сократил вероисповедную свободу протестантов. Молодой французский король Карл IX находился всецело под влиянием своей матери, Екатерины Медичи; он был болен и телом, и душой и страдал припадками сумасшествия, выражавшегося в кровожадности и жажде убийства. Ему было недостаточно травить на охоте дичь; он забавлялся еще и тем, что рубил головы лошадям и ослам, колол свиней, причем со сладострастием копался в окровавленных внутренностях. Такой зверской натурой было легко управлять, и Екатерина могла всей душой отдаться истреблению ненавистных ей протестантов. В результате явилась знаменитая Варфоломеевская ночь, когда кровь гугенотов положительно залила парижские улицы и сам король Карл стрелял по спасавшимся протестантам, которым незадолго пред тем, при подписании Сен-Жерменского мирного договора, обещался своим королевским словом оказывать покровительство и защиту.
Филипп II Испанский принял известие об этом злодеянии с радостью и отпраздновал его пышными торжествами. Римский папа тоже ознаменовал его пиршествами, ну а протестантские князья… протестовали.
Филипп II, приказавший убить своего сына дон Карлоса, с такой же непреклонной жестокостью взялся за истребление ереси в Нидерландах. Он ввел в этой провинции испанскую инквизицию, чтобы властью воинствующей церкви подавить дух восстания и ереси. И тут полились потоки крови, причем судьи не разбирали ни пола, ни возраста, ни положения.
Немудрено, если в Англии, где в народной памяти было еще свежо правление кровавой Марии, царило большое возмущение событиями во Франции и Нидерландах, и достаточно было одного слова «папист», чтобы заклейменного этим именем человека сделать предметом презрения и негодования толпы.
На таком положении вещей Кингтон построил свой план. Он пустил в графстве слух, что помог одной юной девушке бежать от ее шотландских родственников-католиков и укрыл ее в одном из замков. Поэтому он приказал следить за всеми новоприбывающими людьми в графстве, так как под предлогом поисков увезенной девушки они могли заниматься вербовкой приверженцев папистской партии в Шотландии. Ему донесли, что в окрестностях Кэнмор-Кэстля появился какой-то подозрительный субъект, вступивший в переговоры с Ламбертом и уже пославший двух гонцов в Шотландию; благодаря этому Кингтону удалось явиться вовремя и захватить Брая, пока тот еще не успел найти Филли. В то время войска Бэрлея стояли на шотландской границе, помогая войскам Мюррея и протестантских лордов, а кроме того, много английских католиков тайно переправлялось через границу, чтобы примкнуть к войскам Марии Стюарт; таким образом, у Кингтона всегда имелся достаточно приличный повод арестовать кого-нибудь, кто навлекал на себя подозрения в общении с шотландскими католиками, как называли партию Марии Стюарт.