Лейстершайрская тюрьма представляла собой старую прочную башню. Железные полосы ограждали окна; цепи, укрепленные в стенах камер, делали невозможным бегство того, кто однажды попадал сюда и был прикован к ним, и Брай чувствовал, что ненависть Лейстера и нечистая совесть заставят подольше продержать его здесь. Когда он лежал на сырой соломе, закованный в цепи, на него нашло тупое отчаяние, заставившее его роптать на Бога, проклинать судьбу и призывать смерть как единственную избавительницу.
Вдруг дверь тюрьмы открылась, и на пороге камеры показался не лорд Лейстер, как ожидал Брай, а какой-то незнакомец. Брай был готов увидеть Дэдлея, ожидал, что тот предложит ему на выбор или отказаться от всякой мести, или умереть, и уже ликовал, что пред смертью хоть плюнет лорду в лицо, но теперь увидал, что тот выдал его слугам, не решаясь даже на попытку примирения.
– Вы пришли убить меня? – спросил он с горькой усмешкой. – Так скорее совершайте это! Ваш господин хорошо заплатит вам за это, потому что негодяи обыкновенно трусливы и лорду придется дрожать все время, пока я буду жив.
Кингтон – это был он – представился удивленным.
– Не понимаю, о каком лорде вы говорите, – сказал он. – Я приказал арестовать вас, потому что вы шпион католиков. Или вы будете отрицать, что три дня тому назад послали гонца в лагерь шотландской королевы и шныряете здесь по окрестностям, чтобы вербовать приверженцев Стюартам?
– Я ничего не буду отрицать, так как это не стоило бы труда. Я вижу, что лорд Лейстер позаботился подыскать хорошенький предлог, на основании которого меня можно было бы засудить!
– Да милорд даже и не знает ничего о вашем аресте! Конечно, он будет очень рад узнать об этом, так как вы шныряли вблизи замка, в который он запрещает доступ решительно всем.
– Потому что скрывает там жертву своего сластолюбия?
Кингтон притворился пораженным.
– Своего сластолюбия? – воскликнул он. – Сэр, вы сумасшедший! Или вы знаете какие-нибудь особые подробности, касающиеся супруги милорда?
– Супруги? Вы первый, кто называет так несчастную. Разве свою супругу скрывают от всего света? Разве ее запирают, словно узницу, если питают относительно нее честные намерения? И наконец, разве не преступление, если лорд выбивается из всех сил, чтобы заслужить милость королевы Елизаветы, и держит подло обманутую им женщину взаперти, чтобы она могла незаметно исчезнуть, когда станет неудобной?
– Как? – воскликнул Кингтон с хорошо разыгранным изумлением. – Вы сомневаетесь, что леди – законная супруга графа? Говорите, что вы знаете об этом!.. Вам не будет грозить ничто, если я увижу, что вы явились совсем с другими целями, чем мутить народ! Вы знаете леди? Вы – родственник этой дамы?
Кингтон так мастерски играл свою роль, что Брай был введен в заблуждение и уже почувствовал доверие к нему.
– Сэр, – воскликнул он, – я второй отец леди и любил ее, как родную дочь. Лорд увез ее и обещал дать ей свое имя. Я искал только доказательств, сдержал ли он свое слово или обманул меня. Борьба партий в Шотландии нисколько не касается меня. Я не собираюсь вербовать здесь кого бы то ни было, а хочу только убедиться, счастлива ли моя девочка, обманута ли Филли или нет. А так как я имею основания предполагать самое худшее, так как лорд достаточно могуществен, чтобы погубить меня, то я пытался тайком добыть требуемые мне доказательства.
– И вы узнали, что лорд обманул всех, что он не венчан? Но ведь говорят, что брачная церемония все-таки была произведена, хотя и тайно.
– Был совершен обман, и больше ничего! Священника удалили, а в церковной книге исчезла брачная метрика.
– Вы сами видели церковную книгу?
– Нет, но ее видел человек, которому я могу верить, потому что, как и вы, он верил в порядочность лорда.
– Это Томас Ламберт?
Брай утвердительно кивнул, и Кингтон знал теперь все, что хотел, а именно, что Ламберт предал графа.
– Странно! – пробормотал он вполголоса. – А я считал этого человека негодяем, который душой и телом предался графу. Но как же он выдал вам графскую тайну?
– Именно потому, что он не негодяй, потому, что он сам отец и знает, что значит видеть, как ребенок погибает в нищете, отчаянии и позоре. Если у вас есть сердце, если вы порядочный человек, то вы должны помочь мне спасти несчастную жертву.
– Сэр, но что же дает вам уверенность предполагать, что леди, которую вы называете Филли, хочет быть спасенной и последует за вами? Да, наконец, и спасение явится несколько запоздалым. Если леди – не супруга графа, тогда она уже потеряла свою честь, и ей не на что рассчитывать больше, как на то, что великодушный лорд обеспечит ее изрядной суммой, способной соблазнить кого-либо на то, чтобы дать ей свое имя.
– Вы были бы правы, если бы Филли была бесчестной, но она скорее согласится умереть, чем быть отвергнутой, и лорд знает это. Потому-то я и боюсь самых страшных последствий. Я боюсь, что он не отступит даже пред убийством, если будет вынужден отделаться от нее, когда ему понадобится быть свободным, чтобы стать мужем королевы.
– То, что вы говорите, – ответил Кингтон, делавший вид, будто он раздумывает над слышанным, – вызывает у меня мысли, переполняющие меня трепетом. Разумеется, лорду придется как-нибудь отделаться от леди, если королева согласится стать его женой; королева вспыльчива и ревнива; она прикажет обезглавить лорда, если узнает, что он изменил ей. Таким образом, тот, кто помог бы скрыть где-нибудь леди, оказал бы графу большую услугу. Но где можно было бы скрыть ее?
– Это уж моя забота! Всем, что свято вам, заклинаю вас, снимите с меня оковы и дайте мне возможность исполнить задуманное. Ведь Филли – мой ребенок!
Кингтон сделал вид, будто задумался в нерешительности.
– Если бы ее увезти в Шотландию, – пробормотал он вслух, так чтобы Брай мог услыхать его, – если бы ее можно было спрятать там, пока лорд женится, и сказать ему, что она умерла; если бы тогда такой человек, как я, протянул ей руку, то лорду пришлось бы пойти на все, лишь бы купить наше молчание…
Пытливый взор Кингтона прочел по выражению лица Брая, как возмутила его подобная мысль и что он усилием воли подавлял в себе желание разразиться проклятиями. Хитрый лицемер понял, что Брая нельзя было склонить в пользу подобного плана, и потому он изменил тон.
– Или, – продолжал он, словно ему пришла в голову другая мысль, – если бы обмануть лорда, доказать ему неверность супруги, чтобы он оттолкнул ее ранее того, как будет вынужден пойти на преступление? Это, собственно говоря, можно было бы сделать…
Брай задрожал от ярости и негодования; он увидел, что человек, которому он доверился, думал только о спасении лорда, что ему было безразлично, обесчещена ли несчастная жертва или нет.
Кингтон заметил его возбуждение, и его решение было быстро принято, так как он получил полное доказательство того, что Брая не придется уговорить действовать в интересах его, Кингтона, планов. Следовательно, ему не к чему было входить с ним в соглашение.
– Мы спорим из-за выеденного яйца, – внезапно перебил он сам себя. – Кто может вообще сказать, что слухи справедливы, что леди увез сам лорд, а не кто-нибудь из его друзей? Не всякому слуху верь, и если вы боитесь преступления, потому что, очевидно, лорд не может быть женатым, раз в Лондоне является претендентом на руку королевы, то последнее обстоятельство скорее говорит за то, что он совершенно невиновен и, может быть, просто разрешил кому-нибудь из слуг или друзей укрыть увезенную от родственников в Кэнмор-Кэстле. Знаете что? Если я выпущу вас на свободу, то вам лучше всего скрыться за границу и позабыть о ребенке, который порвал всякие узы с вами и не хочет и слышать о вас!
– Никогда! Лучше я умру в этих цепях! – захрипел Брай, уже не сомневавшийся, что Кингтон выведал от него все, что хотел. – Вы думали обойти меня, предполагая, что я не остановлюсь в выборе между тюрьмой и позорным бесчестием; очень возможно, что вы даже хотели с моей помощью обмануть своего господина! Отлично придумано, помощник подлеца! Ты отомстишь ему за меня, когда он надоест тебе и он вздумает пожертвовать тобой, чтобы сэкономить благодарность и отделаться от соучастника преступления. Ступай и продавай твоему господину свою совесть, но не торжествуй слишком преждевременно. Более могущественные, чем ты, будут искать меня, и когда найдут меня, или хоть не меня, так мой скелет, то твой господин выдаст им тебя. И когда ты, палач клятвопреступника, будешь проклинать его, тогда наяву и во сне услышишь мой иронический смех!
– Продолжайте, продолжайте и не щадите глотки! – насмешливо ответил Кингтон. – Через недельку я наведаюсь сюда и посмотрю, может быть, после строгого воздержания вы заговорите иначе!
С этими словами он вышел из тюрьмы и с такой силой щелкнул замком, запирая его, что все зазвенело вокруг.
Как ни старался Кингтон представиться равнодушным, но угрозы Брая навели его на кое-какие мысли и сомнения. Ведь он вел слишком высокую игру и должен был проиграть, если Лейстер не станет супругом королевы. Кингтон был убежден, что только любовь к Филли и боязнь за последствия нарушения брака удерживали Лейстера ухватиться окончательно за руку, которую боязливо протягивала ему Елизавета. Весь двор был уверен, что Лейстер должен восторжествовать, так как королева зашла уже слишком далеко, чтобы вернуться обратно, и что лорду нужно только суметь использовать сложившиеся обстоятельства. Говорили, будто королева втайне уже дала ему свое слово и только колебалась объявить во всеуслышание о своем решении. С другой стороны, из слов самого Лейстера Кингтон знал, что лорд не торжествует до сих пор отчасти потому, что не решился рискнуть на действия, которые заставили бы королеву сдаться. Поэтому Кингтону казалось самым важным удалить Филли или внушить Лейстеру уверенность, что с этой стороны ему нечего бояться. Если бы ему удалось настоять на этом разрыве, то судьба Лейстера была бы в его руках. Граф не смел бы ни в чем отказать ему, и от него зависело бы устроиться так, чтобы эта тайна защищала его и от самого лорда, в случае если бы последний вздумал отделаться от него. С этой целью Кингтон выкрал из церковной книги метрику и спрятал ее в надежном месте. Что же касалось самого плана овладения Филли, то это пока казалось беспочвенным мечтанием и в данный момент было мало надежд на то, что можно было бы овладеть ею без насилия.