Раздумывая над тем, как бы возбудить у лорда подозрения против Филли – а это было лучшим средством вызвать Лейстера на открытый разрыв с нею, – Кингтон вдруг получил известие, что лорд без предупреждения прискакал в Кэнмор-Кэстль. Негодяй почувствовал, что его сердце беспокойно забилось, и его нечистая совесть забила тревогу. До сих пор каждый раз, когда граф думал навестить свою супругу, он заранее предупреждал Кингтона, чтобы последний мог следить за его безопасностью. Было странно, что именно на этот раз он оставил всякую предосторожность, и Кингтон боялся, что Филли, раздраженная его угрозами, при помощи Ламберта послала к супругу гонца.
– Неужели я уже стал неудобен? – горько улыбнулся он. – Неужели немая леди заключила союз с Ламбертом и объявила мне открытую войну? Клянусь Богом, ничто не могло бы до такой степени ускорить ее гибель, чем это. Ну да чем скорее придет час решения, тем лучше!
Он приказал ранним утром приготовить лошадей, чтобы отправиться с Пельдрамом в Кэнмор-Кэстль.
Лейстер отдыхал в объятиях Филли. Он мог быть веселым, так как слова Елизаветы, что она не желает выходить замуж, обеспечивали ему на некоторое время спокойствие и отдаляли кризис. Филли поделилась с ним своим беспокойством, навеянным на нее угрозами Кингтона, а он уже забыл, что еще недавно был готов взяться за крайние средства; ему уже казалось, что Кингтон без нужды преувеличивал опасность. Почему было ему бояться Сэррея и Брая? Ведь он сдержал слово и сделал Филли графиней Лейстер. К чему Кингтон хотел переменить местопребывание Филли и удалить ее из того круга, который был ей мил и делал жизнь более сносной? В душу Дэдлея закрадывалось подозрение, что Кингтон нарочно преувеличивает размеры опасности, чтобы казаться как можно более необходимым, и это подозрение еще увеличилось, когда Филли дала ему понять, что очень мало доверяет этому человеку.
Лейстер приказал позвать Ламберта, и при виде его замкнутого, серьезного лица у него мелькнула мысль, что, пожалуй, этот человек мог бы заменить ему Кингтона во всем, что касалось соблюдения тайны его брака.
– Вы старый слуга прежних владельцев Кэнмор-Кэстля, – начал он в снисходительно-благосклонном тоне, чтобы ободрить Ламберта. – Кингтон много хвалил мне вашу надежность, и у меня есть доказательства ее. Вы знаете, какие причины заставляют меня держать в тайне свой брак. Скажите, как по-вашему: в полной ли безопасности здесь моя жена, даже если произойдет самое худшее и по повелению королевы произведут обыск замка?
– Здесь она в полной безопасности от всех и каждого.
– Значит, вы не разделяете мнения Кингтона, что лучше было бы переменить местопребывание графини?
– Если бы это случилось, то я подумал бы, что леди лишилась вашего расположения; ведь здесь она находится в полной безопасности как от внешних, так и от внутренних врагов.
– Что вы хотите сказать этим? Разве вы подозреваете, что кто-либо из слуг способен выдать мою тайну?
– Нет, но под врагами я подразумеваю тех, кто посоветовал вам удалить венчавшего вас священника, кто выкрал метрику о вашем браке из церковных книг и теперь хочет лишить вашу супругу моей защиты. Простите откровенную речь, но я позволю себе спросить вас, ваше сиятельство: может ли быть враг более опасный для вашей тайны, как не человек, делающий все, чтобы лишить вашу супругу доверия к честности ваших намерений? Я не говорю, что это случилось или может случиться, – перебил сам себя Ламберт, заметив, что лорд покраснел и резко вскочил с места, – но попытка сделана, и, как ваш верный слуга, я не смею умолчать об этом.
– Кто осмелился на это? Имя его?
– Сэр Кингтон сказал леди, что доказательства законности вашего брака имеются у него одного и что в его власти заставить исчезнуть их!
Лейстер недовольно топнул ногой. Ему было неприятно, что Кингтон зашел так далеко, но в тоне Ламберта было что-то такое, что привело его еще в большее раздражение.
– Я не потерплю, чтобы мои слуги подозревали друг друга без достаточных оснований! – воскликнул он. – Откуда вы знаете, что Кингтон позволил себе подобную наглость? Неужели моя супруга унизилась до того, что сделала вас своим поверенным?
– Нет, но ввиду того, что я должен оберегать ее, я не закрываю ни глаз, ни ушей, если к ней приближается кто-нибудь иной, кроме вас. Я подслушал все это.
– Ваше рвение заслуживает благодарности, но на будущее время я посоветую Кингтону держать вас подальше. Я доверяю ему так же, как и вам, и если захочу, чтобы мои поручения передавали моей супруге вы, то сообщу их вам. Поэтому успокойтесь! Кингтон действовал согласно моему желанию, хотя форма, в которой он передал мое решение, и является неподходящей. Этого достаточно для вас, я люблю слуг, которые повинуются слепо и размышляют только в тех случаях, когда я того требую от них.
Лейстер сказал это особенно решительным тоном, так как все более меняющееся лицо Ламберта вызывало его к тому, чтобы твердо объявить ему свою волю. Казалось, Ламберт боролся с внутренней страстью, которая доказывала, что в нем закипало противоречие. Казалось, он усилием воли подавлял в себе желание дать полную угроз отповедь, и Лейстер инстинктивно почувствовал, что, быть может, Кингтон был прав, настаивая, чтобы Филли покинула Кэнмор-Кэстль. Поэтому он решил продлить испытание до крайних пределов, ожидая, что Ламберт недолго будет в силах владеть собою и выдаст то, что происходило у него на душе.
– Допустим даже, сэр Ламберт, – продолжал он, впиваясь взором в старика, – что я буду поставлен в необходимость совершенно отрицать, будто брачная церемония действительно состоялась, и доказывать, что вы были введены в заблуждение. Быть может, моя жизнь будет зависеть от того, чтобы этот брак превратился в несуществующий, и я заставлю леди совершенно исчезнуть на некоторое время. Но в таком случае от человека, счета которого по управлению Кэнмор-Кэстлем никогда еще не проверялись мной, я потребую слепого повиновения мне и полного молчания. Могу я рассчитывать на это?
Лейстер ждал каждый момент, что Ламберт даст простор накипевшему раздражению, так как видел, как дергались его губы и судорожно вздрагивали его члены. Но он ошибся. Ламберт сдержался, и его лицо снова приняло выражение прежней мрачной решимости. Он низко поклонился и сказал слегка дрожащим голосом:
– Я и не подозревал, что вы можете решиться на нечто подобное. Я полюбил леди, как родную дочь, но я пожертвовал бы и родной дочерью для вашего блага, и скорее убил бы вашу супругу, чем повредил бы ее жизнью вам.
Все это было сказано с выражением глубокой преданности, но в глазах Ламберта сверкал такой неприятный огонек, что Дэдлей невольно почувствовал ужас. Он отпустил Ламберта, сказав ему несколько ласковых слов и уверив, что только испытывал его, так как скорее согласился бы презреть любую опасность, чем поступить недостойно. Но едва Ламберт успел уйти, как граф резко зашагал из угла в угол. Ему было не по себе в этом замке, где любой разговор мог быть подслушан посторонним; ему казалось, что в лице Ламберта для него явился новый враг и мститель, занесший над его головой меч, чтобы отрубить ее, если он изменит Филли. Уж не вступила ли она в соглашение с этим человеком, не просила ли сама об этой защите? Очевидно, именно так, потому что иначе Ламберт не осмелился бы говорить так смело. И он решил, что Филли должна уехать. Как ни далек он был от мысли изменить ей, но должен был быть уверенным, что у нее не появится новый защитник, способный разорвать сеть, скрывающую собою тайну…
Ну, а если Филли не захочет повиноваться? Ведь, раз она сумела настоять на свадьбе, возможно, что она позаботилась сохранить доказательства ее. Что, если она не доверяет ему, тогда как он пожертвовал всей будущностью, чтобы овладеть ею, и рисковал из-за нее своей головой? При этой мысли Лейстер почувствовал, что мог бы возненавидеть, даже убить ее!
Он отправился к жене. Была уже ночь, и Филли давно ждала его. Она прочитала в мрачных складках его чела овладевшее им недоверие, почувствовала холодок, которым веяло от него среди теплых объятий, и ее сердце болезненно сжалось. Она посмотрела так умоляюще, доверчиво и нежно на Дэдлея, что его недоверчивость растаяла, словно снег под лучами весеннего солнца.
– Филли, – воскликнул он, прижимая ее к себе, – если бы я когда-нибудь мог подумать, что ты перестала любить меня и доверять мне, то я усомнился бы в Боге. Что бы ни было, что бы ни грозило мне, ты – опора, за которую цепляется мое сердце; в твоей любви я обрел любовь и мир. И если когда-нибудь мрачное недоверие закрадется в мое сердце, если, теснимый опасностью, нуждой и страхом, я позабуду, чем обязан тебе за твою любовь, то посмотри на меня, как теперь, и я не сойду с пути чести, а скорее умру!..
Филли пламенно поцеловала его в губы.
Вдруг Дэдлей вздрогнул: ему показалось, что за обоями послышался легкий шорох. Он вытащил кинжал и ударил им. Клинок скользнул по чему-то твердому, но звук был глуховатым…
– И здесь тоже? – захрипел он. – А! Но я уничтожу соглядатая!..
Он посмотрел на Филли и заметил, как она побледнела и задрожала; в ее глазах виднелись ужас и смертельный страх.
Он заставил себя улыбнуться и произнес:
– Я боюсь привидений и бросаюсь с кинжалом на крыс. Ты дрожишь? Наверно, сильно испугалась, бедняжка? Воображаю, как тебе неуютно в этом замке, если даже у меня, мужчины, пробегает мороз по коже в подобной обстановке! Почему ты ни разу не пожаловалась? Такая покорность даже обидна, она доказывает, что ты мало откровенна со мной! Но я не приму больше от тебя такой жертвы, я найду место, где тебе будет веселее, чем здесь. Если хочешь, то Ламберт и его дочь поедут с тобой.
Филли поцеловала руки Лейстера. Его последние слова примирили ее с предложением, которое вначале испугало ее, так как она, по-видимому, угадала, кто был «крысой» за обоями; к тому же она знала, что может положиться на Ламберта, которому она верила безгранично.