– Она захочет уехать, если мы скажем ей, что Ламберт и его дочь будут сопровождать ее! – ответил Дэдлей. – Но это будет только сказано, а в действительности Ламберт должен оставаться здесь. Я не желаю, чтобы мой слуга становился между графиней и мной. Можешь ты так устроить, чтобы Ламберт не догадался, что его хотят обмануть? Кроме того, нужно так обставить дело, чтобы он не смел пожаловаться моей жене, когда он увидит, что его перехитрили!
– Мы заставим его молчать, ваше сиятельство! – решительно заявил Кингтон.
В тот же день вечером к замку подвели шесть оседланных лошадей. Ламберт совершенно успокоился, когда ему сказали, что леди должна уехать из Кэнмора, потому что Браю и Серрею стало известно ее местопребывание и что на его обязанности будет лежать дальнейшая охрана графини. Разговор Лейстера с Сэрреем рассеял последние сомнения Ламберта. Теперь он был убежден, что Лейстер боится только того, чтобы не узнали его тайны, но любит Филли более, чем когда бы то ни было, и ни в каком случае не изменит ей.
Пельдрам стоял возле лошадей. Кингтон громко заявил, что проводит все общество только через лес, а затем вернется обратно в Кэнмор, где будет управлять имением до тех пор, пока графу Лейстеру можно будет открыто заявить о своем браке, и тогда Ламберт снова займет свое прежнее место.
Дэдлей посадил Филли на лошадь; Ламберт помог дочери сесть в седло, и дамы, в сопровождении Лейстера, поехали по аллее к воротам парка.
Пельдрам и Кингтон тоже вскочили на коней, но Ламберт не мог сесть на лошадь, так как подпруга у седла оказалась слишком короткой.
– Скорее, скорее! – нетерпеливым голосом торопил его Кингтон. – Пельдрам, поезжайте вперед, покажите графу дорогу, а мы с сэром Ламбертом догоним вас через несколько минут!
Ламберт не подозревал никакого злого умысла, тем более что Кингтон спрыгнул на землю для того, чтобы помочь ему. Однако он скоро заметил, что камердинер графа, вместо того чтобы отстегнуть пряжку и опустить подпругу, наоборот, поднимает ее еще выше.
– Я поеду без седла, не беспокойтесь, сэр, – сухо обратился он к Кингтону и сделал движение, чтобы снять седло, но Кингтон быстро схватил управляющего левой рукой, а в его правой руке сверкнул кинжал.
– Судьбе угодно, – воскликнул он, – чтобы вы оставались в Кэнморе, а я буду стеречь леди Лейстер. Не вздумайте сопротивляться! Я предпочитаю уложить вас тут же, на месте, чем состязаться с вами в фехтовальном искусстве. Видите ли, вы слишком любопытны для того, чтобы быть стражем графини; поэтому граф думает, что для вас будет полезнее остаться здесь. Для того чтобы отвлечь подозрение, что леди Лейстер уехала из замка, охраняйте его так же тщательно, как это было во время пребывания графини здесь. Если вы хотите увидеть свою дочь, то не пытайтесь разузнать, где она находится, так как при малейшей вашей попытке открыть убежище леди Лейстер вы будете убиты мною, Пельдрамом или самим графом. Вы вступили в переговоры с врагом лорда Лейстера, Вальтером Браем, и потому мы принуждены принять меры, чтобы охранить себя от вашего шпионства. Ваша дочь останется при леди в виде залога. Если вы будете вести себя хорошо, тихо и спокойно, с вашей дочерью не случится ничего дурного и она будет возвращена вам даже раньше, чем вы, может быть, ожидаете; но в случае какого-нибудь враждебного отношения с вашей стороны знайте, вы сами подписываете смертный приговор себе и своей дочери. Вы оба – свидетели бракосочетания лорда, и потому, не желая излишней болтовни, мы принуждены будем заставить вас обоих умолкнуть навеки.
Кингтон вскочил на лошадь, пришпорил ее и, громко засмеявшись, ускакал вперед.
Ламберт был совершенно ошеломлен; его глаза блуждали, точно у безумного. Придя немного в себя, он поспешно сорвал седло с лошади и собирался броситься в погоню за Кингтоном, но увидел, что лошадь истекает кровью. Под видом подтягивания подпруги Кингтон перерезал несчастной лошади ножные вены. Ламберт застонал от бессильной злобы и послал громкое проклятие по адресу Кингтона.
Долго стоял он в полном изнеможении, не зная, что предпринять. Вдруг он облегченно вздохнул, и дьявольская злобная радость сверкнула в его глазах.
– Ты знаешь, что я говорил с Браем, – произнес он вслух, – значит, он находится в твоей власти, а лорд Сэррей ищет своего друга и так же обманут, как и я. Но погоди, я помогу ему найти Брая – живым или мертвым, все равно, – и тогда я отомщу вам за себя и свою дочь. Я предпочитаю, чтобы Тони умерла; мне это будет легче, чем сознавать, что она находится в вашей власти! Да, убейте, убейте мою дочь, и я отомщу вам за свое дитя, за несчастную леди и за себя самого. Бог накажет вас!
Ламберт, как безумный, бросился из ворот парка на дорогу. По его мнению, лорд Сэррей должен был быть где-нибудь вблизи, так как сказал, что не уедет до тех пор, пока не найдет Вальтера Брая. Ламберт казался совершенно безумным; он бежал вперед, никого и ничего не замечая, и его седые волосы в беспорядке развевались по его бледным щекам.
Встретив на пути рабочего, он вдруг опомнился и спросил, не знает ли тот, куда поехал и где остановился приезжий всадник. Поденщик ответил, что в гостинице проживает какой-то незнакомец, называющий себя лордом Сэрреем, и, как он видел, отправился к судье.
Ламберт радостно вскрикнул и помчался дальше.
Глава восемнадцатая. Граф Босвель
Мария Шотландская призвала из Дэнбара часть преданной ей аристократии, которая, вооружившись, составила небольшое войско вокруг королевы. Храбрый граф Босвель, лэрд Этоль, Гэнтли и другие собрались под знамя королевы и решили защищать свою прекрасную властительницу от мятежников. Марии пришлось лишний раз убедиться, какой чарующей силой она обладает, но это теперь не радовало ее, так как ее душа была полна мрачной ненависти. Ее сердце требовало мести за все то, что ей пришлось перенести. В ее жизнь грубо ворвались чужие люди, унизили ее, совершили насилие над ее властью. Ей стоило лишь представить себе убитого Риччио, как рядом с ним вырастала фигура Дарнлея, человека, которого она вытащила из грязи и подняла до ступеней трона. А этот человек даже не имел мужества заступиться за нее, когда ее смертельно оскорбляли! Если Дарнлей не участвовал в заговоре, не совершал сам убийства, то во всяком случае он был в тот страшный час заодно с убийцами. Кровь Риччио навеки оттолкнула от Марии ее супруга, и она чувствовала к Дарнлею глубокое презрение, невыразимую ненависть.
Королева опубликовала манифест против мятежников, но Дарнлея еще щадила, исподволь подготовляясь к мести. Мария выжидала благоприятную минуту, придумывала всевозможные способы, чтобы полнее и как можно сильнее отомстить своему мужу. Она притворялась перед Дарнлеем, делала вид, что простила ему, но в ее душе все глубже и глубже росла ненависть к трусливому изменнику. Она письменно обещала Мюррею полное прощение, если он согласится подчиниться ей и поможет отомстить убийцам Риччио и рассеять враждебную партию.
Со страстным желанием мести и с сознанием того, что она в состоянии выполнить это желание, Мария переехала в Эдинбург вместе со всеми своими приближенными. Лэрды Линдсей, Мортон, Дуглас и их сторонники были привлечены к суду, но успели вовремя убежать в Англию, и поплатились лишь отдельные лица, присутствовавшие в Голируде в момент убийства Риччио. Граф Лэтингтон был отрешен от всех своих должностей, а графу Ленноксу запретили являться ко двору. Тело несчастного Риччио вырыли из земли, отпели в королевской капелле и похоронили с подобающими почестями. Что касается Дарнлея, то его тоже привлекли к ответу, а затем на всех перекрестках улиц появились объявления, гласившие следующее:
«Во избежание ложных слухов и превратных толков, распространяемых в народе относительно участия его высочества в убийстве секретаря королевы и преступном аресте преданных ее величеству лиц, королева объявляет своим верноподданным, что его высочество, король-супруг, в присутствии тайного совета королевы, поклялся своей честью ее величеству, что не только не принимал никакого участия в преступных деяниях изменников, но и ничего не знал об отвратительном заговоре».
Готовность, с которой Дарнлей согласился на это унизительное объявление, еще более усилила чувство негодования Марии Стюарт; она, конечно, не верила ни одному слову своего супруга, и вскоре ей пришлось наглядно убедиться, насколько она была права в своем недоверии.
Союзники Дарнлея, возмущенные его двойной изменой, прислали Марии подписанный ее мужем оригинал заговора, из которого ясно было видно, что убийство Риччио было заблаговременно задумано, затем предполагался арест королевы и передача ее короны Дарнлею. Мария велела позвать своего мужа, представила ему доказательство его вины и назвала его коварным изменником, трусом и лжецом. Затем она с отвращением отвернулась и просила Дарнлея держаться подальше от нее.
Напрасно старался Мельвиль примирить королеву с супругом. Он пытался убедить ее, что проступок ее мужа объясняется безумной, хотя и неосновательной ревностью, которую старались возбудить в нем его враги, чтобы воспользоваться слабостью его высочества. Мария запретила говорить ей об этом ничтожном человеке, которого она тем более ненавидела, чем сильнее чувствовала себя связанной с ним на всю жизнь. Между тем приближалось время родов. Королева переехала в Стирлинг, где собиралась провести первые недели после болезни, так как там было тихо и не приходилось опасаться мятежников. Вскоре она разрешилась от бремени мальчиком, которого Дарнлей признал своим законным сыном. Тем не менее Мария не допустила, чтобы ее муж присутствовал при обряде крещения. Она хотела освободиться от Дарнлея и вместе с тем презирала его настолько, что жалела потратить сколько-нибудь усилия для того, чтобы устранить этого ничтожного человека со своего пути.
Мария переживала теперь состояние кризиса: обстоятельства жизни требовали от нее действия, стремления вперед, а сердце жаждало отдыха и покоя. Можно было бы думать, что горький опыт заставит ее забыть о любви, тем более что разочарование, испытанное ею во втором браке, должно было ей напоминать чаще о Франциске и вызывать сожаление, что она изменила его памяти.