Но настоятельные требования правосудия были поддержаны также и иностранными дворами. Убийство Дарнлея повсеместно вызвало большое возмущение, а равнодушие Марии заставляло всех негодовать. Архиепископ глазговский откровенно сообщил ей, что ее осуждают даже во Франции и считают зачинщицей преступления. Елизавета же написала, что жалеет Марию Стюарт больше, чем Дарнлея.
«Повсеместно говорят, – гласило послание, – что Вы смотрели сквозь пальцы на все это дело и что Вы не собираетесь наказывать убийц, которые совершили преступление Вам в угоду и будучи заранее уверены в полной безопасности».
Теперь Мария уже не могла медлить с решительным шагом, так как это значило открыто признать себя соучастницей. Однако вместо того чтобы приказать арестовать Босвеля, она распорядилась, чтобы тайный совет нарядил следствие. По шотландскому праву стороны должны были получить повестки за сорок дней до судебного заседания. Совет приказал, чтобы Босвель явился к 12 апреля, но повестки были посланы всем только 23 марта, так что у Леннокса было всего четырнадцать дней, чтобы собрать улики против самого могущественного человека во всей Шотландии.
Босвель оставался в прежних чинах и должностях. Всем было заранее видно, что процесс окончится оправданием Босвеля и его местью обвинителям. Поэтому никто не решался выступить свидетелем.
Напрасно граф Леннокс опирался на законы страны, гласившие, что обвиняемый должен быть арестован; напрасно он требовал этого ареста, говоря, что иначе никто не поверит, что королева желает честно вести процесс. Напрасно Елизавета снова написала ей, указывая, что все государи мира отвернутся от Марии и все народы станут презирать ее, если она не поведет процесса с полным беспристрастием. Мария зашла слишком далеко, чтобы оглядываться назад. Она связала свою жизнь с Босвелем, она была вся в его руках и не могла уже ничего поделать. Да и как было арестовать его, когда обвиняемый командовал всем эдинбургским гарнизоном?
Присяжные заседатели суда над Босвелем были все его известными приверженцами. Двенадцатого апреля обвиняемый появился в сопровождении 280 стрелков пред судом, тогда как солдаты заняли все площади Эдинбурга и встали около дверей суда. Он въехал в Эдинбург словно триумфатор, он ехал верхом на любимой лошади убитого, а обвинитель, граф Леннокс, должен был повернуть обратно от ворот, так как ему не позволили взять с собой в город более шестерых слуг.
Был прочтен обвинительный акт, и суд уже собирался отпустить Босвеля, так как обвинитель не появлялся поддерживать обвинение, когда выступил вассал графа Леннокса, который от имени своего сюзерена заявил протест против всякого оправдательного приговора по этому делу. Судьи ответили на этот протест молчанием, и под ропот народа граф Босвель был оправдан. Тогда лэрд громогласно заявил, что согласен в пешем и конном бою постоять против каждого, осмеливающегося сомневаться в его невиновности.
В радости от так позорно одержанного триумфа Мария подарила своему фавориту Дэнбар и дала право носить пред ней корону и меч. Леннокс и Мюррей бежали в Англию; королевским указом все привилегии, данные прежде католическим церквам, были уничтожены, чем надеялись снискать расположение протестантов.
Теперь Босвель чувствовал себя достаточно крепко на ногах, чтобы потребовать награды за убийство – руки Марии. Мельвиль был единственным человеком, отважившимся открыто предостерегать королеву от подобного необдуманного шага, каким явилось бы ее замужество с человеком, которого весь свет считает убийцей ее мужа. Все друзья Марии боялись мести буяна-лэрда и говорили то, что он им приказывал. Да и самого Мельвиля защитили от кинжала Босвеля только мольбы и заклинания Марии.
В непонятном ослеплении королева шла быстрыми шагами навстречу своей гибели – подозрение в ее виновности проникло до самых низших слоев населения, так что она нигде не нашла бы ни опоры, ни помощи; она бросилась в объятия преступника, который крепко держал ее. И только известная ее нерешительность еще спасала ее честь – ее считали за обольщенную, за соучастницу, а не за зачинщицу преступления.
Босвель стремился к цели со страстностью преступника, поставившего на карту свою голову. Он был уверен в согласии королевы на брак с ним, и теперь надо было только обеспечить согласие знати. И последнего он добился с неслыханной смелостью и наглостью. Он пригласил самых знатных дворян королевства на ужин, устроенный в одном из кабачков Эдинбурга, и в конце пиршества, когда кубок вина уже бесконечное число раз обошел присутствующих, объявил, предусмотрительно окружив дом стрелками, что Мария согласна вступить с ним в брак. Затем он предложил гостям подписать заготовленную заранее бумагу, в которой объявлялось, что лэрды считают Босвеля абсолютно невиновным в убийстве Дарнлея и находят его подходящим супругом для королевы.
Растерявшиеся лэрды подписали, и с этой-то бумагой в руках Босвель отправился к Марии, чтобы побороть ее последнее сопротивление.
Королева колебалась; она понимала, что подписи добыты не добром. Она умоляла Босвеля потерпеть еще немного, но он был не такой человек, чтобы его могла провести женщина, сумевшая когда-то обмануть Мюррея. Он бурно упрекнул ее в недостатке любви, так как только этим можно объяснить ее нерешительность.
– Я кровью купил тебя, – кричал он, – и во что бы то ни стало удержу тебя в своих руках. Ты моя!
– Я твоя, – ответила Мария, дрожа от мрачного взгляда, сверкавшего из его глаз. – Но ради меня и себя самого внемли голосу рассудка! Ведь еще не кончился срок траура, вся страна проклянет нас!
– Я смеюсь над всей этой добродетельной болтовней! Мария, лучше быстро ударить кого-нибудь в лицо, чем тянуть и долго угрожать. Необходимо оглушить врагов, смутить их, заставить растеряться, но не давать времени долго совещаться, как отразить наносимый удар. Только смелости обеспечен успех; кто долго мешкает, тот дает основание подозрениям!
– Босвель, ты знаешь, что я люблю тебя и только и думаю о том, как бы сделать тебя счастливым. Но подумай и о том, что многое, на что ты смеешь дерзнуть, никогда не будет прощено мне. Мужчина может открыто проявлять свою любовь и нетерпение жажды обладания, но стыдливость и обычай приказывают мне, женщине, переждать по крайней мере обусловленный обычаем срок траура. Мне будет поставлено в вину, если я соглашусь на просьбу вассала, умоляющего о том, о чем он, разумеется, смеет умолять, но что я не могу позволить ему.
– И я должен ждать, – горько рассмеялся Босвель, – пока враги вытеснят меня из твоего сердца, пока тебе не удастся оттянуть размышления на бесконечное время, чтобы обращаться потом со мною, как с сумасшедшим, вроде Кастеляра?
– Босвель! – воскликнула она побледнев. – Такое подозрение слишком оскорбительно; оно доказывает, какого плохого мнения ты обо мне! А между тем я думаю только о тебе! Будут говорить, что Босвель заставил Марию Стюарт принять его предложение, что он грозил ей…
– Так пусть говорят! – перебил ее Босвель. – Пусть скрежещут зубами и клянут меня! Ну что же!.. Раз тебе требуется предлог, чтобы подчиниться моему желанию, то я дам тебе его. Я похищу тебя. Тогда вся вина падет на меня, тогда дело сложится так, что тебе останется либо судить меня, либо выйти за меня замуж… И в силу необходимости ты пойдешь на второе!
Мария изумленно взглянула на него; как ни отчаянно смелым казался этот план, но он доказывал изумительно страстную любовь этого дикого человека, издевавшегося над всеми законами и управлявшего шотландской знатью, словно укрощенной лошадью. Он рисковал головой только для того, чтобы сократить время любовного томления; как же было ей устоять, не увеличивая высказанного им подозрения. Отважная решимость этого человека пробуждала в сердце затаенную любовь к приключениям и заставляла согласиться на этот смелый шаг; ведь до сих пор ему все удавалось; неужели же теперь она из пустого упрямства испортит все результаты его упорных стремлений?
Босвель сговорился с нею, что будет сторожить ее, когда она поедет обратно из Стирлинга. Затем он уехал из Эдинбурга, чтобы подготовить все для похищения. (Потом были найдены письма королевы, которые ясно доказывали, что она знала об этом плане и со страхом и нетерпением ожидала его исполнения. Графу Гэнтли, посвященному в тайну и предостерегавшему королеву, она сказала, что никакие уговоры не помогут – только смерть может удержать ее от исполнения данного слова.)
Граф Босвель засел в засаде с тысячью всадников у моста между Стирлингом и Эдинбургом и, когда королева показалась в сопровождении свиты, состоявшей из двадцати человек, бросился к ней навстречу, приказал схватить и обезоружить Мельвиля и Лэтингтона, схватил лошадь королевы за поводья и повел ее в Дэнбар, причем Мария даже не притворилась возмущенной или негодующей. Там он прожил с ней десять дней, а на одиннадцатый снова отвел в Эдинбург; правда, и теперь он опять вел лошадь в поводу, но его свита была безоружной в знак того, что теперь уже не к чему пускать в ход насилие. Мария объявила, что простила ему и в вознаграждение за великие услуги, оказанные государству, возводит его в сан герцога Оркнея и предполагает выйти за него замуж.
Вожак протестантского духовенства Джон Крайт отказался обручить влюбленную пару; в тайном совете он назвал Босвеля разбойником и прелюбодеем, а с церковной кафедры провозгласил, что призывает небо и землю в свидетели, насколько страстно он презирает и проклинает такое супружество, и приглашал верующих пламенно молиться Богу, чтобы этот брак, затеянный против совести и права, не мог состояться.
Несмотря на это, Крайт был вынужден присутствовать при бракосочетании, совершенном епископом оркнейским Адамом Босвелем.
Враги Марии Стюарт добились теперь всего, чего только могли желать: через три месяца после убийства Дарнлея, через три недели после притворного похищения, через две недели после всеми неправдами добытого развода Босвеля Мария венчалась по католическому и протестантскому обрядам с убийцей своего мужа, прелюбодеем Босвелем. Через месяц после этого ей пришлось лишиться короны. Чтобы добиться ее руки, человек, ставший теперь ее мужем, уже бросив ранее двух жен, заставил силой развестись с ним третью жену, дочь того самого графа Гэнтли, который был растоптан копытами лошадей на поле битвы.