На следующий день после свадьбы на дверях Голирудского замка был обнаружен плакат с надписью: «Mense maio malas nubere vulgus ait». По-русски это значит: «По народному поверью, все злое брачуется в мае».
Все негодование, питаемое против Босвеля, обрушилось теперь на Марию; у католической партии больше не было никаких оснований долее поддерживать монархиню, которая избрала себе в супруги рьяного протестанта и слепо повиновалась ему во всем, а старая ненависть протестантов обострилась еще более благодаря этому, попиравшему всякую стыдливость, браку. Знать видела в Босвеле только счастливого авантюриста, домогающегося возможности стать тираном страны, и еще до того, как этот брак был заключен, как только по стране разнесся слух о предполагаемой свадьбе, Мюррей, Мортон и Майтлэнд, трое старых заговорщиков против Марии, рассудительно державшиеся в последнее время в стороне от всех партий, начали свою работу. И на их призыв отозвалась вся шотландская знать, которая соединилась, чтобы очистить трон от такой государыни и ее забрызганного кровью мужа.
Глава двадцатая. Ламберт
Теперь мы снова должны вернуться в нашем рассказе на несколько месяцев назад. Как мы видели, Сэррей обратился к мировому судье Кэнмора, чтобы навести справки о Брае, после того как Дэдлей дал ему слово, что ему ничего неизвестно о судьбе, постигшей Вальтера. Мировой судья обещал ему сделать все, что в его силах, и поискать исчезнувшего, но не мог подать Сэррею никакой особенной надежды. Лейстер был объявленным фаворитом королевы, а Кингтон пользовался его именем для неограниченной власти в графстве; таким образом, если принять, что Кингтон без ведома, да хотя бы и с ведома лорда, овладел Браем, то кто же решился бы обвинить его пред графом Лейстером или даже выступить прямо против последнего?
– Все, что происходит в Кэнмор-Кэстле, – сказал судья, – окружено покровом глубочайшей тайны. Допустите, что удалось бы даже довести жалобу до сведения самой королевы; но где же взять доказательства и улики, которыми можно было бы подкрепить ее? Ведь пришлось бы срыть замок до основания, чтобы в скрытых ходах и тайниках найти следы преступления. Но не говоря уже о том, что королева никогда не позволит этого, даже и подобная мера ни к чему не привела бы, так как у лорда достаточно времени, чтобы замести всякие следы, прежде чем угроза будет приведена в исполнение.
– Но ведь обитателям замка придется дать показания?
– Так что же из этого? Они и дадут их в пользу графа! Ламберт – упрямый, замкнутый человек, душой и телом предавшийся графу. А потом, кто сказал вам, что тут непременно произошло преступление? Кто сказал вам, что граф Лейстер действительно виноват? Правда, рассказывают, будто граф женился и держит свою супругу в замке. Но я не верю этому. Я гораздо более склонен думать, что лорд выдал отдавшуюся ему девушку замуж за кого-нибудь из своих слуг; ведь иначе он не осмелился бы выступить претендентом на руку королевы. А что, если этот слуга лорда, и я думаю, что избранным мог быть только Кингтон, защищая свою жену против оскорблений постороннего человека, убил его в честном бою? Тогда что?.. А что, если лорд посещает обольщенную с согласия человека, давшего ей свое имя, если, обвинив графа, мы будем иметь против себя ту, которую хотим спасти? Не падет ли в таком случае гнев королевы на головы ложных изветчиков?
– Так вы все-таки думаете, – мрачно пробормотал Сэррей, – что граф Лейстер так-таки и не женат?
– Думаю, что нет; ведь в таком случае он поставил бы на карту свою жизнь. Во всяком случае достоверно одно: сделано все, чтобы не было возможности доказать существование такого брака, даже если он и состоялся. Меня не призывали, значит, в гражданском смысле они не венчаны. Старый священник лично никогда не видал лорда; это был старый, полуслепой человек, на его память тоже нельзя положиться, чтобы теперь построить улику на основании его показаний, да кроме того, его удалили отсюда. Документ выкраден из книги метрик, свидетелями совершения церемонии были люди, бесконечно преданные графу. Таким образом, мне кажется, что человека, вынужденного хранить опасную тайну и имеющего власть уничтожить доказательства, не следует ставить в такое положение, когда он вынужден будет пойти на преступление, на которое, быть может, без этого он и не решится. Спасти теперь ничего нельзя, а напортить можно много. Если сэр Брай прибег к насилию, то он стал сам жертвой насилия; если он убит, то ему ничем не поможешь; если он посажен в тюрьму, то Кингтон скорее убьет его, чем допустит, чтобы открыли местопребывание узника; но, как бы то ни было, что бы мы ни предприняли, всем этим мы только ухудшим положение леди!
Сэррей чувствовал, что на это ничего нельзя ответить, что он бессилен помочь другу, но его вера в слова графа Лейстера была жестоко поколеблена. Все мероприятия, стремящиеся сделать тайну непроницаемой, ясно говорили за то, что над Филли учинено насилие и что Лейстер даже и не думает о том, чтобы когда-нибудь открыто признать ее своей женой, и постарается скрыть всякие следы брака, хотя бы это было возможно только путем бесчестного поступка. Разве можно было допустить, чтобы этот человек, добивавшийся руки двух королев, неизменно легкомысленный, перелетавший словно мотылек с одного цветка любви на другой и возлагавший жертвы то на алтарь любви, то на алтарь честолюбия, был способен сохранить верность несчастной немой долее того, как его сковывала первая страсть, раз он будет иметь возможность без шума отделаться от нее?
Но как спасти Филли, как разузнать, куда делся Брай, не вызывая этим новых напастей на голову несчастной жертвы Дэдлея? Напрасно Сэррей ломал себе голову; он был бессилен выбраться из этой паутины хитрости и интриг.
Он сидел у окна своей харчевни и мрачно смотрел на улицу. Там, за последними домами Кэнмора, виднелся среди темного леса замок; быть может, в недрах этого леса скрывался труп Брая, а за стенами, в тоскливом одиночестве, проливала слезы отчаяния несчастная Филли.
Но что это за человек ураганом несся по улице? Его волосы развевались по ветру, и он бежал так, как если бы его преследовала нечистая сила…
Оказалось, что это тот самый человек, который хранил ключи темниц Кэнмора, это – Ламберт. Но что же гнало его сюда? Разве он наткнулся на такое убийство, пред которым не мог не задрожать даже он сам? Уж не случилось ли несчастья, не ищет ли он священника, чтобы причастить в последний раз умирающую Филли?
Сэррею сделалось страшно при виде этого человека; ведь он мог быть только вестником ужаса… Но почему же он остановился пред его дверью, почему спросил лорда Сэррея?
Роберт вскочил, поспешил к двери и, дрожа от нетерпения, назвал Ламберта по имени.
Старик вошел. Его лицо было возбужденно, кулаки судорожно сжимались, звук голоса был глухой…
– Милорд, – спросил он Сэррея, – хватит ли у вас мужества отомстить за вашего друга и несчастную, которая любит вас? Вы обмануты, да и я тоже. Граф Лейстер – вероломный мерзавец. Если хотите отомстить, то следуйте за мной!
– Дайте мне позвать оруженосца…
– Этого совсем не нужно, милорд, вы должны один последовать за мной. Доверьтесь мне! Вы не раскаетесь!
– Как мне поверить вам? Ведь вы – вассал Лейстера и, может быть, были палачом у него!
– Милорд, доверьтесь ненависти отца, у которого украли ребенка, бешенству несчастного, которого обманули наградой! Неужели у вас не хватает храбрости последовать за стариком? Неужели вы так мало любите вашего друга, если не решаетесь отмстить за него?
– Я следую за вами! – ответил Сэррей, пронизав старика испытующим взглядом.
Ему было ясно, что этот тон отчаяния, это мрачное бешенство не были притворством.
– Так пойдемте же в Кэнмор-Кэстль! – шепнул Ламберт. – Выскользните из двери так, чтобы вас никто не заметил. Я открою вам ворота. Нельзя, чтобы заподозрили о нашем разговоре, никто не должен даже предположить, где вы!
– Значит, я должен идти один, а не с вами?.. Старик, в этой местности исчез так же и мой друг!
– Вы найдете его! Ха-ха-ха!.. Неужели вы думаете, что предатель может так дрожать, как я, что послали бы такого старого дурака заманить вас в западню? Оставайтесь на месте, милорд, раз вы так дрожите за свою жизнь!.. Тот, кто хочет мстить, не должен отступать ни пред какой попыткой. А вы… вы – очень холодный друг, милорд Сэррей; вам все равно, играет ли вами какой-нибудь Лейстер, или нет!
– Иду, – ответил ему Сэррей, покраснев от этой горькой насмешки. – Даю слово, что вполне доверяю вам!
– Так торопитесь! Уходите из дома, как только я скроюсь из виду, и отыщите тропинку, ведущую к парку. Я буду в Кэнморе раньше вас и увижу, достаточно ли чист там воздух… Как услышите стук засова о ворота, так выходите, но не ранее, а до того прячьтесь среди деревьев.
Ламберт торопливо вышел.
Сэррей вооружился с нетерпеливой поспешностью, а после этого вышел задним ходом из дома; он нашел тропинку, вившуюся среди полей, и его сердце билось бешеным ритмом, когда она повела его в самую чащу леса, где причудливые лунные лучи отражались фантастическими бликами на темной листве столетних дубов. Ночь была очень тиха, словно нарочно создана для преступления; только тихий шелест ветвей говорил о надвигающейся буре, но тем громче стучало и билось сердце.
Послышался звон засова, парковая калитка открылась, и Ламберт нетерпеливо попросил Сэррея войти, после того как пытливым глазом окинул темноту и, прислушиваясь, приложил ухо к земле.
– Куда вы ведете меня? – спросил Сэррей, когда Ламберт открыл маленькую дверцу замка и показал ему на винтовую лестницу.
– В помещение леди.
– Я увижу ее?
– Вы не найдете ее. С помощью подлого обмана ее и мою дочь увезли отсюда. Вы все услышите. Терпение, милорд!
Сэррей поднялся по узкой лестнице. Оба мужчины вошли в комнату Филли; в ней царил полный беспорядок, так как, повинуясь приказанию Дэдлея, Филли наспех хватала свои вещи, чтобы бежать.