женского пола, но чувствую, что поддаюсь им, как всякая другая! Должно быть, ужасно испытывать ревность и не иметь власти отомстить за себя.
– Истинная любовь не ведает ревности, потому что она доверяет. Если бы вы любили меня, как я люблю вас, то никогда не могли бы усомниться во мне, как сделали сегодня.
– Это неправда, Дэдлей! Дружба доверяет, но любовь сомневается. Я – избалованное дитя, когда люблю; нельзя обижаться на меня, если я разгневаюсь, потому что у меня нет ничего, что вознаграждало бы меня за все заботы правления, за одиночество на королевском троне, кроме единственного сладкого сознания, что есть на свете один человек, который понял мое сердце и знает, какую тяжкую жертву приношу я своему долгу королевы и своей гордости. Я почти завидую той женщине, которую вы избрали орудием своей мести; она может мечтать о том, что лишь высокое звание графа Лейстера стало на дороге ее счастью. Я хочу увидеть ту, которая отдалась вам, и тогда я прочту в ее глазах, не обманули ли вы меня; я буду торжествовать, когда в ее присутствии ваши взоры будут прикованы ко мне, и всем, что может дать королева, я награжу ее в оплату за этот жестокий, но сладостный триумф моего сердца.
У Лейстера выступил на лбу холодный пот. Такой неожиданный оборот дела грозил ему новыми опасностями, и он возлагал свою единственную и последнюю надежду на то, что Кингтону удастся, наперекор королеве и Сэррею, найти средство устроить так, чтобы Филли исчезла; ею следовало пожертвовать, иначе он сам погибнет.
Но каким способом заставить ее исчезнуть?
Убить ее? Нет, уж тогда лучше самому положить голову на плаху.
Но неужели невозможно спрятать ее, переправить через границу или же, если бы все эти попытки потерпели неудачу, склонить ее ко лжи? Ведь допустила же она, чтобы ее пытали из-за него, почему же ей не согласиться на обман ради спасения его жизни?
Такие мысли обуревали графа, пока Елизавета, дернув звонок, отдала приказание снова впустить двор.
Дэдлей успел обменяться украдкой единственным взглядом с Кингтоном, давая тому понять, что он воспользовался его советом, а весь двор при виде его спокойной, гордой осанки тотчас сообразил, что и этот опасный кризис благополучно миновал для него.
– Лорд Боуэн, – начала Елизавета, – возвратите графу Лейстеру его оружие, мы получили удовлетворительные объяснения. Милорд, – обратилась она сначала к Сэррею, который почтительно, но с мрачной миной приблизился к тронному креслу и затем остановился в некотором отдалении, – просьба, которую вы изложили нам, основана на подозрении, обидном для графа Лейстера, и, хотя я питаю к графу полное доверие, о вас же знаю только, что вы предпочитаете службу у шотландской королевы службе при моем дворе, тем не менее, в интересах справедливости, я нашла нужным потребовать от графа Лейстера объяснений, которые мне понадобились для постановки решения. Вы и граф Лейстер не покинете Лондона, а сэр Кингтон, напротив, по нашему прямому приказу отправится за тою девушкой и привезет ее сюда, после чего мы сделаем дальнейшие распоряжения, когда поговорим с нею. Затем мы прикажем произвести розыски сэра Брая и надеемся таким образом оказать вам справедливость, не оскорбив графа Лейстера и не задев вашей чести.
Королева подала знак рукой, что отпускает их. Однако Сэррей не тронулся с места.
– Ваше величество, – произнес он, не робея перед гневным взором Елизаветы, – чего я боялся, то и случилось: вас обманули…
Лейстер схватился за меч, и этот порыв, напомнивший королеве, что она должна еще доставить ему удовлетворение, вызвал краску на ее лице.
– Тише, милорд! – грозно крикнула она на него. – Мы присутствуем здесь, и никто не смеет сказать, что Елизавета Английская оставляет безнаказанным оскорбление ее верных вассалов. Милорд Сэррей, вы лишаете себя права неприкосновенности; попридержите свой язык, иначе вам придется увидеть закат солнца в Тауэре!
– Отправьте меня в Тауэр, ваше величество, но этим вы положите пятно на свое имя; тогда скажут, что лорд Сэррей требовал справедливости, обвиняя любимца Елизаветы, и был ввергнут ею в темницу.
– Вы смелы, но вас ослепляет безумная ненависть. Разве вы не слыхали, что граф Лейстер дал нам удовлетворительные объяснения, и неужели вы думаете, что я нарочно хотела даться в обман?
– Ваше величество, вы сказали сию минуту, что сэр Кингтон должен представить вам девушку, и были намерены распорядиться ее дальнейшей судьбой. Разве граф Лейстер говорил вам, что Филли – еще девушка, участью которой можно распорядиться?
Лейстер улыбнулся при этих словах Сэррея, и королева поняла значение его взгляда, брошенного ей.
– Милорд, – возразила она, – хотя и отчаянная дерзость допрашивать королеву, но я хочу быть снисходительной, потому что ваша ненависть и ревность, вызванная низкой склонностью, внушают мне жалость к вам. Граф Лейстер открыл мне тайну, посредством которой вы замышляли погубить его. Я не хочу ни малейшего упоминания о ней; молчите о том, если вам дорога жизнь; скажу вам только, что я серьезно порицаю многое и прощаю лишь частью ввиду обстоятельств, извиняющих графа в моих глазах, частью ввиду его откровенного признания. Но я не только прощаю, но и оправдываю то, что лорд Дэдлей держал свои намерения в тайне от вас и сэра Брая и не исполнил вынужденного обещания, которое было настолько смешно, что лишь глупцы могли потребовать его и поверить ему. За ним обеспечена моя защита, если бы вы осмелились докучать ему дольше; удовольствуйтесь тем, что я сама позабочусь об участи той, которую вы разыскиваете с весьма сомнительным правом и еще более сомнительными побуждениями. Прощайте, милорд! Для нас не будет потерей, если вы, полагаясь на то, что мы устроим судьбу той девушки, возвратитесь ко двору, где вас, по-видимому, ценят больше, чем здесь.
Сэррей не заметил едкой насмешки, не почувствовал оскорбительности этого тона; он видел только, что Лейстер поступил с Филли как негодяй и что королева простила ему это. О спасении Филли нельзя было больше и думать, ее обманули; значит, он мог только отомстить за нее; однако и это оказывалось недоступным для него в данную минуту, когда клятвопреступник торжествовал и прятался за троном королевы.
Сэррей кинул Лейстеру взор, возвещавший с глубочайшим презрением, что час возмездия настанет.
– Ваше величество, – сказал он королеве, – там, где милорд Лейстер считается честным человеком, я буду слыть мошенником; не дай вам бог узнать скорбь, причиненную обманом доверия. Я отправлюсь обратно в Шотландию и прошу вас напоследок лишь об одной милости: предоставьте самому лорду Лейстеру, а не его слуге розыски сэра Брая и пропавшей девушки; у меня есть предчувствие, что ни тот, ни другая не найдутся совсем, и если я когда-нибудь здесь, на земле, или со временем перед троном Всевышнего потребую кого-нибудь к ответу, то желал бы взыскать только с одного!
Эти слова были произнесены с такой мрачной серьезностью и таким скорбным, убедительно-искренним тоном, что Елизавета почувствовала несправедливость своей насмешки над Сэрреем. Однако Лейстер подметил, какое впечатление произвели слова Сэррея на королеву и на весь двор, и, чувствуя необходимость ответить на полученное оскорбление и оправдаться, поспешил предупредить ответ Елизаветы.
– Ваше величество, – сказал он, преклоняя колено перед королевой, – я всегда знал лорда Сэррея за честного человека и еще недавно вызвал бы на поединок каждого, кто осмелился бы оскорбить его. Если бы он, вместо того чтобы в слепой ненависти и мрачном подозрении расстраивать мои дела у меня за спиной, отнесся ко мне с прежним доверием, то я убедил бы его, как раньше и вас, ваше величество, что он сделал бы лучше, оказав мне доверие. Даже и теперь я мог бы еще заставить лорда Сэррея покраснеть за его оскорбительные слова, и это удовлетворение было бы для меня приятнее, чем если бы я смыл свою обиду кровью на поединке. Но в некоторых вещах я должен сначала разобраться сам, прежде чем мне будет можно подумать о том, чтобы расшатать столь твердо укоренившееся подозрение. Поэтому поручите мне разыскать сэра Брая, и я ручаюсь головой, что лорду Сэррею придется взять назад эту часть обвинения. Что же касается похищенной, то, с целью отклонить от себя всякое подозрение, я хочу предоставить сэру Кингтону заботу привести ее сюда, и он поручится своею жизнью, что исполнит это… хотя бы для того, чтобы я с разрешения вашего величества устроил ее так, чтобы лорд Сэррей и сэр Брай, мои обвинители, свободно и без принуждения заявили в вашем присутствии, что они удовлетворены мною.
Королева с нежной благосклонностью посмотрела на коленопреклоненного Лейстера, однако отрицательно покачала головой и промолвила:
– Мое решение остается неизменным, я рассужу все это дело. Сэр Кингтон, вы ответственны за то, что обе эти личности найдутся. Вы отвечаете мне за них своей головой. Мы дадим вам провожатых как для содействия, так и для наблюдения за вами. Если у вас есть какое-либо сомнение, то выскажите его теперь, в присутствии лорда Сэррея.
– Ваше величество, – ответил Кингтон, тогда как Лейстер, затаив дыхание, прислушивался к его ответу, а Сэррей, в свою очередь, смотрел на него с напряженным ожиданием, – ваш приказ будет исполнен приблизительно через неделю. Сэр Брай по моему приказанию был тайно арестован, а леди находится в полной безопасности и с радостью подчинится вашему милостивому повелению.
– Как? – воскликнула королева, мрачно хмуря лоб. – Вы осмелились на собственный страх арестовать человека и промолчали о том, когда вашему господину был брошен упрек, что он постарался об исчезновении сэра Брая?
– Ваше величество, мне не подобало вмешиваться в разговор, пока меня не спрашивали; кроме того, я хотел сначала обождать, чтобы убедиться, будет ли моему господину приятно, если сэр Брай найдется, или нет?
– Боже мой, да у вас, милорд Лейстер, такой слуга, который так и просится на виселицу! Говорите, сэр! Как вы осмелились арестовать путешественника?