– Ваше величество, граф Лейстер мог иметь свои причины действовать великодушно, но обязанность верного слуги защищать его от тех, которые пользуются его великодушием, чтобы строить ему козни. Сэр Брай так же, как и лорд Сэррей, угрожал моему господину в Кэнмор-Кэстле. Граф отпустил их с миром, потому что рассчитывал на благодарность прежних друзей, однако же сэр Брай, а потом и лорд Сэррей отплатили моему господину за его благородство тем, что тайком шпионили поблизости от его замка. Сэр Брай хотел прокрасться туда как вор, и я приказал схватить его как вора. Он замышлял убийство и похищение. Я умолчал о том с целью выждать, не пожалует ли к нам также лорд Сэррей. Моя догадка не обманула меня. Лорд Сэррей напал с обнаженным мечом на безоружного привратника и хотел насильно ворваться в замок. Но я был тут и прикончил бы его на месте, как он того заслуживал; однако граф подарил ему жизнь. А теперь лорд Сэррей стоит здесь, как клеветник, чтобы заплатить свой долг. Если бы граф Лейстер проведал, что я арестовал сэра Брая, то помиловал бы и его; он доверяет чужой честности, потому что сам честен.
– Правда ли это? – спросила королева, обращаясь к Сэррею. – Граф Лейстер действительно подарил вам жизнь?
– Я сознаюсь в том; он не дал своим людям умертвить меня.
– Значит, лорд Лейстер находился там… Должно быть, Кэнмор-Кэстль служил убежищем для похищенной девушки?
– Да, ваше величество, – смело ответил Кингтон, предупреждая ответ Лейстера, – но лорд ничего не знал о том, потому что давно велел мне перевезти ее в безопасное место. Оттого он и поверил мне, когда я сказал ему, будто лорд Сэррей вербует рекрутов для Шотландии.
– Значит, эта ложь была выдумана вами?
– Ваше величество, я хотел избавить моего господина от людей, покушавшихся на его жизнь.
– А как намеревались вы поступить с вашим пленником, сэром Браем?
– Как только вы подписали бы декрет об изгнании, я переправил бы его через границу, а если бы он вернулся после того назад, то был бы вне покровительства закона.
– Однако вам прекрасно служат, лорд Лейстер! – обратилась королева к графу. – Я желаю простить этого отчаянного малого ради его верности, предполагая, конечно, что лица, которых я желаю видеть, будут доставлены им сюда.
Этим закончилась аудиенция, где дело шло о голове графа Лейстера; прочнее, чем когда-либо, утвердился он в благоволении Елизаветы, хотя собравшаяся над ним гроза еще не рассеялась и ежеминутно могла разразиться со страшной силой.
Глава двадцать четвертая. Проклятие зла
Свое бракосочетание с Босвелем Мария Стюарт обставила блестящими празднествами, хотя убитого супруга облекал окровавленный саван; однако свадебное ликование, последовавшее так быстро за погребением, было принужденно. Новобрачная хотела казаться счастливой, и именно это отталкивало от нее истинно преданных ей людей. Ее приближенные понимали, что необузданный Босвель оказывал на нее демоническое влияние с того момента, когда Мария сделалась сообщницей его преступления.
Несомненно, трудная задача объяснить ее тогдашнее душевное настроение, потому что для этого нужно обрисовать все противоречия, встречающиеся в слабой, но вместе с тем столь упрямой натуре женщины, и проистекающие из смешения слабости и силы.
Конечно, Мария могла бояться хладнокровного убийцы, а мысль, что она прикована к нему кровавым злодейством, пожалуй, внушала ей ужас; но если бы она порвала эту цепь, то очутилась бы без всякой опоры и сделалась бы добычей своих врагов.
Мария принадлежала Босвелю, она была женою убийцы, но вместе с тем и королевой, и в ее сердце еще жило гордое сознание, что могущество, которым обладал ее муж, досталось ему через нее. Однако Босвель должен был доказать ей противное, ради собственной безопасности, чтобы она не вздумала со временем бросить его. И с той же беспощадной суровостью, с какой он принудил ее допустить свое похищение, он начал теперь показывать ей, что она перестала уже быть его повелительницей, а была только женой, что он – ее господин и муж, который не потерпит никакой измены, никакого противоречия, никакого предательства.
Все слухи, ходившие о легком поведении Марии, пожалуй, внушили ему опасение, что она когда-нибудь бросит и его; честолюбивый Босвель завоевал ее посредством убийства, и теперь он не хотел жить в постоянной тревоге, ежеминутно опасаясь, что вся выгода от преступления может ускользнуть от него из-за женской слабости. Поэтому его первым шагом после свадьбы было удаление от жены ее доверенных. Мария потребовала, чтобы арестованный им и содержавшийся под строгим караулом Мельвиль снова занял почетное место, которого удостоился благодаря ее доверию. Однако Босвель воспротивился этому, и Мария напомнила наконец ему, что она – королева, а он, ее супруг, состоит ее вассалом. Едва эти слова сорвались с ее губ, как она содрогнулась при виде мрачной мины Босвеля; его глаза загорелись; он запер двери и подступил к жене, точно собираясь сокрушить ее могучим кулаком.
– Мария, – сказал Босвель донельзя пораженной женщине, – хорошо, что ты сама коснулась этого пункта; мы разъясним теперь друг другу наши взгляды на него. Ты называешь меня своим вассалом. Значит, тебе приходит в голову разыгрывать предо мною королеву, которая имеет право даже велеть казнить меня, которая свободно избирает себе доверенных, а когда супруг становится заносчивым, то принуждает его к повиновению. Я должен быть куклой, если же имею несчастье не нравиться твоим доверенным, тогда я становлюсь бунтовщиком против королевы?
Мрачное выражение, с каким были произнесены эти слова, привело в трепет Марию; она видела краску гнева на лице Босвеля и почти чувствовала, как в нем клокочет злоба.
– Босвель, – воскликнула она, дрожа, – какое подозрение закралось тебе в сердце? Нас сковала вместе любовь; я требую лишь того, чего требует каждая женщина от своего супруга, а именно снисхождения и уважения к людям, которые дороги ей.
– Ты ошибаешься, Мария! – мрачно возразил он. – Нас соединила не любовь, и ты не вправе требовать того, чего требуют другие жены. Пойми меня хорошенько! Любовь связывала нас еще при жизни Дарнлея, и он не мог бы помешать нашему счастью; ты была тогда еще свободна; тебя навсегда приковали ко мне, даже и в том случае, если ты меня разлюбишь, – кровь Дарнлея, убийство, общая вина, преступление. Ты – моя сообщница и не смеешь иметь доверенных, которые не состоят моими доверенными, которым хотелось бы вырвать тебя от меня, чтобы я один нес ответственность за нашу общую вину. Ты не смеешь требовать того, чего позволительно требовать другой женщине, потому что ты – королева, и всякая власть, которую дает тебе корона, есть умаление моего права над тобою, которое я завоевал. Ты моя, и я буду держать тебя, как жену, которая благоденствует или погибнет вместе со мною, которая жертвует собою для меня, как и я рискую для тебя жизнью.
– Босвель, тебе, очевидно, хочется превратить меня в твою рабыню. Да, да!.. Ведь я была бы не чем иным, как рабыней, если бы слепо повиновалась твоей воле. Ты не довольствуешься тем, что доставляет тебе моя свободная любовь; ты требуешь с угрозами того, в чем я не отказала бы любимому человеку, если бы он обратился ко мне с просьбой. Этого я не хочу и не выношу. Я желаю оградить гордость моей любви, желаю иметь возможность доказать, что я стою с тобою заодно, вместо того чтобы повиноваться по принуждению, когда послушание не заслуживает даже благодарности.
– Но ты должна, я этого хочу. Мария, я не доверяю ни одной женщине. Я – не Кастеляр, который слепо кидался в омут гибели и рисковал жизнью, не обеспечив за собою награды; я – не Дарнлей, который трусливо изменял и так же вдался в обман; у меня нет охоты разыгрывать роль ревнивого сторожа своей жены и бояться появления второго Риччио. Я повелеваю у себя в доме и не хочу никаких блюдолизов, никаких льстецов; что мне противно, будет удалено. Ты подчинишься мне, твоему мужу, и должна привыкнуть видеть во мне одном своего друга, поверенного и льстеца.
– Это унизительно, это – требования тюремщика! Подозрительность, а не любовь подсказывает подобные предположения, и ты забываешь, что я имею власть ограничить тебя.
Королева поднялась и хотела дернуть звонок, но Босвель схватил ее руку железными пальцами.
– Повинуйся, – воскликнул он, скрежеща зубами, – повинуйся, Мария, иначе я сокрушу тебя!
Она вскрикнула от боли, потому что злодей стиснул ей руку при ее попытке вырваться, и зарыдала.
– Это жестоко!.. – рыдала Мария. – Ты прибегаешь к грубой силе с женщиной.
– Королеве я покажу свой меч, если она осмелится пойти мне наперекор, а жену я укрощу, если она отказывается повиноваться своему господину. Ты хотела дернуть звонок, чтобы позвать на помощь, – на помощь против твоего господина и супруга. За это ты должна просить прощения на коленях. На колени, Мария! Повинуйся, иначе я заставлю тебя преклониться перед собою!
– Лучше умереть! Помогите, помогите! – закричала несчастная женщина, но Босвель зажал ей рукой рот, стиснул ее руку и стал пригибать ее к полу, пока ее колени не согнулись поневоле.
Мария рыдала от бешенства и боли, потому что Босвель невыносимо давил ей руку.
– Мне больно, пощади!
– Я буду давить тебе руку, хотя бы она сломалась, если ты не дашь слова слушаться меня; ты должна покориться мне!
– Я буду слушаться! – пробормотала королева, чтобы разжать железный кулак, стискивавший ее руку с такой силой, что, казалось, из пальцев должна сейчас брызнуть кровь.
Наконец Босвель разжал свои словно стальные тиски, нагнулся и поцеловал жену в лоб.
– Приди ко мне на грудь! – сказал он. – Клянусь Богом, боль, которую я причинил тебе, заставляет меня страдать, как будто я вонзил раскаленное железо в свою грудь; но оттого, что я люблю тебя, я не хочу потерять тебя, а оттого, что я потерял бы тебя, если бы не требовал повиновения, я должен вынуждать его. Примочи себе руку водой и не забывай этого часа; ты испытала мою силу и знаешь теперь, что я применяю ее к делу.