Кингтон самым отличнейшим образом проспал все свои намерения. Когда он проснулся, то в его голове было так все спутанно и туманно, что ему понадобилось довольно продолжительное время, чтобы сообразить, где он находится.
Вдруг луч света пронизал его сознание. Кингтон вскочил и разразился дикими проклятиями. Его взор упал на неубранный стол с остатками ужина, руки схватились за трещавшую голову, так как ему сейчас же пришла в голову верная догадка о том, что произошло здесь. Он первым делом схватился за свои бумаги и убедился, что эти столь важные для него и всецело его изобличающие документы исчезли.
– Меня обокрали! – крикнул он и некоторое время простоял, словно оглушенный, а затем стал кричать: – Меня обокрали! А, Пельдрам, негодяй, это ты сделал мне!
Кингтон бросился из комнаты в коридор, оттуда в сени, продолжая звать Пельдрама и обвинять его в воровстве.
На этот крик сбежались все обитатели замка, появились и приезжие гости, и вскоре выяснилось, что Пельдрама нет в замке. Вот тут-то и выплыло дело о пропаже трех лошадей, что еще более подтверждало очевидность бегства Пельдрама. Кингтон стал носиться, как сумасшедший, по замку, а затем выбежал на двор, где теперь сосредоточился главный шум.
Как раз в этот момент появился Ламберт, и, едва увидев его, Кингтон набросился на него.
– Ты – мошенник! – заорал он, схватив старика за горло и почти задушив его. – Ты помогал ему! Где этот негодяй, где мои бумаги? Говори!
Сэррей был сильно поражен появлением Ламберта, но нападение на него Кингтона удивило его гораздо меньше. Зато оно произвело очень большое впечатление на Ралейга, на лице которого ясно отразился гнев за то, что Кингтон позволил себе до такой степени забыться в его присутствии.
– Кто этот человек? – резко спросил он.
– Сэр! – ответил Сэррей. – Это тот самый, которого я искал здесь. Это Ламберт, который будет в состоянии дать нам очень важные показания. Но освободите его из рук этого сумасшедшего!
Ламберт, изумленный шумом, встретившим его в Кэнмор-Кэстле, потерял всякое самообладание от нападения Кингтона. Тем не менее вид Сэррея был большим утешением для него, и его взор с надеждой уставился на лорда.
– Милорд! – дрожа, взмолился старик. – Спасите меня, защитите меня! Я во всем признаюсь! Не утаю ни одного звука.
– Признавайся, собака! – заревел Кингтон все еще вне себя от бешенства.
Но по всем признакам роль этого милого человека должна была считаться оконченной.
Ралейг окончательно рассердился и теперь дал волю гневу на новое неуважение его авторитета со стороны простого слуги. Его рука тяжело легла на плечо Кингтона и резко оттолкнула его от Ламберта.
– Здесь, кроме меня, никто не смеет приказывать! – заревел он громовым голосом. – Назад, говорю вам! Вы будете говорить только тогда, когда я спрошу вас. В чем вы можете признаться, старик?
Кингтон сильно испугался такому обороту дела. Его лицо вытянулось, и взор смущенно опустился долу. К тому же он не мог не сознавать, что, впервые отступив от своей хладнокровной, сдержанной, осторожной манеры, он прямо попался как кур в ощип.
Ламберт смутился от вопроса Ралейга, затем в замешательстве вопросительно поглядел на Сэррея и наконец, колеблясь, произнес:
– Милорд, я все скажу вам… Но только подходящее ли место для этого – двор?
– Совершенно верно! – согласился Ралейг. – Эй, люди, возьмите лошадей, а вы оба следуйте за нами!
Ралейг повернулся, чтобы войти обратно в замок. Но Кингтон уже успел принять кое-какое решение. Он поспешно подошел к лошадям и сделал движение, явно выдававшее, что он хотел вскочить на одну из них. Но Сэррей и его слуга сейчас же подскочили к нему, так что Кингтону пришлось сделать вид, будто он и не собирался подходить к лошадям. Он стиснул зубы, но последовал за Ралейгом и Сэрреем. За ними шел Ламберт, сзади которого следовал слуга лорда Роберта, подчинившийся знаку своего господина.
Комната, которую занимал Ралейг, должна была теперь обратиться в следственную камеру. Ралейг попросил Сэррея присесть, сам сел, а оба допрашиваемых остались стоять. Дверь комнаты охранялась слугами.
– Говорите! – обратился Ралейг к Ламберту.
Последний прежде всего обратился к Сэррею:
– Простите мне, что я как будто действовал против вас, несмотря на данное вам обещание. Обстоятельства, которые ясно будут видны из моих признаний, привели меня к этому. Но я не замышлял никакого предательства, да оно и не входило в мои расчеты. Сэр Ралейг! – обратился он к комиссару. – Прежде чем я начну говорить далее, я прошу принять во внимание, что я страшно озабочен судьбой похищенной у меня дочери, которой каждый момент грозит страшная опасность, и что вам дает свои показания отец, у которого уже увели когда-то другую дочь, затем обесчестили ее и лишили жизни. Спасение моего ребенка было моей главной задачей, хотя я и принимаю самое горячее участие в судьбе другого существа, тоже ставшего жертвой подлого и злобного обмана!
Ралейг сделал жест нетерпения, и Ламберт замолчал, склонившись в глубоком поклоне.
– К делу, к делу, пожалуйста! – сказал Ралейг. – А вы, Кингтон, перестаньте делать свои знаки, иначе я должен буду поставить вас в невозможность двигаться вообще!
– Принимая во внимание, – продолжал Ламберт, – что вы появились здесь в обществе милорда Сэррея, я могу предположить, что вам известны последние события, происшедшие в этом замке. После увоза леди Лейстер сэр Пельдрам стал управляющим Кэнмор-Кэстля и моим сторожем. Он был недоволен обращением Кингтона, и это недовольство навело его на мысль подставить Кингтону ножку, что он надеялся сделать, овладев выкраденным из книг метрик кэнморской церкви листком. Я вполне одобрил его план, так как он обещал за мое пособничество освободить мою дочь. На этом мы покончили с ним. Вдруг вчера вы прибыли сюда. Узнав об этом, я не хотел действовать по этому плану, а собирался предоставить все вашему благоусмотрению. Но Пельдрам сумел уговорить меня; он доказывал мне, что для нас гораздо лучше будет действовать без вас. И вот с моей помощью Пельдрам овладел бумагами Кингтона, и ночью мы отправились в Лейстершайр, чтобы освободить сэра Брая.
– Скажите, этот листок оказался среди бумаг?
– Да, сэр.
– А сэр Брай освобожден?
– Не думаю! Долго прождав возвращения Пельдрама, я справился и узнал, что он пробыл у сэра Брая очень недолгое время и потом ушел. Из этого я понял, что он меня обманул, и потому вернулся сюда.
– Сэр Ралейг! – снова начал Кингтон.
– Молчите! – громовым голосом оборвал его Ралейг. – Я не желаю слышать от вас ни слова.
Хотя Кингтон и повиновался, но было ясно, что это стоило ему большого труда.
Тогда Ралейг, не продолжая допроса Ламберта, обратился к Сэррею:
– Как вы знаете – об этом я не раз говорил вам, – я не могу высказать свое суждение, но все-таки все, слышанное мною здесь, убеждает меня, что слуга Лейстера обманул и провел не только его, но и ее величество. Этого достаточно, чтобы задержать его вместе с тем стариком и отправить в Лондон. В то же время я считаю нашу задачу оконченной.
Сэррей смутился и наконец произнес:
– Разве вы забыли о сэре Брае?
– Я совсем не забыл о нем; мы найдем его и узнаем, чего Пельдрам хотел от него.
– А вы не намерены увезти молодую даму из Ратгоф-Кэстля? Она, по-видимому, – главное действующее лицо; только ее показания могли бы внести свет в это дело. Лейстер дал мне слово, что состоит в супружестве с молодой леди, этот человек утверждает, что был свидетелем при совершении обряда, но документ затерян и граф скрыл свой брак от королевы. Мы можем добиться правды, только услышав показания молодой леди, и, лишь сообразуясь с этими объяснениями, королева может судить о моем обвинении и о виновности Лейстера.
– Вы правы, – сказал Ралейг, подымаясь с решимостью, – мы отправимся в Ратгоф-Кэстль, но прежде переговорим с сэром Браем. Оба задержанных могут пока следовать за нами.
По приказанию Ралейга быстро были сделаны все необходимые приготовления к отъезду в Лейстершайр, и через четверть часа все общество отправилось в путь.
Кингтон был слишком мало любим, чтобы рассчитывать в попытке к освобождению на помощь служащих в замке, и потому должен был покориться своей судьбе; но все-таки по пути он строил планы, которые могли бы исправить то, что он испортил своей двойной неосторожностью.
Однако в Лейстершайре все члены маленького каравана наткнулись на новое непредвиденное обстоятельство.
Тюремщик заметил утром бегство Брая и замену его Пельдрамом. Тщетно просил последний отпустить его. В обыкновенное время тюремщик, быть может, исполнил бы эту просьбу, но теперь, когда важные лица находились поблизости, ему приходилось думать о своей безопасности, и он оставил нового заключенного в том же положении, поспешив сделать обстоятельный доклад о происшествии мировому судье, своему настоящему начальнику. Мировой судья прибыл вследствие извещения почти одновременно с нашими путешественниками, и вскоре все обсудили, что можно сделать.
Кингтон, Пельдрам и Ламберт были переданы мировому судье с приказом немедленно в целости доставить их в Лондон, причем судья головой отвечал за их доставку. Ралейг тотчас же написал Бэрлею подробное донесение о рассказанных нами событиях и немедленно отправил его по назначению. Поиски Брая велись с той целью, чтобы дать ему указание явиться в Лондон к канцлеру со своим документом. Затем Ралейг и Сэррей поспешно собрались в дальнейшую поездку на север.
Глава двадцать седьмая. Серебряная шкатулка
Мария Стюарт находилась уже в течение двенадцати дней в замке Лохлевин. За шумными и печальными днями в Эдинбурге и Голируде последовали более тихие, но не менее печальные благодаря утонченной жестокости леди Дуглас. Но тем не менее в этом промежутке времени произошло много благоприятного для Марии. Елизавета Английская стала на ее сторону и послала уполномоченного для примирения ее с восставшими шотландскими лэрдами. С другой стороны, вследствие применения к Марии строгости настроение общества изменилось, перейдя в сочувствие. Притеснители Марии начали понимать, что им угрожает тяжелая ответственность.