– Да, правда! – подтвердил больной. – Ты, которого все называют Джоном Гавиа, не сын перевозчика Гавиа.
Тяжелый вздох вырвался из груди Джона, но на его лице выразилась такая радость, точно совершенно неожиданно исполнилось одно из самых его задушевных желаний. Он вдруг повернулся к двери, как бы собираясь немедленно покинуть комнату.
– Ты хочешь уйти? Ну, уходи! – прохрипел старик. – Оставайся на всю жизнь нищим! Если же ты не покинешь меня в последние минуты, то будешь знатным, богатым господином, для которого даже дочь сэра Спитты окажется недостаточно высоко стоящей, – тебе придется снизойти до нее, чтобы признать ее равной себе.
Джон дошел до двери, но упоминание о дочери Спитты заставило его одним прыжком подскочить к кровати больного. Молодой человек ничего не говорил, но в его глазах и в каждой черте его лица сквозило нетерпеливое ожидание, выражался немой вопрос.
– Так-то лучше, мой мальчик, – одобрил старик, – тебе ведь необходимо узнать, кто ты такой! Садись! Нельзя было выбрать лучший момент для нашего объяснения, как сейчас. Ты не забудешь ни этого часа, ни того, что я скажу тебе, и таким образом я сделаю из тебя то, что желаю, поверь мне!..
Джон судорожно схватился за спинку стула, плотно сжал губы и не мог ни слова выговорить от изумления и негодования. Он часто заглядывал в низкую душу этого человека, которого так долго считал своим отцом, но никогда еще тот не казался ему таким отвратительным, как теперь.
Грудь Гавиа продолжала подниматься и опускаться с тем же хрипением, но он перестал стонать. Он готовился исполнить свое давнишнее желание, и это, по-видимому, уменьшало его страдания. Неприятная гримаса еще сильнее исказила его безобразное лицо.
– Моя месть не коснулась бы тебя, если бы ты был для меня послушным сыном, – начал старик, – но этого не случилось, а потому мой гнев перешел и на тебя. Ты уже знаешь, что я – по происхождению британец, но с юных лет попал в Ирландию в качестве слуги одного важного господина. Этот господин был лэрд и пэр и пользовался большой властью в стране. Однажды ему вздумалось наказать меня за какой-то проступок. И вот ирландский пэр осмелился привязать англичанина к козлам и произвести экзекуцию на его спине ударами палок. Запомни себе, друг Джон, что англичанин – не то что какой-нибудь ирландец.
Лоб старика нахмурился, и в глазах, взор которых был устремлен на молодого человека, запылала ненависть. Джон, как бы предчувствуя что-то ужасное, не решался взглянуть на больного.
– Само собой разумеется, что после этой истории мой господин прогнал меня, – продолжал Гавиа, с трудом переводя дыхание. – Первой моей мыслью было тут же заколоть могущественного пэра, но потом я раздумал. В то время положение людей менялось часто и быстро. Всемогущий пэр попал в немилость, и над ним была назначен суд. Я явился в качестве свидетеля, и на основании того, что было сказано мной, моего бывшего господина и его брата обвинили в государственной измене и казнили. Нечего, я думаю, упоминать, что мои наговоры и клятвы были очень далеки от правды; это тебе, должно быть, хорошо известно и без того.
Джон стоял неподвижно, точно мраморное изваяние, олицетворявшее собой беспредельный ужас.
Гром не переставал греметь, молния непрерывно сверкала, но ни Джон, ни больной не обращали внимания на грозу. Открытие страшного преступления заставило молодого человека почти потерять сознание; на старика же, наоборот, эти ужасные воспоминания подействовали подкрепляющим образом.
– Я совершил это преступление только с целью отомстить, – продолжал старик, – без всякого вознаграждения; но один из родственников казненного предложил мне заплатить за другое преступление, и я сделал нечто еще более сложное. Родственник был беден как церковная мышь и с трогательной нежностью мечтал об имуществе казненного, которое никак не мог получить ввиду того, что у моего бывшего господина остались жена и ребенок. Тогда я за хорошую сумму денег подал родственнику благой совет: нужно было, чтобы вдову казненного пэра и ее сына нашли в один прекрасный день мертвыми.
– Изверг! – воскликнул Джон, и холодная дрожь пронизала его тело.
– Нет, Джон, я не убил их, – поспешил успокоить Гавиа, – я был слишком хитер и знал, что могу лучше воспользоваться обстоятельствами, если оставлю их в живых. Я был знаком с расположением комнат и порядками старого замка, и потому для меня не представило большого труда похитить фамильные бумаги и увезти из замка вдову пэра и ее сына, которому был тогда всего один год. Я не виноват, что пэресса вскоре умерла от страха, беспокойства и лишений. Для меня ее смерть была даже несчастьем, так как помешала моим расчетам; с целью получить от сына ту выгоду, которую я потерял вследствие смерти его матери, я оставил мальчика при себе.
Джон затаил дыхание; крупные капли пота покрыли его лоб.
– Продолжайте! – беззвучно прошептал он.
– Затем я приехал с мальчиком сюда, – рассказывал больной, – но он оказался непокорным и часто мешал мне в моих планах. Тем не менее я был для него родным отцом; я воспитал его, научил ремеслу, которое может прокормить человека, и теперь оставляю ему в наследство свое имущество и имущество его родителей. Как видишь, этот мальчик – ты!
Хотя Джон мог заранее сказать, чем закончит свою речь ненавистный старик, но не хотел верить этому до последней минуты.
Страшный крик вырвался из уст молодого человека, и его не могли заглушить ни раскаты грома, ни вой ветра. Джон бросился к извергу, который в течение долгих лет тиранил его, был убийцей его родителей и теперь, на смертном одре, издевался над ним! Не помня себя от гнева, молодой человек схватил больного за горло.
Несмотря на слабость, Гавиа пытался сопротивляться.
– Ты… меня… хо… чешь за… душить? – хрипел он. – Твое… и… мя…
Джон ничего не слышал. Он придерживал одной рукой слабые руки старика, а другой все сильнее и сильнее сдавливал его горло.
– Твое… имя… – силился проговорить умирающий, – твое и… мя… там… тем… на… я шка… ту… лоч… ка… бума… ги.
Джон ничего не сознавал. Вдруг тело старика так судорожно забилось, с такой силой, что руки молодого человека невольно разжались. Умирающий собрал последние силы, широко открыл рот и прохрипел:
– Те… перь… ты… то… же… пре… ступ… ник!
Бешенство Джона перешло в ужас. Новый пронизывающий крик вырвался из груди молодого человека и огласил комнату. А на дворе все так же гремел гром; сверкающая молния озаряла убогую хижину, потоки дождя струились по окну. Джон стоял неподвижно, не спуская испуганного взора с лица Гавиа, находившегося в агонии. Если бы не насилие, старик мог бы просуществовать еще несколько часов. Таким образом, Джон чувствовал себя действительно преступником.
Ужасный старик достиг своей цели, упомянув имя дочери сэра Спитты, которая произвела большое впечатление на молодого человека. Если бы Гавиа не вспомнил о Спитте, Джон ушел бы из дому и не услышал бы тех ужасов, которые привели его к преступлению.
Спитта был очень важным лицом не только в Белфасте, но и во всей Ирландии. Прежде всего, он был англичанином по рождению, что в Ирландии являлось преимуществом и равнялось большой заслуге. Затем Спитта был лэрдом Лондодэри и обладал большим богатством; он имел землю, поместья и земли в Ирландии. К довершению всего, Спитта занимал пост гражданского губернатора в Анфраме, что давало ему большое содержание и не требовало никаких обязанностей. В счастливой Ирландии существовало всегда много подобных синекур.
Спитта жил со своей семьей, состоявшей из жены и дочери, в Белфасте, на главной улице города. Роскошный дворец лэрда поражал своей роскошью всех, кто имел счастье видеть его; а те, кому не суждено было войти в дом Спитты, рассказывали понаслышке чудеса о сказочном великолепии этого дворца. Целая толпа богато одетых лакеев бросалась исполнять каждое желание важного сэра Спитты по одному мановению его руки.
В течение последних недель слуги лэрда проявляли необыкновенную деятельность. Великолепные залы наполнялись новым убранством; оранжереи заготовляли большое количество цветов; одним словом, по всему было видно, что во дворце Спитты готовятся к большому торжеству. Вскоре стало известно, что лэрд выдает замуж свою единственную дочь, красавицу Эсфирь, за лэрда Лургана, который был так же молод, красив и богат, как его невеста. Кроме этого, лэрд Лурган имел уже служебные заслуги и считался очень полезным человеком в государстве.
Правда, слухи о характере жениха были не вполне благоприятны для него; его товарищи по службе утверждали, что он был очень заносчив перед всеми и позволял себе необыкновенные дерзости по отношению к лицам, стоявшим ниже его по общественному положению, а в своей семье отличался деспотизмом и доходил иногда до совершенно диких выходок.
Спитта или не знал об этих свойствах характера своего будущего зятя, или не придавал им большого значения, тем более что необузданный нрав был обыкновенным явлением среди богатых и благородных кавалеров Ирландии. Спитта очень благосклонно смотрел на ухаживания Лургана за его дочерью, и, как только молодой человек сделал предложение Эсфири, он сейчас же получил согласие лэрда.
Вслед за предложением последовала и помолвка, а свадьба должна была состояться через четыре месяца после этого. Было решено, что венчание произойдет в церкви вечером, в присутствии только нескольких свидетелей, а затем новобрачные вернутся во дворец сэра Спитты, где начнется такое пиршество, какого еще ни разу не было в летописях Белфаста.
К несчастью, как раз в день свадьбы разразилась страшная гроза.
Когда накануне этого торжественного дня свинцовые тучи покрыли небо, никому не приходила в голову мысль, что погода может помешать свадьбе. Утром надеялись, что к обеду тучи разойдутся, а в полдень трудно было определить, что будет вечером.
Час венчания приближался. Все уже было готово для того, чтобы ехать в церковь, но погода была такова, что никто не решался выйти из дома.