– Дитя мое, неужели же ты хотела бы, чтобы я заставила твое сердце подчиниться насилию?
– Конечно нет! Но я хотела бы отречься от лэрда; пусть и он тоже оттолкнет меня от себя, и тогда я буду иметь право последовать за Джоном в его хижину!
– И обречь мать стыду и позору… Не так ли, глупая мечтательница?
– Ни за что на свете, мама!
– Конечно, до известной степени твое уважение ко мне несколько уменьшилось по моей же вине; но потерпи только немного, и ты по-прежнему будешь уважать меня.
– Я была очень напугана, мама, но так или иначе, а я – ваша дочь; каким образом – об этом не мне препираться с вами; я, несмотря ни на что, постоянно должна уважать в вас свою мать, а сердечное доверие, которым вы меня почтили, способно в моих глазах заставить забыть любую вашу ошибку.
– Благодарю тебя, дитя мое!
– Но вы совершенно забываете, до какой степени Джон необуздан в своей страстности! Он, чего доброго, способен…
– Успокойся, дочь моя! Я только что имела длинный разговор с Джоном Гавиа. Он – очень разумный человек и будет тебе верным другом под видом слуги. С этой стороны тебе нечего бояться. Ты будешь даже счастливее меня в этом отношении.
– Значит, Джон доволен?
– Нет, дочь моя, он не доволен, но достаточно рассудителен, чтобы понять, что возможно и что невозможно.
– Бедный Джон!
– Бедная Эсфирь!
Молодая девушка вздохнула.
Маркиза склонилась к уху дочери и прошептала:
– Если ты, Эсфирь, будешь послушной, то я дам тебе возможность провести часочек с твоим возлюбленным в моем будуаре, перед тем как ты отправишься с своим супругом в его дом.
Лицо девушки покрылось темным румянцем. Мать крадучись подошла к двери и на пороге снова обернулась, чтобы погрозить дочери пальцем.
Эсфирь позвонила горничной и приказала приступить к подвенечному туалету. Та первым делом взялась за прическу ее пышных волос.
Снаряжение к венцу продолжалось без перерыва от двух до шести часов пополудни. Наконец все было готово; не хватало только миртового венка, который должна была прикрепить сама мать.
– Оставьте меня, – сказала невеста служанкам, – и попросите маму, чтобы она пришла ко мне.
Горничные, на болтовню и возгласы восхищения которых Эсфирь все время не обмолвилась ни полусловом, удалились.
Но прошло много времени, а мать все не шла.
Вдруг в замке послышался шум, о котором мы говорили ранее, и в тот же момент маркиза буквально ворвалась в комнату дочери.
– Эсфирь! – кричала она, ломая руки. – Спаси меня, себя и его!
– Что случилось, мама?
– Капитан здесь… Его узнали…
– Несчастный!
– Я в отчаянии… Эсфирь, спаси своего отца! Наверное, он явился для того, чтобы незаметно присутствовать при твоем венчании.
– Неужели? – простонала девушка.
Беспомощность матери, казалось, заразила и ее. Шум снаружи становился все сильнее, пока он внезапно не прекратился, и послышался голос лэрда.
Эсфирь вдруг воспрянула духом; она, по-видимому, быстро пришла к какому-то решению.
– Да! – воскликнула она. – Я спасу вас, его и себя, мама! Я не надену тяжелых оков, а стану свободной, не скомпрометировав вас!
Девушка торопливо вышла из комнаты; еще более перепуганная мать последовала за нею. Теперь мы уже знаем, каково было это принятое ею решение и какое действие произвело оно, когда было приведено в исполнение.
Но неистовство стихий могло только на момент остановить взрыв разбушевавшихся страстей.
– Возлюбленный? – крикнул лэрд Лурган.
– Возлюбленный? – зарычал и Спитта, покрывая голосом грохот грома. – Прочь отсюда, вы, хамы! Вас здесь не спрашивают! Вон!
Это замечание касалось лакеев, сбежавшихся со всех сторон.
– Я здесь тоже лишний, сэр! – воскликнул Лурган.
– Останьтесь, милорд! – крикнул Спитта. – Если не для того, чтобы повести к алтарю невесту, так чтобы отомстить за оскорбление, которое в большей степени нанесено вам, чем мне. Леди, уберите вашу дочь! – крикнул Спитта маркизе, а затем обратился к ворвавшемуся человеку: – Теперь я еще раз спрашиваю вас: кто вы такой?
Маркиза замялась; ее дочь, дрожа, оставалась в объятиях незнакомца.
Последний поднял голову и властным голосом сказал:
– Тише! Во всем этом виноват только я один. Но вы сами понимаете, что после того как эта барышня высказала свои истинные чувства, не может быть больше и речи о ее свадьбе вот с тем человеком! – указал он на Лургана.
– Не может быть и речи? – злобно крикнул лэрд.
– Да разумеется же нет! – закричал и лэрд Лурган.
– Да, это правда, – согласился Спитта, и по его лицу было видно, насколько он был озадачен. – Но кто же вы?
Незнакомец бросил на лэрда Спитту многозначительный взгляд и выразительно ответил:
– Капитан Марона Босвель!
Лэрд вскрикнул от изумления и уставился взглядом на леди.
Действительно ли слуги удалились настолько далеко, что не могли ничего услыхать из всего происшедшего, – это большой вопрос. Но вдруг на сцену выступило новое лицо.
– Господь говорит голосом бури, – произнес чей-то сильный голос. – Да оставит грешный человек все свои помыслы, направит мысли свои к Нему и помолится Ему, дабы Он охранил и защитил его!
Свидетели венчания и приглашенные на брачное торжество гости еще не появились, так как их удержало неистовство разбушевавшихся стихий. Только один священник не обратил внимания на непогоду и появился в замке.
– Священник! – закричали присутствующие.
Человек, назвавшийся капитаном Мароной Босвелем, подвел Эсфирь к матери и, передав ее в ее объятия, громко сказал:
– Мы еще увидимся!
Затем он бросился вниз по лестнице и покинул замок.
В первый момент лэрд Лурган оставался в полной нерешительности. Наконец, даже не попрощавшись с семейством, к числу членов которого он уже принадлежал, он последовал за капитаном, Спитта открыл одну из дверей, с поклоном попросил священника войти туда и сам последовал за ним.
Тесно прильнув друг к другу, маркиза с дочерью вернулись в будуар Эсфири.
Из комнаты, куда уединились лэрд с священником, послышался звонок.
Когда появился слуга, то ему был отдан приказ сообщить всем прибывающим приглашенным, что в силу непредвиденных обстоятельств венчание молодой хозяйки с лэрдом Лурганом сегодня не может состояться, причем слуги должны были обойти всех с этой вестью, как только буря несколько затихнет.
Таким образом, из свадьбы ничего не вышло. Казалось, словно само небо услыхало и вняло мольбам невинной Эсфири.
Когда горничные торопливо вбежали в будуар девушки, то застали там и мать, и дочь в глубоком обмороке.
Глава тридцать первая. Тайна лэрда Спитты
Джон все еще продолжал стоять недвижно, с диким отчаянием всматриваясь в давно скончавшегося бандита, которого он еще недавно называл своим отцом.
– Я убил его! – таковы были первые слова, которые вырвались у молодого человека. – Я – преступник! – дрожа от отчаяния, прибавил он затем. – Но если я и повредил кому, так больше всего самому себе: я так и не знаю фамилии моей семьи!.. Эту тайну он унес с собой в могилу! – Джон еще раз взглянул на умершего, а затем пробормотал: – Но он говорил о каком-то ящике! Я частенько видал у него коричневую шкатулочку – она должна быть спрятана у него под подушкой! – Джон машинально сделал несколько шагов по направлению к мертвому, но потом снова остановился в ужасе. Однако, желая придать себе храбрости, он прикрикнул сам на себя: – Эх, я, баба! Что мне еще возиться с ним? Он заслужил того, чтобы умереть от моей руки. Да и то сказать – мой удар опередил природу очень не на долгое время. Он получил то, чего вполне заслуживал, только я… Однако к чему все эти мысли?
Молодой человек решительно зашагал к убогому ложу и сунул руку под подушку, с которой на него словно с угрозой смотрело неподвижное, мертвенно-бледное лицо скончавшегося злодея.
Джон не ошибся в своих расчетах, и когда вытащил руку обратно, то в ней была маленькая шкатулка из твердого, потемневшего дубового дерева. Эта шкатулка была так тяжела, что чуть не выскользнула из рук молодого человека, но Джон крепко держал ее и торопливо понес ее к столу, где горела потухавшая лампа.
Шкатулка была заперта, и Джон снова обернулся к умершему. Он знал, что старик носил ключ от шкатулки на шее, но ему было противно снова возвращаться к кровати, и, взяв шкатулку в обе руки, он с силой ударил ею об угол стола.
Замок отскочил, и на землю попадало много бумаг и денежных свертков. Некоторые из последних лопнули, и по полу покатилось сверкающее золото.
Джон не обратил никакого внимания на деньги; зато он бережно подобрал все бумаги, расправил их и поднес к свету, пытаясь прочесть.
Это ему удалось, но содержание прочтенного не принесло ему ничего радостного или приятного.
Глаза Джона затуманились и с тупой неподвижностью уставились в пространство, руки дрожали. Вдруг он опустил руки, и из его груди вырвался протяжный, полный отчаяния стон. Затем он повернулся, и по его лицу можно было видеть, что, не убей он раньше старого негодяя, он неминуемо сделал бы это теперь.
– Еще и это! – хриплым голосом воскликнул молодой человек. – А негодяй все это знал…
Он мельком проглядел все остальные бумаги, но не остановился на их прочтении, а с выражением дикой решимости подошел к стене, где висело всевозможное оружие, и выбрал себе нож, торчавший в ножнах, прикрепленных к кожаному поясу. Затем, надев этот пояс на тело и накрыв свои длинные волосы шляпой, Джон торопливо вышел из комнаты, чтобы тем же путем отправиться к заливу, к оставленной на берегу лодке.
Добравшись до лодки, Джон на минуту остановился в раздумье; его взор окинул залив, воды которого все еще кипели ключом, и затем скользнул вдоль берега. Однако он был слишком хорошо знаком с заливом, а дорога, огибавшая его, вела слишком долгим путем, чтобы он мог оставаться в нерешимости. Поэтому он вскочил в лодку, наполовину захлестанную водой, но не стал от