Масло
Ментор оставил им на ресепшене ключи от новой «Ауди А8», почти такой же, как предыдущая, разве что цвет на этот раз не черный, а темно-синий. А на приборной панели он даже оставил записку.
Будьте так любезны, не разбейте мне и эту.
читает Джон вслух и передает записку своей напарнице. Антония комкает ее и бросает на заднее сиденье.
– Может, пустишь меня за руль? – спрашивает она.
– Нет уж, спасибо.
– То есть ты теперь на его стороне?
– Я на стороне своего здоровья. Куда поедем?
– Вернемся в Ла-Финку.
– Я так полагаю, там находится первая нить к разгадке, про которую ты говорила?
– Вот скажи, почему, как ты думаешь, он оставил труп там? Ведь он мог бы выгрузить тело Альваро Труэбы на каком-нибудь пустыре. Но нет, он оставил тело в одном из домов его семьи, да еще в каком! У них есть больше дюжины домов, Эсекиэлю было из чего выбирать. И выбрал он тот, что находится в самом охраняемом районе Испании.
Джон медленно кивает, наслаждаясь при этом ездой по Гран-Виа. Как всегда, кругом ремонт. Как всегда, пробки. По его подсчетам, с такой скоростью они доедут до площади Сибелес не раньше, чем через два четверга.
– И не просто так оставил, а изрядно потрудился над оформлением места преступления. Он хотел оставить нам некое послание.
– Нет, не нам. До нас ему дела нет.
– А кому тогда?
– Не знаю, – печально отвечает Антония после долгого размышления. – Это-то меня и сбивает с толку. Если бы он был серийным убийцей, то непременно сделал бы так, чтобы о его деяниях стало известно всем. Если бы он был обычным похитителем, то потребовал бы денег и не стал бы оставлять послание. Если бы он просто хотел причинить зло конкретно семье Труэба…
– То не стал бы делать из места преступления театральную сцену, – договаривает за нее Джон. – И не стал бы похищать Карлу Ортис.
– И к тому же там есть религиозный подтекст. Преступление отсылает нас к двадцать третьему псалму.
Услышав это, Джон аж подпрыгивает на сиденье:
– Точно!.. «Ты умастил елеем голову мою; чаша моя преисполнена». Как же я мог об этом забыть?
– Вот уж не подумала бы, что ты религиозен, инспектор, – удивляется Антония.
– Я много лет изучал катехизис, дорогуля. У меня в памяти еще что-то осталось, кроме песни «У меня есть Друг, Который меня любит».
Про друга и про любовь – это правда в буквальном смысле. Джон стал изучать в институте катехизис по той же причине, по которой другие записываются в театральный университетский кружок. Но, окунувшись в этот мир, Джон проникся покоем, исходившим от того, что он слушал и изучал. Он так и не смог поверить в Церковь, которая не верила в него, но это и не важно, поскольку он был убежден, что Иисус в нее тоже не верит.
Антония же, разумеется, – убежденная приверженка атеизма, который, в свою очередь, также является своеобразной религией, разве что более дешевой.
– Пока мы спали, доктор Агуадо прислала мне по электронной почте письмо с составом масла, которое было в волосах Альваро Труэбы, – говорит Антония, открывая айпад. – Это оливковое масло с ароматом мирры. Она изучила этот вопрос, и, судя по всему, такое называется «Маслом для священного помазания».
– Для соборования. Священники слегка смазывают им лоб и руки умирающих.
– И какой, считается, от этого эффект?
– Это должно подготовить их к встрече с Богом. С тем же успехом можно смазать маслом верблюда, чтобы тот прошел сквозь игольное ушко.
Они оба пытаются не думать о последних минутах Альваро и о страданиях, которые ему пришлось пережить. Безуспешно.
– Но если такое масло непросто достать, возможно, нас это как-то выведет на след Эсекиэля, – с надеждой говорит Джон.
– Нет, я уже смотрела. Его можно купить за пять евро в любом интернет-магазине. Его продают даже в Эль Корте Инглес[27]. Не говоря уж об эзотерических лавках Мадрида.
– Есть целый рынок масла для мертвецов?
– Его используют для ароматерапии и прочей ерунды.
Джон не перестает поражаться человеческой природе и особенно своей собственной. Каждый раз, когда он обнаруживает какой-то отдельный мир, о котором он даже и не подозревал, Джон очень удивляется. Сколько же психов на свете, думает он. Чем только люди не занимаются. И тут же удивляется своему собственному удивлению.
– То есть ты думаешь, мы имеем дело с религиозным фанатиком?
– Честно говоря, надеюсь, что нет. Иначе мне будет гораздо сложнее понять ход его мыслей.
Вся тяжесть мира лежит на плечах Антонии Скотт. Лицо ее мрачно, под глазами висят два фиолетовых гамака. Для нее уже стало делом чести поймать Эсекиэля и спасти Карлу Ортис. А такой подход обычно приводит к катастрофе. Но предостерегать ее смысла нет. Вместо этого Джон говорит ей:
– Что бы ни было, я с тобой.
Он хочет похлопать ее по плечу, но сдерживается, и вместо этого хлопает по спинке сиденья – недалеко от ее плеча, чтобы все-таки его побуждение было понятно.
И, кто бы мог подумать, Антония улыбается.
– Спасибо.
Еще и доброе слово сказала. Ну и чудеса.
В течение нескольких долгих минут она молчит, пока они выезжают из центра города и добираются до трассы М-40. Антония прерывает молчание, лишь когда они оказываются уже на полпути к Ла-Финке.
– Нет, я не думаю, что это религиозный фанатик. В его случае элементы религии – это просто приправа. Завершающий штрих для придания блеска.
– То есть мы так и не знаем почему.
– Мы сейчас возвращаемся на место преступления не ради почему. А ради как. Как Эсекиэлю удалось туда проникнуть?
– Хорошо. Это твоя первая нить к разгадке. А как же вторая? Каким образом мы узнаем почему?
– Ты сочтешь это безумием.
– Интересно.
И Антония говорит ему.
И да – это безумие.
Карла
Сандра не отвечает.
Карла настаивает, неоднократно зовет ее (когда убеждается в том, что опасность миновала). Но Сандра не отвечает. За стеной молчание.
Забудь об этой женщине. Лучше подумай о себе.
Голос по-прежнему с ней разговаривает, но он уже потерял часть своей силы, своей повелительной интонации. В какой-то степени это связано с тем, что Карла осознала, что она тут не одна, что по ту сторону стены есть кто-то еще.
Но Сандра не отвечает.
Проходят часы, а может, годы.
Карла спит. Просыпается, снова засыпает. Карла балансирует между сном и реальностью, словно мотылек, порхающий вокруг свечки. Каждый раз, когда ее веки слипаются и она поддается уносящей ее дремотной волне, наступает черед обманчивого блаженства. Потому что спустя несколько месяцев или минут Карла просыпается вновь. И недолгое ощущение покоя сменяется ужасающе ясным осознанием своего положения. Отчаянного положения.
В один из таких моментов Карле слышится, что дверь открывается. Она ощупывает пол и находит еще одну бутылку воды и шоколадку. Карла немного отпивает, мочится в выгребную яму в углу, но к шоколаду не притрагивается. Она не хочет есть: ее желудок все еще сжимается от кислоты, а рот наполнен привкусом горечи и железа.
Но дело не только в этом.
Она боится, что в шоколадку что-то добавили.
Ты должна поесть.
Она может быть отравлена.
Ты в его власти. Он может убить тебя, как только захочет. Если ты не будешь есть, если у тебя не останется сил, то не останется и шансов на спасение.
Голос вновь обретает силу и мощь, заполняя собой пустоту, возникшую из-за молчания Сандры. Теперь он слышится громче прежнего и раздается не только в голове, но и в окружающем затхлом воздухе.
Карла разрывает упаковку и отламывает кусочек, пытаясь угодить голосу. Он больше не похож на материнский. Теперь он другой. Более молодой. Более четкий.
Более безжалостный.
– Кто ты? – шепчет она.
Ты знаешь.
– Нет, не знаю.
Голос больше не отвечает.
Карла съедает еще чуть-чуть. Глюкоза нормализует уровень инсулина и возвращают изнуренному телу немного энергии.
Ты должна чем-то заняться. Иначе сойдешь с ума.
И это говорит голос в моей голове, думает Карла.
Но голос прав. И поэтому она решает изучить окружающее ее пространство. На этот раз более подробно. Она внимательно ощупывает пол и стены своей камеры, отмечая каждую деталь.
Вокруг нее нет ничего примечательного, только голый цемент.
Однако стена напротив металлической двери покрыта маленькими квадратными плитками примерно десять на десять сантиметров. В углу, рядом с выгребной ямой, последняя плитка немного отклеилась. Она оттопыривается на несколько миллиметров, и издает легкое песочное похрустывание, когда до нее дотрагиваешься.
Если бы Карле удалось просунуть пальцы между цементом и плиткой, возможно, она бы смогла оторвать ее.
И зачем тебе это?
Незачем, думает Карла, и ее вновь охватывает беспощадное чувство отчаяния.
14Бумажный пакет
В Ла-Финке им оказывают не слишком-то радушный прием.
Ни тебе танцовщиц, ни конфетти, ни красной дорожки.
Джон Гутьеррес никогда не был сторонником традиционного соперничества между охранниками и полицейскими. Ему бы спокойно прожить сто лет, и он бы жил и другим не мешал. И каждый пусть занимается своим делом. Но, конечно, таких, как он, мало. Обычно, когда ты служишь в полиции и из кожи вон лезешь ради своей работы, когда ты без конца самоотверженно таскаешься по вызовам, в какой-то момент ты начинаешь оглядываться на других. Такова человеческая природа: презирать тех, кто ниже тебя и ненавидеть тех, кто выше. Затем ты продвигаешься по службе на одну ступеньку вверх – и все по новой.
Своевольные охранники, не подозревающие о том, что Джон Гутьеррес – натура тонкая и чувствительная, несмотря на его внушительные габариты и грозный вид, не собираются оказывать содействие.