Главное – найти Эсекиэля.
– Был ли кто-нибудь в тот вечер на вилле Лос-Лагос?
– Нет. Дом остается закрытым, с тех пор как закончили его строительство, месяцев шесть-семь назад. Они практически сюда не приезжают. Я слышал, что они живут в городе.
– Они не собирались переезжать?
Томас качает головой.
– Обычно жители здесь устраивают торжественное новоселье, когда въезжают в новый дом. И мы, конечно, всегда в курсе. Если приглашают сто человек, у нас всегда заранее есть список из ста имен и номеров машин. Чтобы нам знать, кого пропускать.
– И вы не видели здесь никого из их семьи?
– Я в свою смену никогда их не видел. Но я начинаю в восемь вечера и заканчиваю в восемь утра. Как-то раз приезжала ассистентка с дизайнером, вроде бы они хотели поменять пол на кухне, потому что хозяевам не подошел цвет. Они приехали очень рано, поэтому я помню.
Иметь в распоряжении дом за двадцать миллионов евро и даже порога его не переступить. Вот что значит всемогущество.
– А уборщицы? Часто приходят?
– Каждый день, – отвечает Томас. – Дом всегда должен быть чистым, хоть там никто и не живет. Они приходят в семь утра, а во сколько уходят – не знаю. Думаю, в три, здесь это обычный рабочий день.
– Хорошо. Вернемся в тот вечер. Было ли что-то необычное? Что-то, что привлекло ваше внимание?
– Нет, боюсь, что нет.
– Ладно, – говорит Джон. – Я так полагаю, у вас есть список всех, кто въехал и выехал за вашу смену. Мне нужно посмотреть его и записи с камер.
Система видеонаблюдения, оказывается, просто чудо. Настоящее высокотехнологичное произведение искусства. По всему периметру Ла-Финки расположены датчики движения.
– Но они, конечно, выключены, – говорит Томас. – А иначе бы они срабатывали постоянно. Из-за кроликов.
Кроме зоны отдыха и других комнат для персонала, в подземном помещении есть кабинет видеонаблюдения. Десять мониторов попеременно показывают изображения с сорока камер. И еще два монитора на столе, один из них для получения информации, передаваемой датчиками движения (выключен, как и сами датчики).
– Здесь так много кроликов?
– Безумно много. Тут раньше было поле.
– Только вот нам это вряд ли поможет.
– Эта система – излишество. Нам не нужны эти датчики движения. У нас есть инфракрасные. И когда они срабатывают, мы просто видим это на экране и барабанные перепонки у нас не лопаются. К тому же они так отрегулированы, что не реагируют на то, что весит меньше двадцати килограммов.
– Но в ту ночь инфракрасные датчики не сработали.
– Боюсь, что нет. Система не заметила в ту ночь никакого вторжения.
– Все камеры направлены наружу, за пределы Ла-Финки, не так ли? – спрашивает Антония, которая все это время молчала.
– Конечно. Все улицы внутри района частные. Здесь снимать нельзя.
– Значит, единственная запись, которая нам нужна, – это запись с камеры у въезда.
– Будьте добры, поставьте эту запись, Томас, – говорит Джон и, пока охранник ищет на жестком диске соответствующий файл, поворачивается к Антонии: – А остальные почему нет?
– Если бы Эсекиэль перепрыгнул через ограждение с трупом Альваро, инфракрасные датчики бы сработали.
– А если система дала сбой?
Антония пожимает плечами.
– Здесь сорок камер, и на просмотр записи с каждой из них уйдет по пять-шесть часов. Нам тогда придется десять дней не спать, не есть и вообще ничего другого не делать, только смотреть в экран.
– У нас нет столько времени, – говорит Джон.
У Карлы нет столько времени.
– Поэтому будем делать ставки. Согласно Агуадо, жертва умерла между восьмью и десятью часами вечера.
– Мы также знаем, что он переместил тело. Так что начнем с восьми вечера.
Антония просит Томаса включить запись на всех десяти мониторах, но отмотать ее на разное время. Верхний левый монитор начинает показывать запись с восьми вечера, следующий с девяти, и так далее. Последний начинает с пяти утра.
Получается так:
20 | 21 | 22 | 23 | 00
01 | 02 | 03 | 04 | 05
– Каждый раз, когда на экране будет появляться машина, мы будем останавливать запись и проверять номерные знаки в списке въехавших, – объясняет она.
– Хорошая идея, – говорит Томас. – Вместо десяти часов потратим на просмотр лишь час.
Но времени они тратят гораздо больше, поскольку каждую увиденную машину приходится проверять, а это не быстро. Да и машины въезжают десятками, особенно между восемью и одиннадцатью вечера.
Они ищут что-нибудь странное. Что-нибудь необычное. Но ничего не находят. За исключением пары такси и нескольких «уберов», все машины принадлежат жителям района, либо их друзьям, которым въезд разрешен. По идее, следовало бы проверить всех въезжающих поименно, но для этого нужно иметь в запасе несколько дней и много персонала.
Поэтому-то убийства всегда так сложно расследовать.
Спустя три часа выбранный промежуток времени просмотрен практически полностью. И они уже без сил. На верхних экранах все еще появляются люди, возвращаются в свои дома после тяжелого рабочего дня или семейного ужина. А на нижних практически нет никакого движения.
Вдруг Антония резко выпрямляется. И показывает на центральный монитор нижнего ряда.
– Вот. Такси.
На экране «Шкода Октавия», самая распространенная марка мадридского такси. На плафоне светится цифра ноль. Обычно это означает, что за пассажиром едут на большое расстояние.
Такси приближается к шлагбауму, и Габриэль пропускает его, ничего не спрашивая.
Время на мониторе 03.52.
– И что в нем такого особенного?
– Мы уже раньше видели это такси, – отвечает Антония.– 9344 FSY. Оно приезжало в десять тридцать. И кого-то привезло.
Так и есть. Они отматывают запись и видят, как это же такси подъезжает к шлагбауму. Указанный тариф на этот раз – «2». Томас наклоняется, что-то спрашивает у таксиста и затем его пропускает. Камера снимает сверху под прямым углом, и ракурс не позволяет увидеть лицензию, прикрепленную сбоку.
– Вы помните это такси, Томас?
Охранник растерянно на них смотрит.
– Нет… Вообще не помню. Вероятно, я наклонился к нему, чтобы спросить, куда он едет, он назвал мне адрес и имя – и на этом все. Мы таксистов всегда так пропускаем. Особенно в такое оживленное время. В это час очень много машин.
И это правда. На экране видно, что такси – всего лишь одна из дюжины машин, ожидающих своей очереди на въезд, в то время как несчастные Томас и Габриэль изо всех сил стараются ускорить процесс. Богачи никогда не отличались особым терпением.
Но вот ни водителя, ни пассажира на экране не видно.
– Есть еще один важный вопрос. Кто сидит за рулем такси? – говорит Джон Антонии. – Это его сообщник или просто случайный водитель?
Ни Томас, ни Габриэль не помнят водителя. Обычное, ничем не приметное такси. Спокойно проехало шлагбаум, как и многие другие машины. Возможно, именно так Эсекиэль и проник на территорию района. А возможно, это просто совпадение.
Иными словами, они так ничего и не выяснили.
А время поджимает.
16Тяжелая ночь
Джон отвозит Антонию в больницу.
Остаток ночи тянется бесконечно.
Звонить бабушке Скотт уже поздно, а уснуть все равно не получится. Она не может отвлечься от дела Эсекиэля, да и не пытается. Раз за разом Антония прокручивает в голове всю имеющуюся информацию. Сделать она ничего не может. Они уже отправили Ментору номер такси, чтобы тот переслал его Парре (разумеется, не от своего имени, а как бы через третьих лиц – ЦОО[29] или НЦР). Но Антония знает, что это все равно ни к чему не приведет. Она придвигает кресло к кровати, берет правую руку Маркоса и, как бывало в худшие ночи ее жизни, просто упирается взглядом в стену, и слушает сигналы электрокардиограммы.
В три утра ей приходит электронное письмо от доктора Агуадо.
Кому: AntoniaScott84@gmail.com
От: r.aguado@europa.eu
Скотт,
Судя по расстоянию между локтем и запястьем, а также учитывая соотношение между телом и высотой салона «Порше Кайена», могу заключить, что рост Эсекиэля от 1 м 75 см до 1 м 85 см. Глаза карие, возраст неопределенный. Позвоните мне, когда будет возможность, мне бы хотелось все это с Вами обсудить.
Также мне удалось достаточно увеличить фотографию, сделанную инспектором Гутьерресом, и отделить татуировку. Отправляю Вам ее во вложении. Это часть какой-то эмблемы или символа, мне пока точно не удалось определить.
С уважением,
Др. Агуадо
Антония звонит сразу же.
– Не ожидала услышать вас в такой час.
– Мне больше нечем было заняться.
Агуадо сообщает ей, что отправила фотографию татуировки в сотню салонов по всей Испании.
– Шансы очень небольшие. Я попросила помочь мне распознать татуировку, ссылаясь на дело об изнасиловании. Многих это, конечно, оттолкнет, но среди тату-мастеров немало женщин. Возможно, кто-то из них нам поможет.
Этот ход даже отчаяннее попытки утопающего схватиться за соломинку. Но ничего другого им не остается.
– Есть еще кое-что, – говорит Агуадо. – Я не стала писать об этом в письме, это было бы не очень профессионально. Если основываться только на очевидных фактах, по фотографии мало что можно выяснить, поэтому я и указала возраст как «неопределенный». Но чем дольше я смотрю на фотографию, тем больше убеждаюсь, что этому мужчине около пятидесяти лет.
– И на чем основана ваша убежденность?
– Не на научных фактах. А на его позе, фигуре… Поэтому я и хотела с вами об этом поговорить. Интуиция никогда не являлась для меня доказательством. Но есть такие вещи, которые ты просто знаешь. И если выяснится, что я права, и возраст Эсекиэля действительно окажется таким, это будет очень странно.
Антония медлит с ответом, раздумывая об интуиции доктора Агуадо.
Большинство серийных убийц начинают свою чудовищную карьеру до тридцати лет. Это естественное следствие того, что внутренняя тяга к насилию начинает активно расти в молодом возрасте. О серийных убийцах написано бессчетное количество страниц, сняты десятки фильмов и сериалов, где они представлены типичными злодеями и где их наделяют специфическими, легко узнаваемыми характеристиками: сломанное детство, грубое обращение с животными, пиромания, постоянное стремление к сексуальному удовлетворению. Все это порой и правда встречается у серийных убийц, но далеко не всегда. Подобное упрощение является плодом общественного воображения, которое не понимает феномена серийного убийцы и рисует карикатурный образ, не соответствующий реальности. В одной только Испании более миллиона психопатов. Из них крайне мало кто доходит до убийства: большинство ведут обычную с виду жизнь. Довольные своей должностью директора по персоналу, министра или владельца какого-нибудь бара. О зле, которое они причинят, никогда не снимут фильм.
О многих психопатах мы никогда ничего не узнáем. Или узнáем, но слишком поздно. Луису Альфредо Гаравито[30] было сорок два года, когда его задержали. Один бездомный закидал его камнями, когда тот собирался увести мальчика. К тому времени на счету Гаравито было уже сто семьдесят детей, убитых им за шесть лет.
Печальная реальность такова, что наука еще только стоит на пороге изучения человеческой психики. И впереди – огромное неизвестное пространство.
Печальная реальность такова, что мы не можем проникнуть серийным убийцам в голову.
– Вы еще здесь, Скотт?
– Да. Я просто задумалась о том, что в таком возрасте уже редко начинают совершать подобные поступки.
– Я знаю. Поэтому и говорю, что странно. Разве что его потребность в насилии росла очень медленно или была совсем не заметна окружающим. К этому возрасту склонность к жестокости обычно уже проявляется.
– С другой стороны, были случаи, когда образцовые с виду люди совершали немыслимые преступления. Вспомните родителей той девочки из Сантьяго-де-Компостела[31].
– Конечно. Но я склонна думать, что Эсекиэль не подходит ни под одну из описанных типологий.
– Вам кажется, что в его действиях просматриваются психопатические черты?
– Без всяких сомнений имеются признаки социопатии. Нарциссизма. Садизма. Но я все пытаюсь понять, почему о Эсекиэле до сих пор не говорят СМИ.
Это как раз больше всего и сбивает Антонию с толку. Почему Эсекиэль не предал свои действия огласке? Ведь это так типично для похитителей. Любой серийный убийца, самовлюбленный по определению, наслаждался бы, слушая свое имя на всех радиостанциях и каналах. Он мог бы привлечь внимание всей страны и всего мира одним только кликом, одним только твитом, так почему же он не хочет этим воспользоваться?
– Что-то во всей этой истории от нас ускользает. Какой-то ключевой элемент.
– Возможно, нам поможет татуировка, – говорит Агуадо. – К сожалению, больше мне пока ничего не удалось найти. Но поверьте, я делаю все, что в моих силах.
– Спасибо, доктор.
Едва она вешает трубку, ей снова звонят. На этот раз Ментор.
– Вы разбудите моего мужа, – говорит Антония.
– Очень смешно. Я проверил номерной знак 9344 FSY. Такси с таким номером не существует. Он принадлежит «Рено Мегану». Согласно реестру, хозяйке машины двадцать три года.
– Значит, номер краденый.
Машина, на которой редко ездят. Отвертка. Белая заклепка (три евро за упаковку в пятьдесят штук). Молоток. Пять минут, чтобы поменять номерные знаки. И жертва может несколько дней ничего не замечать, потому что кто же смотрит на номера своей машины, прежде чем сесть за руль?
– Похоже на то. Мы поищем эту машину, может, так нам удастся найти такси.
– Получается, что водитель такси обо всем знал. И значит, Эсекиэль действовал не один.
Для убийцы-психопата это уж совсем странно.
Антония вешает трубку. Снова неотрывно глядит в стену. Прокручивает в своей необъятной памяти десятки преступлений серийных убийц, их мотивы, их модус операнди. Безуспешно ищет параллели.
Всю ночь ей нет покоя.
Бруно
Джону Гутьерресу журналисты не нравятся.
Так предполагает Бруно Лехаррета, приближаясь к кафе отеля «Де-лас-Летрас». Сейчас только без пятнадцати семь, а инспектор Гутьеррес уже принял душ, разоделся, надушился и теперь завтракает. Яичница с беконом, апельсиновый сок, шесть тостов и целый бассейн кофе.
Этот неотесанный болван налил себе кофе в миску для хлопьев.
То, что инспектору Гутьерресу и правда не нравятся журналисты и в особенности Бруно Лехаррета, становится очевидно: как только Бруно появляется в кафе, Гутьеррес тут же делает такое лицо, будто собирается ему врезать. Даже кулаки сжимает. Бруно Лехаррета, самопровозглашенная легенда баскского журнализма, наслаждается, глядя на это свирепое выражение лица, как иные наслаждаются, разглядывая Джоконду или Сикстинскую Капеллу.
– Какого хера ты тут делаешь?
– И вам доброе утро, инспектор.
Лехаррета садится напротив инспектора Гутьерреса. Ему приходится подвинуть одну из переполненных тарелок, чтобы освободить немного места для своей записной книжки, ручки и диктофона. Джон смотрит на его рабочие принадлежности так, словно тот положил на стол использованный шприц и семь граммов героина.
– Оставь это себе.
– Я работаю.
– Я тоже.
Бруно показывает на тарелку с яичницей, к которой инспектор уже и притрагиваться не хочет.
– Завтрак за счет налогоплательщиков, инспектор?
– Завтрак за счет твоей мамочки.
Видать, командировочные в Национальной полиции увеличились. Раньше были сто евро в сутки. А здесь самый дешевый номер стоит триста, думает Бруно.
– Кстати, о матерях, инспектор. Ваша передает вам привет.
На самом деле, найти его было проще простого.
Бегонья Ириондо, мать инспектора Гутьерреса, женщина мирная. Доверчивая. Хорошо еще, что сейчас ее сын инспектор полиции. А когда-то, в годы конфликта, в свинцовые времена[32], необходимо было проявлять крайнюю осторожность. Тогда стоило лишь сболтнуть немного лишнего в мясной лавке – и все, проблемы обеспечены. Стукачи были повсюду. Теперь все изменилось. Теперь мать инспектора Гутьерреса неприкасаемая. Вот она преспокойно выходит из метро Сантучу в одиннадцать вечера и идет домой. На пути ей встречается какая-то банда. Один парень отделяется от группы, пристально глядя на ее сумку, а другой тут же тянет его за локоть обратно и отвешивает ему подзатыльник. Это же мать полицейской псины. Давай тронь ее, посмотрим потом на твою улыбку, когда тебя скрутят за мусорным баком и выбьют тебе все зубы. И так тебе и надо будет.
Да, теперь все уже знают, где живет Бегонья Ириондо, и никому и в голову не приходит ее трогать. Это, конечно, плюс. Но в этом же и минус: поскольку все знают, где живет Бегонья Ириондо, Бруно Лехаррете требуется лишь полчаса времени, десять евро и пачка «L amp; M» (почти полная, черт возьми), и вот он уже звонит в домофон.
Бегонья – женщина простодушная и доверчивая. И она так прямо и говорит, что нет, ее сына нет дома, он сейчас в Мадриде, занимается каким-то важным делом; что вы говорите, сеньора; да-да, именно так, а я тут одна, ох уж эта молодежь, никого не уважает; а вы случайно не знаете, где именно он остановился; а почему вы спрашиваете; а потому что я хочу взять у него интервью, сеньора; ну раз так, то конечно, а то в последнее время что о нем только не писали в прессе, а вам, мне кажется, можно доверять.
И вот Бруно Лехаррета заявляется в отель «Де-лас-Летрас», завоевывает доверие портье, оставляет ему свой номер телефона – пишите мне в «Ватсапе» в любое время – и пятьдесят евро (все-таки столица как-никак, другие цены), и все, инспектор Гутьеррес у него под контролем.
Инспектору упоминание его матери не пришлось по душе.
– Еще раз приблизишься к матери, я тебе морду разукрашу.
Как же все-таки эти гомосексуалисты привязаны к мамочке.
– Вы непочтительно с ней обходитесь. Уехали, оставили ее одну, как же так. Хотя ладно, по ее словам, вы тут занимаетесь каким-то важным делом.
– Я здесь в отпуске.
– Ну разумеется, всем время от времени требуется отдых. А что, интересно, вы делали вчера на М-50, рядом с разбитой машиной?
Инспектор Гутьеррес и бровью не ведет.
– Думаю, вы меня с кем-то перепутали.
– Нет, не перепутал. Я видел вас по телевизору, это были вы, в сером шерстяном костюмчике. Он, правда, был немного помят. Не то что этот. Так-то вы всегда одеты с иголочки.
Инспектор Гутьеррес не отвечает. Но по-прежнему сжимает кулаки.
Бруно очень бы хотелось, чтобы инспектор распустил руки, ведь это уже само по себе было бы новостью. Ну, то есть хотелось бы чисто теоретически, поскольку если тебе на лицо опустится такая ладонь величиной с паэльеру[33], ты отлетишь на другой конец зала. Да и мускулы у него неслабые. Ведь инспектор с легкостью поднимает огромные камни. А в Бильбао есть такая присказка. От меньшего к большему: мускулы Шварценеггера, мускулы игрока в пелоту[34], мускулы аррихасоцайле.
Так что все-таки пусть уж лучше он руки не распускает.
– Видите ли, в чем дело, инспектор. Я немного удивился, когда услышал от вашей матери, что вы тут на каком-то важном задании, при том что в комиссариате на Гордонис мне заявили, что вы отстранены от должности с лишением жалованья. Так что, получается, согласно основному… подождите секунду, вот, смотрите, – говорит он, заглядывая в свои заметки, – согласно основному уставу государственного служащего, вы «лишаетесь возможности выполнять свои функции, а также всех прав, присущих вашему статусу».
– Что ж, хорошо, что я сейчас в отпуске.
– Да, действительно хорошо, потому что продолжать деятельность инспектора полиции, будучи отстраненным от должности, – это серьезное правонарушение.
Инспектор Гутьеррес молодец. Большой молодец. Он держится, как скала. Ну или почти. Все-таки цвет лица у него слегка меняется. На пару тонов. От обычного здорового румянца до цвета розовой жвачки. И Бруно Лехаррета понимает, что он врет. А еще Бруно понимает, что явно не зря приехал в Мадрид.
– Что ж, ладно, инспектор, я вас оставляю, приятного аппетита. – Гутьеррес уже бросил салфетку на стол: аппетит у него совсем пропал. – Ведь мы в любом случае еще увидимся. Я тоже в отпуске.
– Надеюсь, что нет.
Еще как увидимся. И раньше, чем ты думаешь, говорит про себя Бруно.