Бизон
– Это будет очень непросто, – говорит Джон.
– Все и так непросто, – отвечает Антония.
Она только что повесила трубку. Ей понадобился целый час, чтобы убедить Ментора устроить эту встречу. Целый час криков, шепота, завуалированных угроз, напоминаний о старых долгах да и просто ругани.
– Ты не понимаешь, о чем меня просишь, – сказал Ментор.
Но в итоге согласился.
Инспектор и его напарница сидят в «ауди» перед входом в здание банка и ждут, когда Ментор позвонит им и скажет, что они могут подняться. Антония не сомневается, что у него получится. В его распоряжении все средства. А уж что будет потом, там наверху, – это совсем другая история.
Антония опускает стекло и высовывается из машины. Даже вывернув шею, она не может полностью охватить взглядом здание.
Сто тысяч тон металла, бетона и стекла посреди бульвара Кастельяна.
Даже не верится, что все началось с бизона.
Прапрапрапрадед Альваро Труэбы строго следовал распорядку. Он вставал поздно, завтракал шоколадом с гренками на веранде своего родового имения в Пуэнте-де-Сан-Мигель, закуривал и принимался за чтение газет. Голос Кантабрии – сигарка. Передовик Сантандера – сигарка. Независимая газета и Корреспонденция Испании – полсигарки: эту либеральную прессу нужно пролистывать быстро и со скептически поднятой бровью, чтобы ненароком чего-нибудь оттуда не подцепить.
Днем, после обеда и обязательной сиесты, дон Марселино Труэба приказывал слугам запрячь фаэтон и неизменно объезжал свои владения. Нужно было удостовериться, что крестьяне работают исправно, и эта полуторачасовая поездка, хоть и изрядно утомляла его, однако же представлялась ему необходимой. Сиденье экипажа была не слишком-то удобным, и порой зад дона Марселино под конец поездки немного побаливал, но что делать. Как же иначе он мог проверить, выполняют ли поденщики свои обязанности?
После променада и горячей ванны он звал мажордома, и тот помогал ему одеться к ужину. Ужинали всегда в торжественной обстановке, как и подобало благородной семье. Сам он садился во главу стола, его супруга напротив, в шести мерах от него. Дочка садилась по центру: она была уже достаточно большой, чтобы правильно орудовать столовыми приборами, не путая при этом ложечку для устриц с вилкой для улиток. После ужина дон Марселино удалялся в свой кабинет, где занимался изучением ботаники и геологии: науками, в которых он обладал определенными знаниями. Истинный кабальеро должен быть образованным, говорил его отец. Но в меру.
Педантичное следование распорядку дня также должно быть свойственно дворянину. Оно отличает его от суматошной деревенщины. И поэтому, когда однажды утром к нему на веранду явился Модесто Кубильяс, его издольщик, дону Марселино это не понравилось. По утрам его не следовало тревожить.
Модесто почтительно снял шляпу и скрутил ее в своих смуглых мозолистых руках.
– Я нашел нечто, что может заинтересовать вас, хозяин.
Марселино задумался. Подобное вторжение было, конечно, недопустимым, однако газеты оказались в тот день на редкость скучными, и он решил отправиться навстречу приключениям вслед за своим издольщиком, прямо как в этих французских романах, которые постоянно читала его супруга (да и сам он тайком их проглатывал). Последний, недавно опубликованный роман «Вокруг света за восемьдесят дней» рассказывал о путешествии дворянина и его слуги. И, чувствуя себя немного Филеасом Фоггом, он последовал за Модесто Кубильасом.
Издольщик за час привел его к пещере, а остальное – история. Марселино был очарован красивейшей полихромной живописью, покрывающей стены пещеры, и на следующий год опубликовал выводы своего исследования. К сожалению, дон Марселино получил крайне мало поддержки. Практически никто из научного сообщества не поверил, что рисунки Альтамиры являются следами первобытного искусства, а кто-то даже заявил, что Марселино сам их нарисовал.
Поднялась такая неразбериха, что сама Изабелла Вторая, во время своей поездки к лечебным водам Пуэнте-Вьесго, изъявила желание посмотреть вышеупомянутую пещеру. В связи с этим в родовое имение явились дворяне из Сантандера и прервали завтрак дона Марселино. Тот и глазом не моргнул: все-таки это были дворяне и к тому же он вел с ними дела.
– Королева желает посмотреть пещеру на твоих землях, Марсе, – сказал один из них.
– Для меня будет большой честью принять Ее Величество, – приосанившись, ответил Марселино.
– Дело в том, – сказал другой, – что раз уж она будет здесь, ты мог бы обсудить с ней вопрос банка.
Банк. Несущественный, пустяковый вопрос. Что` он по сравнению с возможностью отстоять свою правоту. Дон Марселино тут же согласился.
Королева приехала через пару недель. Злые языки сразу же принялись за работу. Изабелла Вторая не славилась особыми добродетелями, разве что целомудрием, да и то вряд ли. Поговаривали, что, увидев дона Марселино, с его приятной наружностью, с его бакенбардами, переходящими в усы, королева потребовала, чтобы он лично проводил ее посмотреть на пещерную живопись. Частный визит в пещеру в итоге настолько затянулся, что королеве даже пришлось приказать служанкам принести вина и пирожных, чтобы немного восстановить силы.
Дон Марселино вышел несколько часов спустя со слегка помятым воротничком и обещанием (вырванным в последние минуты, почти мимоходом), что министр экономики даст разрешение коммерсантам Сантандера на создание банковского общества.
Королева, уже сидя в экипаже, поцеловала его дважды (один раз в щеку), а затем скрылась в облаке дорожной пыли. Месяц спустя был создан банк с капиталом в пять миллионов реалов. Основной его целью был экспорт пшеницы через порт Сантандера.
Что же касается археологического открытия дона Марселино, то оно так и осталось непризнанным до самой его смерти, однако, по воле судьбы, умер дон Марселино в еще большем богатстве, чем родился. И с тех пор семья Труэба потихоньку приумножала капитал банка. У них было всего лишь два правила. Первое: с действующим правителем – королем, президентом или генералиссимусом – никогда не спорить, ведь любой правитель временный. Второе: банк должен постепенно расти.
Сто тридцать лет спустя, под умелым руководством семьи Труэба и узкого круга людей было построено это гигантское здание. Сто тысяч тонн и полтора триллиона евро активов. Самый крупный банк в Европе, в двадцатке крупнейших банков мира.
В «ауди» по громкой связи звонит телефон.
– Можете подниматься, – говорит Ментор. – Но я хочу вам кое о чем напомнить. Тебе, Скотт, напоминаю, что мне очень непросто было все это устроить. А вам, инспектор Гутьеррес, напоминаю, что я назначил вас ответственным.
Он вешает трубку.
Конечно. Ведь контролировать Антонию Скотт – это так просто, думает Джон, закрывая машину и в сотый раз пускаясь трусцой вслед за своей напарницей, которая уже направляется к стеклянной двери.
И ни один из них не обращает внимания на человека в кожаной куртке, джинсах и шлеме. А этот человек стоит на противоположной стороне улицы и их фотографирует.
Карла
Ее будит голос Сандры.
Она зовет ее.
– Я здесь, – говорит Карла. – Все в порядке?
– Я очень хочу спать.
– Он что-то сделал с тобой?
На этот раз Сандра не плачет. А сразу отвечает.
– Я не хочу об этом говорить.
– Я все слышала.
– Ты ничего не слышала.
Карла молчит. Она и сама несколько месяцев или, может, часов назад пережила приступ отрицания.
– Ты ничего не слышала, потому что ничего не было. А если ты что-то слышала, то почему не вмешалась? Почему не закричала?
Потому что я боялась.
Потому что не хотела разделить твою участь.
Потому что я просто заткнула уши и принялась перечислять лошадиные масти, как я всегда делала, когда сестра выключала в моей комнате свет и я оставалась одна в темноте.
– Ты права, – соглашается Карла. – Ничего не было.
Сандра надолго погружается в молчание. Карла хочет спросить что-нибудь про отверстие, то самое, через которое Сандра следит за Эсекиэлем и через которое ей, возможно, каким-то образом удастся подать сигнал о помощи или узнать какую-нибудь важную информацию. Но сейчас она не решается начать этот разговор.
– Там раньше был мальчик, – говорит Сандра после долгой паузы.
Карла слегка приподнимается.
– Какой мальчик?
– Мальчик. Там, где ты сейчас.
Карла чувствует внезапную пустоту в желудке и груди, словно ее тело разделилось надвое. Ноги и голова сохраняют свою физическую консистенцию, хоть и заметно тяжелеют. А вот промежуток между нижней – совершенно ненужной – частью ее туловища и неспособной мыслить головой словно проваливается куда-то в иное пространство, в пространство кошмара. И именно этой половиной тела Карла осознает то, что говорит ей Сандра.
Так или иначе, она не может не спросить:
– Что с ним стало?
– Он постоянно кричал. Ему было страшно. А потом он перестал кричать.
Эта камера, это крошечное замкнутое пространство стало для Карлы чем-то если не привычным, то хотя бы понятным. Она здесь. Ее похитили. Она не может сбежать, не может ни с кем поговорить. Она может только ждать, ждать и еще раз ждать. И поэтому стены камеры стали новыми границами ее вселенной. Ее тело научилось за проведенные здесь часы (или, возможно, месяцы) уживаться в этом новом крохотном мирке. Ее глаза привыкли ничего не видеть, и воображение больше не рисует в темноте жуткие картины. Пальцы научились различать малейшие шероховатости пола, по которым она всегда может определить, где находится. Уши теперь улавливают каждое трение кожи, одежды, словно каждый звук, исходящий от ее тела, многократно усиливается. Камера стала ее крепостью, последним оплотом ее жизни и достоинства. Если и есть хоть какая-то надежда, то она обитает здесь, в пределах этой камеры. Пока Эсекиэль не приближается к ней, пока он не переходит этих границ, она готова и подождать. Лишь бы ее потом спасли и освободили.
Слова Сандры разрушили эту иллюзию с той же равнодушной беспощадностью, с которой слон осушает лужу, просто в нее наступив.
– Что стало с тем мальчиком, Сандра? Кто он? Его спасли?
– Замолчи. Он возвращается. И он не хочет, чтобы мы говорили.
Молчание. За дверью как будто кто-то проходит. Но Карла в этом не уверена, поскольку единственное, что она сейчас слышит, – это бешеный галоп своего сердца.
– Ну скажи мне, – в отчаянии говорит она. – Я должна знать.
В ответ Сандра еле слышно повторяет:
– Он постоянно кричал.
И тишина.