Четкий ответ
Джон пристально смотрит на Антонию.
– Ты не можешь рассказать или не хочешь?
Антония отводит взгляд.
Нет, она не станет говорить ему о своих обрывочных воспоминаниях.
О смутных образах, порой возникающих в голове по вечерам.
– Не могу. И не хочу.
Что сделали потом
Испытательная комната теперь другая.
Больше, чем предыдущая. Стул прикручен к полу двенадцатисантиметровыми винтами. С потолка свешиваются пять черных нейлоновых лент. Самая широкая предназначена для пояса. Остальные четыре – для запястий и лодыжек. К концу каждой из них присоединен электрод с застежкой на липучке. Этот электрод способен дать разряд в 30 вольт.
Сегодня испытание лентами.
Антонии плевать на электроды. Да она и мало что помнит из этих тренировочных сеансов. Когда сеанс начинается, она садится за стол. Перед ней ставят стакан воды и кладут две капсулы. Она берет в рот красную и выпивает полстакана воды. А синюю глотает уже в конце. Эта капсула стирает воспоминания.
Например, воспоминание о том, как через минуту после приема красной капсулы двое мужчин в голубых комбинезонах подвешивают ее за ленты головой вниз.
По громкоговорителю звучит голос Ментора.
– Каким было твое лицо до рождения?
Антония делает глубокий вдох и закрывает глаза. Она пытается освободить свое сознание от шума, утихомирить обезьян, прыгающих в ее мозгу. И, по мере того, как наркотик начинает действовать, она постепенно погружается в своеобразную мысленную тишину.
В сгущающейся тьме она концентрируется на коане[35]. На нерешаемом вопросе из рода тех, что мастера дзэна на протяжении столетий задают своим ученикам. Она получает коан от Ментора перед каждым сеансом.
И в этой тишине она видит, каким было ее лицо до рождения.
Она открывает глаза.
Сеанс начинается.
На экране перед ней появляется изображение. Шесть субъектов, стоящих в ряд и смотрящих в камеру. Изображение остается на мониторе меньше секунды.
– У кого на шее был платок?
– У номера три.
– Какая женщина была самой высокой?
– Номер шесть.
– Какого цвета был платок у номера два?
– Красного.
Антония попадается на удочку, прежде чем успевает понять, что у номера два платка не было. Электрический разряд бьет ее по рукам и ногам и превращает ее диафрагму в бубен.
Ленты поднимают Антонию настолько высоко, что ее спина и пятки практически касаются потолка.
На экране появляется новое изображение. На этот раз числа. Шесть рядов по одиннадцать цифр.
Секундомер внизу экрана начинает отсчитывать время, как только цифры исчезают. Антония начинает повторять числа, как можно быстрее.
Секундомер останавливается.
06.157.
– Ни одной ошибки. Хорошо.
Ленты опускают ее на двадцать сантиметров.
Правила просты. Правильный ответ – двадцать сантиметров. Как только сможешь коснуться пола – испытание закончено. Если отвечаешь неправильно или недостаточно быстро – получаешь разряд и поднимаешься к потолку, теряя все свои отвоеванные сантиметры.
– Чем больше их делаешь, тем больше оставляешь позади.
– Шаги.
Антония улыбается. Пот стекает со лба и застилает ей глаза.
До пола осталось только два с половиной метра.
Это отнюдь не счастливая улыбка.
22Пророк
Джону ее безумно жаль, ему бы хотелось утешить ее, спасти от холода, вечной тьмы, одиночества и боли, что живут у нее внутри. Он хочет протянуть ей руку, хочет обнять ее. Но он этого не делает, поскольку чувствует, что так будет только хуже.
– Пора за работу, – отрезает она.
– Подожди. Ты мне до этого сказала, что в тебе что-то изменилось. Что тебе уже недостаточно видеть сына раз в месяц из окна. Что же произошло?
– Лаура Труэба.
Джон понимает. Педантичные, стерильно-безукоризненные показания председательницы банка для обоих стали ударом. Ничего удивительного, что после этой встречи Антонии захотелось как можно скорее увидеть сына.
– Холодная, бессердечная стерва.
– Не знаю. Возможно. Я просто не понимаю ее поступка. Не знаю, что такого потребовал Эсекиэль, что она не могла ему дать. Но нужно обязательно постараться это разгадать.
Инспектор Гутьеррес на секунду задумывается.
– Эта фраза, которую он сказал… про то, что дети не должны расплачиваться за грехи родителей. Поищи на айпаде. Она из Библии.
Антония набирает фразу в поисковике и показывает ему результат.
Душа согрешающая, она умрет; сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына, правда праведного при нем и остается, и беззаконие беззаконного при нем и остается.
Разве Я хочу смерти беззаконника? – говорит Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив?
– Иезекииль, глава восемнадцать, – говорит Антония. – Ты был прав.
– Как сказал бы Капитан Качок, «будем исходить из того, что Эсекиэль – это псевдоним». Наш убийца взял себе имя пророка.
Антония встает и опирается спиной о стенку.
– А скажи-ка, знаток катехизиса, чтобы мне, атеистке, стало понятно. Кем был этот бородатый сеньор? Предполагаю, что борода у него была.
– У них у всех была борода, детка. Иезекииль был иудейским священником во времена Вавилонского пленения. Еврейский народ тогда оказался в подчинении у жестокой тиранической власти. И пророк Иеремия говорил о справедливости в трудные времена. О том, что каждый должен сам отвечать за свои ошибки. Вот что это значит.
– Я, конечно, не теолог, но сдается мне, что наш Эсекиэль понял все с точностью до наоборот.
– Да уж: похищенный сын, невыполнимое требование и фраза о том, что «дети не должны расплачиваться за грехи родителей».
– Я вот думаю, какие такие грехи могут быть у председательницы банка, – говорит Антония.
– Что-то мне в голову ничего не приходит.
Антония смотрит на него с удивлением.
– Вообще-то я это с сарказмом сказала.
– Сарказм – это явно твое, как и теология, – говорит Джон, с трудом сдерживая смех.
– Значит, целью похищения был шантаж, – продолжает Антония. – Эсекиэль похитил Альваро Труэбу и потребовал у его матери что-то сделать в обмен на освобождение мальчика. Она отказалась. И больше не было ни переговоров, ни давления, ни звонков.
– И сейчас он потребовал нечто подобное у Рамона Ортиса. Нечто, взывающее к нему не как к отцу, а как к бизнесмену.
– И о чем Рамон Ортис не захотел нам рассказать. Почему?
– Возможно, чтобы избежать нашего осуждения.
– Вряд ли. Ты же видел, насколько Лауре Труэбе было плевать на наше мнение. Я вот думаю: если Эсекиэль больше не позвонит и не назначит место передачи выкупа… как же он получит плату?
– Видимо, это должен быть какой-то поступок Ортиса, о котором станет известно. Какое-нибудь публичное заявление.
Это единственное логичное объяснение, думает Джон.
– Поэтому-то Ортис так настаивал на том, чтобы все оставалось в строжайшем секрете. И Труэба тоже. Потому что если бы дело получило огласку…
Джон почесывает голову.
– Антония, ты была права. В ту ночь, когда мы были у Ортиса. Ты сказала, что он вел себя странно. Что он чего-то боялся, чего-то непонятного. Но это был страх не за дочь. Теперь мы знаем, чего он боялся.
Антония медленно кивает.
– Он боялся нас.
Джон смотрит на часы.
– Карле Ортис недолго осталось.
– Сорок с половиной часов, – отвечает Антония.
Две тысячи четыреста тридцать шесть минут. За это время сердце Карлы может сделать еще сто семьдесят тысяч ударов, до того как Эсекиэль навсегда его остановит в отместку за грехи ее отца.
– Что ж, пора действовать, – говорит Джон, поднимаясь на ноги.
Они оба понимают, что выбора у них нет.
Когда нет никаких зацепок, когда все возможности исчерпаны, единственное место, где они могут найти хоть какую-нибудь информацию, – это то место, где появляться им запрещено.
23Отец
У входа в здание, где живет Рамон Ортис, стоят двое телохранителей.
Миллиардер не вернулся в Ла-Корунью, а отменил все свои рабочие планы и остался в столице, в своей квартире на улице Серрано. Адреса у них не было, но Антонии понадобилось меньше двух минут, чтобы вычислить его по фотографиям в блогах и желтой прессе. Последний этаж величественного здания менее чем в пятидесяти метрах от торгового дома Эль Корте Инглес.
Инспектор Гутьеррес паркует машину в неположенном месте – на стоянке такси прямо напротив здания. При этом он не замечает, что неподалеку паркуется мотоциклист.
Джон ждет пару минут и выходит из машины. Встреча с телохранителями наверняка будет короткой и не слишком приятной. Джон предполагает, что их уже предупредили о том, что они с Антонией – персоны нон грата.
Так и есть. Когда он приближается, телохранители тут же одновременно принимают надменный вид. Два чертика из табакерки в черных костюмах с галстуками и с такими лицами, будто их вот-вот стошнит. А тошнит их, видимо, от человека, шагающего в их сторону с лучезарной улыбкой.
– Добрый день, – говорит инспектор Гутьеррес.
Антония тоже кое-что предположила. А именно, что у кофейни рядом со входом в здание (знаменитая франшиза с ужасным французским названием, при том что испанский – такой красивый язык) есть черный ход. Поэтому она вышла из машины чуть раньше и немного прошлась пешком. И вот она заходит в кофейню и, не спросив разрешения, проходит за барную стойку. По пути она чуть не задевает официантку, обслуживающую клиентов с пакетами из безумно дорогих бутиков. Та поворачивается к ней, что-то говорит, но Антония на нее даже не смотрит, она прямиком направляется к маятниковой двери – с иллюминатором, как и положено – и проходит на кухню.
Пахнет жареным миндалем и свежевыпеченным хлебом, хотя на самом деле запах исходит от булочек, приготовленных на каком-нибудь заводе и разогретых работниками с мизерной зарплатой в вертикальной печи, забитой подносами. Двое молодых людей смотрят на Антонию с изумлением, но она и не думает останавливаться. Она открывает вторую маятниковую дверь и проходит мимо менеджера, склоненного над компьютером, тот настолько поглощен изучением электронной таблицы, что сначала даже не замечает присутствие постороннего человека. С другой стороны кабинета – проход в коридор.
Как только Антония приближается к коридору, сотрудник подскакивает с места и начинает кричать.
Она не обращает на это внимания, рассчитывая на то, что у нее в данной ситуации есть преимущество. На подобные внезапные вторжения практически никто не реагирует инстинктивно и незамедлительно. Необходимо какое-то время для осознания происходящего, для переосмысления повседневной действительности, чтобы отреагировать соответствующим образом на то, что кто-то совершает предположительно неправомерные действия.
– Постойте! Сеньора, постойте!
Она решительно идет по коридору. Дверей несколько, и, поскольку у Антонии нет времени, чтобы открыть каждую, она мысленно рисует карту (расположение улицы, первый поворот за барной стойкой, второй поворот за кухней) и делает вывод, что ей нужна дверь в конце коридора. Подойдя ближе, она убеждается, что рассчитала все правильно: это единственная дверь, закрытая на защелку. Антония возится с замком – тот оказался очень тугим.
– Вам нельзя здесь находиться, – слышит она голос сотрудника за спиной. Совсем рядом.
– Я так опаздываю, я так опаздываю, – не оборачиваясь, отвечает Антония, с блеском подражая белому кролику из «Алисы в стране чудес». – Я так опаздываю к дантисту.
Дверь открывается очень вовремя: руки сотрудника уже касаются ее плеча. Антония пролезает в приоткрытую щель и, оказавшись в подъезде, с силой захлопывает дверь.
– Совсем долбанутая, – слышит она по ту сторону двери приглушенный голос. Она уже готовится бежать, в случае если сотрудник кофейни решит преследовать ее и в подъезде, однако, похоже, ее пародия на кролика произвела должный эффект. Щелчок закрывающегося замка возвещает о том, что сотрудник решил больше не заморачиваться.
Проблемы теперь впереди. Антония выглядывает из подъезда и видит Джона, разговаривающего с телохранителями. Ничего не слышно, но Джон жестикулирует, словно рыночный торговец. Это плохой знак: если спор зайдет слишком далеко, Парра или какая-нибудь его шестерка не заставят себя ждать. То есть нет, не так. Не если спор зайдет слишком далеко. А когда зайдет.
Антония прикидывает, что в лучшем случае, в ее распоряжении десять-пятнадцать минут.
Препятствие: кто-то вызвал лифт. А лифт в этом здании старинный, системы «Штиглер»[36]. Кабина из красного дерева, скорость полметра в секунду. Установлен самим Шнайдером[37] в 1919 году, как гласит табличка на железной решетке.
Еще одно препятствие: телохранители открыли дверь в подъезд. И один из них заталкивает Джона внутрь.
Они пока не увидели Антонию, но шансов остаться незамеченной у нее теперь гораздо меньше.
Антония решает подняться по лестнице, на тот случай, если телохранители из подъезда вызовут на подмогу еще одного, который, вне всяких сомнений, стоит у двери в квартиру. И интуиция ее не подводит. В районе третьего этажа Антония видит кабину, в которой спускается человек в черном костюме, с галстуком и с наушником на спиральном проводе – для полноты образа. Антония прижимается к стене, словно пытаясь стать невидимой, однако легендарному инженеру Якобу Шнайдеру пришла в голову плохая идея установить внутри кабины зеркала. На всех стенках.
Взгляды Антонии и Телохранителя номер три встречаются. Антония тут же на всех парах мчит наверх. Теперь у нее нет и десяти минут, на которые она рассчитывала.
Она практически без сил прибегает на шестой этаж (Антония сейчас далеко не в идеальной форме) и звонит в дверь. Порой остается лишь надеяться на лучшее.
Открывает ей Рамон Ортис собственной персоной. В хорошие дни он выглядит не на восемьдесят, а на семьдесят. Но только не в такой день, как сегодня. Впалые глаза, серая дряблая кожа.
– Вы кто?…
И тут же узнает Антонию.
При этом он прячется за приоткрытой дверью, словно за щитом.
– У меня мало времени, сеньор Ортис. И у вашей дочери тоже.
На лестнице (величественной, мраморной, украшенной скульптурами) раздаются шаги Телохранителя номер три. Все ближе и ближе.
– По идее, я не должен с вами разговаривать, – неуверенно говорит Ортис.
Если он сейчас закроет дверь у нее перед носом, как ему явно хочется, – партия проиграна. И Антония решает идти ва-банк.
– По идее, вы должны были сказать полицейским правду по поводу того, что от вас потребовал Эсекиэль.
Рамон Ортис даже не шелохнется. И только пепельно-серая кожа становится мертвенно-бледной.
– Пожалуйста. Возможно, это наш последний шанс, – умоляет Антония.
Остается шесть секунд до того, как здесь окажется Телохранитель номер три.
Возможно, для кого-то шесть секунд – это совсем крошечный период времени.
Но только не для Рамона Ортиса.
За эти шесть секунд перед глазами Рамона Ортиса проплывают сцены двух вариантов развития событий. Либо он позволит Антонии войти и скажет, что действительно солгал полиции, признавая тем самым себя виновным в препятствии правосудию и способствуя тому, чтобы вся правда всплыла наружу; либо он закроет перед ней дверь и не изменит своих показаний. За эти шесть секунд перед ним появляется и образ Карлы: вот она совсем еще малышка, роняет мороженое на персидский ковер; а вот она уже подросток, впервые поздно возвращается домой, вся в слезах из-за разрыва со своим первым парнем.
Телохранитель номер три подбегает к Антонии и обездвиживает ее. Ему не требуется особых усилий, чтобы заломить ей руку за спину. Антония не пытается оказывать сопротивление – да даже если бы и пыталась, она все равно весит на тридцать килограммов меньше, чем он. За все это время она ни на секунду не отводит взгляда от Ортиса.
– Пожалуйста, – повторяет Антония, выворачивая шею, лишь бы не прервать визуальный контакт.
Одним-единственным жестом вы можете остановить это безумие, говорят ее глаза. Одним-единственным словом вы можете все изменить.
Миллиардер отводит взгляд и медленно закрывает дверь.
Даже Коппола не смог бы создать сцену лучше.
Бруно
Вот что значит качественный журнализм, думает Бруно Лехаррета.
Никто и никогда так сильно себя не любил, как он любит себя сейчас.
Вернемся немного назад.
Мотоцикл «Пежо Ситистар», который он накануне взял в аренду, обошелся ему недешево: 129 евро в день, однако оказался отличной инвестицией. Серый, неприметный, с багажником. Стоит лишь надеть шлем, и баскский журналист тут же превращается в одного из многочисленных курьеров, разъезжающих по Мадриду. Он практически становится невидимкой. По крайней мере для зеркала заднего вида в машине инспектора Гутьерреса, который так за целый день и не понял, что за ним следят. Когда этот болван поспешно покончил с завтраком и сел в машину, Бруно уже поджидал его на улице. Маршрут был необычайно интересным. Сначала он привел к частному дому в Лавапьес, в район, который политкорректные люди называют мультиэтническим и которому Бруно дал ласковое определение арабское гетто. Узкие односторонние улочки, на которых Бруно пришлось изрядно постараться, чтобы остаться незамеченным, черт бы их побрал. Гутьеррес заехал за какой-то девицей, которую Бруно толком не удалось разглядеть: слишком быстро она запрыгнула в машину.
Оттуда – к бульвару Кастельяна, к штаб-квартире этого самого банка, охренеть можно. Бруно сделал несколько фотографий с противоположной стороны улицы. Затем – в школу, вообще черт знает что. Бруно совсем запутался, прямо как провод от наушников. Обратно в Лавапьес: они оба заходят в дом и надолго там пропадают. Бруно сначала не решается пойти перекусить в какой-нибудь местный бар, отчасти чтобы не упустить Гутьерреса, отчасти из-за боязни подцепить там заразу. Затем все же собирается с духом и покупает себе в китайском магазине слоеное печенье в фабричной упаковке. Но за грехи надо платить, и изжога от этой индустриальной отравы не заставляет себя ждать.
Бруно Лехаррета, самопровозглашенная легенда баскского журнализма, автор незабываемых заголовков восьмидесятых и девяностых, проделал путь в четыреста километров до столицы, истратил последние деньги на карточке на аренду мотоцикла, следуя голосу интуиции…
И голосу неприязни, черт возьми. Что тут еще скажешь.
…и вот сейчас его уже достала вся эта слежка, у него болит зад, и желудок выворачивается наизнанку; он отчаянно хочет увидеть хоть какую-нибудь выходку инспектора Гутьерреса или принять альмакс[38]. Оба варианта ему подходят.
Полный провал. Я просто жалкий старик, вот кто я.
Наконец, инспектор и его напарница снова выходят из дома. Бруно убирает подножку и нажимает на газ. Спустя пятнадцать минут они оказываются на улице Серрано, и вот здесь кое-что происходит. А именно: эта мелкорослая девица выходит из машины на углу и куда-то убегает. А Гутьеррес проезжает еще несколько метров и паркуется в неположенном месте. Прямо на стоянке такси напротив подъезда. Собственно, он целый день паркуется в неположенных местах, и Бруно это зафиксировал на фотографиях. У инспектора Гутьерреса больше нет полицейских привилегий для подобной парковки, ведь он отстранен от должности с лишением жалованья. Но, конечно, одного этого для целой статьи маловато.
Сделай что-нибудь, Гутьеррес.
И тот его как будто услышал. Гутьеррес выходит из машины и направляется к подъезду. Тоже мне, кукла Фамоса[39], думает Бруно – человек старого покроя.
В свое время в Бильбао профессия телохранителя процветала – такой уж был период – и правые политики постоянно окружали себя охраной. Так что с некоторыми телохранителями Бруно приходилось сталкиваться, и теперь он чует их за милю, даже за полторы мили.
Те двое, что стоят у подъезда, сразу напрягаются, останавливают Гутьерреса, а он кладет руку на сердце, типа, да ладно вам, я с миром, а они ему небось: что вы тут делаете. Гутьеррес машет руками так, словно дирижирует Венским филармоническим оркестром, и фотографии у Бруно выходят просто превосходные. Телохранители заталкивают его в подъезд, при этом разговаривают с кем-то через гарнитуру, то прижимая палец к наушнику, то отпуская: видать, вызывают подкрепление или запрашивают указания.
Бруно так и остается ни с чем. Однако ему приходит в голову (все же не зря он самопровозглашенная легенда баскского журнализма), что можно узнать, кто живет в этом доме. Читать имена на почтовых ящиках он, конечно, не станет, но ведь сейчас все можно найти в интернете. Бруно Лехаррете уже шестьдесят три, и ему требуется добрых пятнадцать минут, чтобы выяснить, кто является собственником верхнего этажа.
Ни фига себе.
Он тут же начинает нервничать, как и любой журналист, почуявший скуп[40]. Обязательно надо назвать это скупом, не сенсацией и не событием. Скуп, думает Бруно, как мы уже заметили, он человек старого покроя. Однако насколько этот скуп будет большим, пока неясно.
Бруно ждет, когда инспектор выйдет.
Гутьеррес не выходит, зато появляется кое-кто другой. Он выходит из машины секретной полиции (хотя, когда на тебе бронежилет и видок у тебя соответствующий, какая уж тут секретность). Бритоголовый здоровяк. Козлиная бородка. Бруно Лехаррета где-то уже его видел, однозначно. Только вот вспомнить бы еще где…
И тут в его памяти раздается щелчок и все встает на свои места. Прямо как в тетрисе, когда удается заполнить сразу несколько рядов прямой фигуркой.
Хосе Луис Парра, капитан отдела по борьбе с похищениями и вымогательствами национальной полиции. У подъезда Рамона Ортиса – самого богатого человека в мире.
А вот и джекпот!
Вот что значит качественный журнализм, думает Бруно Лехаррета, не переставая фотографировать. Никто и никогда так сильно себя не любил, как он любит себя сейчас.
Он ждет пару минут, полагая, что Парра или кто-нибудь еще выйдет из подъезда, но никто не выходит.
Бруно слезает с мотоцикла и решает подойти ближе. У него нет никакого плана действий, он просто хочет знать, в чем тут дело, ему необходимо это знать.
И тут они выходят. Все одновременно. Сначала инспектор, затем эта девица, и наконец Парра.
– Ты отстранен вместе со всей командой, – говорит капитан.
– Ты можешь прочистить уши и услышать меня? Ты должен проверить такси. Сделай хотя бы это.
– Я не собираюсь тебя слушать. Я тебя предупреждал, чтобы ты сюда больше не совался, предупреждал или нет? Я вел себя по-товарищески даже с таким неудачником, как ты.
– Конечно, очень по-товарищески. – Гутьеррес поворачивается и тычет в него пальцем. – Особенно в том, что касается отдела внутренних расследований. Нужно быть просто свиньей, Парра. Просто свиньей.
– Наслаждайся своим окончательным увольнением, инспектор.
Гутьеррес поворачивается и с размаху бьет его по лицу – четким чемпионским ударом. Открытой ладонью. Удар звучит так, словно в кастрюле взрывается петарда.
Парра и глазом моргнуть не успел.
А вот Бруно Лехаррета все прекрасно увидел, и в скором времени эту сцену увидят очень многие, поскольку он заснял ее на свой мобильный с камерой высокого разрешения, спрятавшись за стендом. За стендом с рекламой конкурентов Ортиса, по иронии судьбы.
Будь на месте Парры кто-нибудь послабее, он тут же свалился бы как подкошенный – от такой-то затрещины. А кто-нибудь не такой сдержанный полез бы в драку.
Но Парра – красный как рак на половину лица – невозмутимо улыбается, поскольку знает, что победил.
Гутьеррес тоже это знает. И уходит, поджав хвост.
Бруно сомневается, стоит ли за ним идти. В итоге решает, что не стоит. С Гутьерресом и так уже, можно сказать, покончено. Он больше не представляет интереса. Зато теперь Бруно может легко отхватить скуп, нужно лишь протянуть за ним руку. А пока что он протягивает руку, чтобы поприветствовать инспектора, который проезжает мимо него на машине. Гутьеррес притворяется, что не видит.
Журналист ждет, пока капитан немного успокоится: все-таки не хочется нарваться и получить оплеуху, не отвешенную бывшему инспектору. И лишь когда Парра с телефоном в руке направляется обратно к машине, Бруно решает с ним заговорить.
– Простите, капитан. Можно вас на минутку?
Парра резко поворачивается и гневно на него смотрит. Видимо, ярость пока не полностью улеглась. Журналист отступает на шаг. Или на два. Поднимает руки в знак мирных намерений.
– Вы вообще кто такой?
– Меня зовут Бруно Лехаррета, капитан. И мне кажется, нам есть о чем поговорить.