Вновь прерванный ритуал
Антония Скотт позволяет себе думать о суициде только три минуты в день.
Возможно, для кого-то три минуты – это совсем крошечный период времени. Но только не для Антонии.
Все три минуты, пока она думает о способах самоубийства, – это ее три минуты. Она не собирается от них отказываться. Они священны.
Раньше они помогали ей не сойти с ума, а теперь они стали для нее своего рода клавишей Escape. Они приводят ее мысли в порядок. Они напоминают ей о том, что, как бы плохо ни шла игра, ей всегда можно положить конец. Что из любой ситуации есть выход. Что она может испробовать все варианты. Теперь она проживает эти минуты чуть ли не с оптимизмом. Они для нее – все равно что формулы для ученого. Все равно что мечта о карьере космонавта для мальчика, который, повзрослев, отправляется работать на фабрику. Теперь эти три минуты дают ей силы жить.
Поэтому ей совсем, совсем не нравится, когда знакомые шаги, тремя этажами ниже, прерывают ее ритуал.
Антония уверена, что к ней идут, чтобы попрощаться.
И это нравится ей еще меньше.
Фикус
Джону Гутьерресу прощания не нравятся.
И дело тут не в лени. Его прощания всегда проходят быстро, без душераздирающих речей, пьянок до рассвета и воспевания дружбы. Пара похлопываний по плечу – и скатертью дорога. Никаких грустных взглядов, притворных оханий и преждевременной ностальгии.
Джону не приходится терпеть долгие прощания, поскольку у него совсем немного близких людей (он однолюб) и поскольку он никогда не страдает, когда кто-то уходит из его жизни (он серийный однолюб).
Что Джона действительно бесит, так это то, что прощаться придется с Антонией Скотт.
Возможно, именно поэтому он решил подняться по лестнице. Чтобы оттянуть момент.
– А ты неисправим.
Джон высовывается из-за огромного растения. Он притащил его на последний этаж не для того, чтобы выслушивать замечания.
– Просто я не поместился с ним в лифт, – решает он соврать.
– Что это вообще такое?
Антония смотрит на огромный фикус так, словно это трехголовая обезьяна.
– Это фикус.
– Это я уже поняла. А зачем ты мне его принес?
Джон ставит тяжеленный гигантский горшок в угол гостиной, где теперь Антонии придется лицезреть его каждый день. Ну, или пусть вызывает фургон для перевозки мебели, чтобы его отсюда забрали.
– Я подумал, что, возможно, пришло время заново обставить твою квартиру. Вот так, по чуть-чуть, – говорит Джон, стряхивая с пиджака остатки земли.
– У меня с растениями просто беда. Они у меня все погибают. Я серьезно, это какое-то наваждение. Вот увидишь: этот фикус зачахнет еще до того, как уйдешь.
Джон про себя улыбается. Надо же, с таким-то невероятным умом и не понять, что растение пластиковое.
Видимо, ей понадобится на это время.
– Что ж, рискнем, – отвечает он.
Антония в замешательстве смотрит на фикус.
Равно как и сарказм, фигуры мысли вроде метафоры или иносказания никогда не входили в ее обиход. Но люди меняются.
И она не исключение.
– Тут одна семья с четвертого этажа собирается переезжать. Они нашли хорошую работу в другом городе.
– Рад за них.
– И я тут подумала… Я подумала, что, возможно, тебе это будет интересно. То есть, конечно, если ты не очень спешишь обратно в Бильбао.
Джон задумывается. Но не очень надолго.
– А как же быть с маменькой?
– Здесь тоже есть «Бинго».
– А ты будешь взымать с меня плату едой в контейнерах, как и с остальных?
– Твоя мама хорошо готовит?
Джон мысленно улыбается, думая о домашних кокочас. Хорошо – это не то слово.
– Эх, красотка. Да ты обалдеешь.
Они оба замолкают, глядя на фикус.
– Значит, мы остаемся вместе, – говорит Джон.
– Похоже на то.
– И что же будет дальше?
Антония и сама себя об этом спрашивает.
Прошло восемь дней спустя экстремальной операции по спасению Карлы Ортис, и пыль потихоньку начала оседать. Пресса уже забыла о полицейских, чьей гибелью она еще совсем недавно была возмущена, а из-за отсутствия какой-либо публичной информации о жизни Николаса Фахардо и его дочери, обсуждение событий и вовсе застопорилось. Теперь всеобщее внимание вновь постепенно переключается на футбольные матчи и оплошности знаменитостей.
Проблема в том, что криминалисты, вооружившись пробирками, отправились на кладбище Альмудена, чтобы выяснить, кто, черт возьми, похоронен в могиле под именем САНДРА ФАХАРДО.
И спустя пять дней был получен весьма удивительный результат.
– Анализ ДНК убедительно доказывает следующее, – сказал Ментор Антонии по телефону. – Женщина, похороненная в той могиле, – дочь Николаса Фахардо.
– Насколько убедительно?
– На 99,8 процентов.
– Да, и правда довольно убедительно, – согласилась Антония.
– Огласке эту информацию не предадут. Официально дело закрыто.
Какая неожиданность.
У Антонии Скотт проблема.
Одного трупа не хватает и один лишний.
Если женщина в могиле – и правда дочь Николаса, то в кого тогда Антония стреляла в туннеле? Кто пытался бежать, кто взорвал бомбу и на кого обрушилось полтонны обломков?
Трупа этой женщины и не хватает: пока что его не нашли.
Антония отчаянно пытается разгадать эту загадку.
Она постоянно вспоминает, как та женщина с ней разговаривала, как обращалась к ней. Словно она знала Антонию. Она говорила с какой-то необъяснимой фамильярностью, которую Антония тогда списала на безумие.
А сейчас она уже в этом не уверена.
Последние фразы Сандры – или как там ее зовут на самом деле – до сих пор звучат у Антонии в голове.
Ты, с твоей идеальной памятью, не помнишь, кому причинила вред? Какие последствия имела твоя борьба со злом?
Он дал мне убежище и очень мне помог.
Он.
Мы не случайно выбрали имя пророка.
Пророк говорит от имени высшей власти.
Пророк возвещает о грядущем явлении.
– И что же будет дальше? – спросил ее Джон.
Антония сомневается, стоит ли его во все это впутывать и посвящать в детали. Но, в конце концов, она уходит в спальню и возвращается с объемистой коричневой папкой. Явно не новой.
Антония садится на пол спиной к фикусу (все-таки ей нужно время, чтобы к нему привыкнуть) и начинает раскладывать перед собой содержимое папки.
Джон, уже смирившийся с неудобствами этой квартиры, садится рядом.
– Я подумала, что, пока Ментор не найдет для нас другую работу, возможно, ты поможешь мне решить один небольшой личный вопрос. Это единственное дело, с которым мне так и не удалось разобраться.
– Ментор говорил мне об этом. Но лишь в общих чертах. Что же это за дело, с которым самый умный человек на свете не способен разобраться?
Антония думает о сложности и постоянной перестройке системы. О безостановочной гонке. Полицейские покупают полуавтоматическое оружие – преступники покупают автоматическое. Полицейские надевают бронежилеты – преступники используют бронебойные пули. Полиция передает расследование человеку с особым складом ума, а преступники…
– Всегда найдется кто-то умнее тебя.
Антония достает из папки небольшой пластиковый пакет на застежке и протягивает его Джону. Внутри пакета картонка. Джон переворачивает ее и видит фотографию.
Снимок был сделан издалека. На фотографии элегантный мужчина лет тридцати пяти. Со светлыми волнистыми волосами. Рядом с машиной, в которую он явно собирается сесть. Джону кажется, что этот мужчина чем-то напоминает шотландского актера, который снимался в фильме «На игле». Но это не точно. Все-таки изображение нечеткое.
– Это единственная его фотография. И он не знает о ее существовании. Иначе он ни перед чем бы не остановился, чтобы уничтожить этот снимок и убить всех, кто его видел. У него есть склонность к театрализации.
– Кто он?
– Наемный убийца. Возможно, самый дорогой в мире, не знаю. Без сомнения, лучший. Он может обставить любое убийство как несчастный случай. Даже очень сложное убийство. Он работал в Америке, в Азии, на Ближнем Востоке… А три года назад он обосновался в Европе.
Джону удивительно это слышать. В Европе есть несколько орудующих наемных убийц и все они хорошо известны правоохранительным органам. В конце концов, чтобы сделать себе рекламу, нужно заставить о себе говорить.
– Почему я никогда о нем не слышал?
– Потому что он не обычный преступник, Джон. Этот человек – дьявол во плоти. Он почти никогда не приближается к своей жертве собственнолично. Его излюбленный метод – заставить кого-нибудь совершить убийство вместо него.
Инспектор Гутьеррес почесывает голову.
– Серьезный парень.
– Этот человек крайне опасен, Джон. И дьявольски хитер. И я хочу, чтобы ты помог мне его выследить.
– Как его зовут?
– Его настоящего имени я не знаю. И никто не знает.
Антония секунду колеблется. А затем все же называет имя, которое не произносила вслух уже три года. С тех самых пор, как он вошел в ее дом, как выстрелил в нее, как отправил Маркоса в кому. С тех самых пор, как он забрал у нее все.
– Он называет себя сеньор Уайт.
Комментарии автора
Я бы хотел дополнить свой роман некоторыми реальными фактами, послужившими мне источником вдохновения и документальным материалом. Есть читатели, которые по той или иной причине ценят подобные детали.
Начнем с ума Антонии: он не так уж и далек от реальности. При описании ее мыслительных процессов я опирался на данные об умственных способностях двух женщин: Мэрилин вос Савант, обладательницы коэффициента интеллекта 228 (хотя эта цифра и приблизительна), и Эдит Штерн, которая в шестнадцать лет уже преподавала математику в Мичиганском университете. В случае Эдит, чей коэффициент составляет 205, дело не только в природной одаренности. Через два дня после ее рождения, ее отец, Аарон Штерн, созвал пресс-конференцию, чтобы сообщить о том, что он сделает из своей дочери гения. Он посвятил этой задаче всю свою жизнь. Забрав девочку от матери, он тут же приступил к ее образованию. Он начал обучать ее с помощью карточек с изображениями животных и известных зданий, едва Эдит исполнилось несколько недель. К двум годам девочка уже освоила алфавит. На сегодняшний день на ее имя зарегистрирован