Бринья неуютно поежилась, и Алиса поняла, что настолько погрузилась в свои мысли, что женщина, наверное, решила, что обидела ее, спросив про шрам.
– Это случилось много лет назад, когда я сбежала от плохого человека, – сказала Алиса.
Бринья кивнула и не стала задавать больше вопросов. Чему Алиса была очень рада, потому что, поведав небольшую часть истории, неизбежно пришлось бы рассказать и остальное, а там было столько всего, о чем она не хотела говорить, о чем хотела забыть навсегда…
(Например, о телах девушек, сложенных друг на друга, девушек с обглоданными лицами.)
Что бы ни делала Белая Королева с детьми – разве это может быть хуже того, что вытворял Морж? Нет, хуже Моржа быть ничего не может.
– Бринья, – сказала Алиса, подумав о том, что видела нынче ночью. – Черный Король – твой родственник?
Бринья потупилась:
– С чего ты взяла?
«Потому что я видела тебя с ним», – подумала Алиса, но вслух лишь повторила:
– Вы с ним родственники?
Бринья кивнула, коротко и резко.
– Он мой… был моим братом. Кто он сейчас – не знаю.
– А ты… – Алиса осеклась, не зная, как спросить повежливее. Бринья могла обидеться.
– Ведьма? – закончила за нее женщина.
– Я собиралась сказать – волшебница. Потому что Черный Король определенно волшебник, а это ведь вроде как передается по наследству.
Она решительно отогнала мысль о собственной матери, которая тоже была волшебницей, но скрывала свою силу и от себя, и от Алисы.
– Во мне нет магии, – ответила Бринья. – Среди нас есть те, кто способен иногда видеть будущее или творить мелкие чудеса, но ничего похожего на то, что умеет Белая Королева. И никого похожего на то, кем стал мой брат. Нет, среди нас нет настоящих волшебников.
– Как же он обрел такую силу? – спросила Алиса.
– Украл, полагаю, – ответила Бринья. – Хотя сам он рассказывал несколько иную историю, выставляя себя в лучшем свете.
Моего брата звали Бьярке, это имя на нашем языке означает «маленький медведь», и именно таким он и был для нас – пухленьким медвежонком, которого все обожали. Он был младше меня на много лет – единственный братик, отрада очей наших родителей, да и моих тоже. Он мог очаровать любого, даже птиц на ветвях, если бы захотел. Все мы баловали его, потому что ничего не могли с этим поделать, потому что видеть его загрустившим хоть на мгновенье было для нас невыносимо. Так что вполне вероятно, мы сами виноваты в том, что случилось потом, ведь он не знал страданий и не умел ждать.
Когда Бьярке исполнилось шестнадцать, он впервые отправился в лес на охоту один. Наш отец слег тогда от болезни легких и не мог сопровождать его. Мать беспокоилась, что без отца Бьярке попадет в переделку, хотя многие мальчики его возраста охотились в одиночку. Видишь – мы нянчились с ним, считали его недостаточно взрослым.
Бьярке ушел рано утром, взяв свой лук и заверив нас, что вернется вечером с оленем или отличной жирной индейкой. Но солнце село, мать с тревогой смотрела на дверь, отец судорожно кашлял в постели, я, волнуясь, топталась возле очага, а Бьярке все не было.
Мать хотела поднять тревогу, созвать всех мужчин деревни, чтобы они отправились на его поиски, но отец сказал, что мальчик, наверное, просто потерял счет времени и явится завтра, ничуть не утомленный проведенной в лесу ночью.
Тогда мы еще не знали о великанах, затаившихся на другом конце леса. Если бы знали, уверена, мать сама бросилась бы в лес искать Бьярке. Но, как бы то ни было, мы трое провели ночь без сна, только притворяясь спящими, а когда солнце выкатилось из-за горы, мать снова застыла у двери в ожидании.
Бьярке появился час или два спустя. Он не принес ни оленя, ни индейки, но ночь в лесу и вправду, казалось, не повредила ему. Широко ухмыляясь, он сказал матери, чтобы она не волновалась по пустякам, а лучше приготовила бы ему завтрак поплотнее. Он сказал, что встретил в лесу больного путника и остановился, чтобы помочь человеку, потому и задержался после захода солнца. Мы все поверили ему: мы радовались, что Бьярке – хороший человек и что он всегда поможет тому, кто попал в беду.
Я тоже почувствовала облегчение от того, что мой младший брат дома и в безопасности, и не думала больше ни о каком больном путнике. Мы были дружной семьей, нам нравилось проводить время вместе, играть во что-нибудь или рассказывать друг другу истории. Но после той ночи в лесу Бьярке стал часто ускользать один, избегая тех занятий, которые когда-то любили мы все. Он похудел, хотя мать всегда давала ему добавку и он с удовольствием съедал все до крошки. Казалось, на него напала какая-то хворь, гложущая его изнутри, и беспокойство матери возросло десятикратно, потому что отец наш тоже был очень плох. Каждый день он кашлял все сильнее, кашлял кровью, и лекарь ничем не мог ему помочь. По глазам матери я видела, что она боится – а вдруг Бьярке настигла та же болезнь и он тоже скоро будет захлебываться кашлем – и она потеряет и мужа, и сына. В следующее полнолуние после той охоты Бьярке отец наш скончался, и мы, по старому обычаю, сожгли его тело.
На следующее утро Бьярке исчез и не появлялся шестнадцать дней. Мать и так была вне себя от горя из-за потери мужа, а тут еще и Бьярке пропал. Я была не в силах ее утешить, и она слегла в лихорадке, а потом умерла, так внезапно, что я долго не могла поверить, что ее больше нет.
И я осталась в доме одна, дожидаясь Бьярке, хотя многие в деревне говорили мне, что с ним, должно быть, что-то случилось, иначе он давно бы уже вернулся. Но я верила – не могла не верить, – что он не бросит нас. Я думала, его так потрясла потеря отца, что он обезумел и ушел в леса, как медведь, и что, придя в себя, он найдет дорогу домой и пожалеет о своем поступке.
На семнадцатый день Бьярке вернулся. Я хотела отругать его за то, что он так долго отсутствовал, но он был смертельно бледен, а сквозь рубашку проступали кости. «Он умирает», – подумала я, и все внутри меня сжалось от горя. Моя семья постепенно исчезала.
Бьярке лег в постель, пришел лекарь, поговорил с ним, дал ему много зловонных снадобий, но ничего не изменилось. Я не отходила от Бьярке, сидя рядом и слушая его лихорадочный бред. Но кое-что из того, что бормотал брат, пышущий жаром, навело меня на мысль, что это не обычная хворь, что он ввязался в опасную игру, игру с вещами, которых не понимал.
Прошла неделя, и вдруг однажды утром Бьярке вскочил с постели, как будто никакой болезни не было и в помине. Когда я спросила его, где он был и что делал, он отмахнулся от меня, а когда рассказала о смерти матери, он даже не опечалился. Вскоре он попытался ускользнуть незаметно из дома, но я увидела, как он уходит, и последовала за ним.
Он углубился в чащу, шагая быстро и энергично, а ведь он только что неделю провел в постели, и я с трудом поспевала за ним. Но мне удалось не отстать от него, и вот я оказалась у крохотной полуразрушенной хибары, такой ветхой, что странно было, как она вообще еще стоит. Когда же я заглянула в окно, то поразилась еще больше, потому что внутреннее убранство совершенно не соответствовало внешнему виду лачуги.
«Моя маленькая лесная хижина», – подумала Алиса, но не стала перебивать Бринью. Домик был зачарован, буквально пропитан магией, хотя Алиса была слишком глупа, чтобы заметить это сразу. Возможно, тут поработал и Бьярке, а может, волшебство просто притянуло юношу к себе. В любом случае это объяснило бы, почему гоблин не смог войти внутрь, а только пытался выманить Алису из хибары.
– В лачуге я увидела брата, увидела, что он делает, – и сердце мое заледенело от ужаса. Там, на кровати, лежал старик, настолько усохший, что даже не верилось, что он еще жив. Бьярке, опустившись возле него на колени, провел ножом по руке старика, сделав длинный надрез. Я заметила много таких надрезов на руках и ногах несчастного, и большинство выглядели свежими. Потом Бьярке приник ртом к ране и начал пить струящуюся из пореза кровь. Я зажмурилась, спрятав лицо в ладонях от потрясения и стыда, ведь то, что он творил, было непостижимо, ужасно. Когда же я все-таки опустила руки, то увидела, что старик содрогается в предсмертных судорогах. На лицо брата было страшно смотреть. Это был уже не Бьярке, не мой маленький братец-медвежонок, а монстр, сотворенный из теней и пламени.
Потом он повернулся к окну и заметил меня. Я развернулась и побежала, побежала к деревне, вопреки всему надеясь, что он не последует за мной, потому что я не хотела притворяться, будто это чудовище – мой брат, не хотела выслушивать очередную его ложь. Не знаю даже, как я добралась до дома, потому что глаза мои ослепли от слез и я не видела ничего вокруг.
Однако, когда я вернулась, он был уже там, и я сразу поняла, что он попытается сделать вид, будто ничего не случилось, что он собирается и дальше убеждать меня, будто это не он был там в лесу. Но я сразу осадила его и велела убираться и никогда больше не возвращаться. Сказала, что у меня больше нет брата. Тогда он поведал мне историю, в которую поверил бы лишь полный дурак, в которую я не могла поверить, как бы ни любила его, хотя мне хотелось верить Бьярке, хотелось так, что сердце разрывалось.
Он сказал, что человек в лачуге и есть тот самый больной путник, которого он встретил ночью во время охоты. Бьярке помог старику добраться до хижины, и старик рассказал Бьярке, что он волшебник, что он умирает и хочет передать свою силу достойному юноше, чтобы его наследие продолжало жить. И он открыл Бьярке тайный способ переноса магии. Бьярке сказал, что пить его кровь было омерзительно, но я-то видела, как горели его глаза. Не думаю, что ему было хоть чуточку противно. Подозреваю, он даже наслаждался.
По словам Бьярке, старик целую ночь убеждал его в том, что умирает и что очень важно, чтобы его магия не задержалась в умирающем теле, поскольку другие, злые чародеи могут украсть ее. А Бьярке чист сердцем, и потому старик очень хочет передать силу ему. И Бьярке в конце концов согласился.