– Добрый вечер, господин лейтенант, – сказал я, кланяясь. – Хорошая погодка сегодня!
Тут разразилась буря.
– Хорошая погодка! – закричал капитан, к которому наконец вернулся голос. – К чертям! Да знаете ли вы, что я распоряжаюсь в этом доме и что никто не смеет здесь оставаться без моего позволения? Гость? Гостеприимство? Бабьи сказки! Лейтенант, позовите стражу! – сердито повторил он. – Где эта обезьяна-сержант?
Лейтенант встал, чтобы исполнить это приказание, но я поднял руку.
– Тише, тише, капитан, – сказал я. – Умерьте ваши порывы. Вы, кажется, удивлены, видя меня здесь? Но я еще более удивлен, видя тут вас.
– Ах так! – закричал он, снова вскипев при этих дерзких словах, между тем как у лейтенанта глаза чуть не выскочили на лоб.
Но я и ухом не повел.
– Дверь заперта, кажется? – кротко продолжал я. – Благодарю вас. Я вижу, она заперта. В таком случае позвольте мне еще раз сказать вам, что я гораздо более удивлен, видя вас тут. Когда монсеньор кардинал оказал мне честь, послав меня сюда из Парижа уладить это дело, он предоставил мне право – полное право, господин капитан, – самому довести это дело до конца. Я решительно не мог предполагать, что накануне успеха все мои планы будут испорчены вторжением сюда чуть ли не половины Ошского гарнизона.
– Ого! – тихо сказал капитан совершенно другим тоном и с совершенно другим выражением лица. – Значит, вы тот джентльмен, о котором я слышал еще из Оша?
– Очень может быть, – сухо ответил я. – Ноя из Парижа, а не из Оша.
– Ну да, – задумчиво произнес он. – Как вы думаете, лейтенант?
– Так точно, господин капитан, вне всякого сомнения, – ответил подчиненный.
Они посмотрели друг на друга, а затем и на меня с видом, который показался мне странным.
– Я думаю, – продолжал я, возвращаясь к предмету разговора, – что вы, капитан, или ваш командир впали в ошибку. И эта ошибка, сдается мне, будет не особенно приятна кардиналу.
– Я исполняю королевский приказ, – надменно возразил он.
– Конечно, – ответил я, – но, как вы знаете, кардинал…
– Но кардинал!.. – прервал он меня, тотчас, однако запнувшись и пожав плечами.
При этом они оба опять посмотрели на меня.
– Ну? – сказал я.
– Король… – медленно начал он.
– Позвольте, позвольте! – перебил я его, протягивая обе руки. – Мы говорили о кардинале. Вы сказали, что кардинал…
– Да, видите ли, кардинал… – И снова он запнулся и пожал плечами. У меня появились подозрения.
– Если вы имеете что-нибудь сказать против кардинала, то говорите, сказал я, пристально глядя на него. – Но наперед выслушайте мой совет. Постарайтесь, чтобы ваши слова не вышли за пределы этих четырех стен, иначе вам, друг мой, нельзя будет позавидовать.
– Я вовсе ничего не желаю говорить, – ответил он, взглянув на товарища. – Я могу только сказать, что исполняю королевский приказ. Вот и все, и этого, я думаю, достаточно.
– Ну? – сказал я.
– Ну… впрочем, не желаете ли принять участие? – уклончиво сказал он, указывая на кости. – Прекрасно! Лейтенант, достаньте для господина стакан и стул. И позвольте мне первому предложить тост. За кардинала – что бы там ни было!
Я выпил и сел к столу. Уже около месяца я не слышал музыки игральных костей, и искушение было непреодолимо. Тем не менее игра доставляла мне мало удовольствия. Я бросал кости, выигрывал его кроны – он был сущий ребенок в этой игре, – но мои мысли были в другом месте. Здесь что-то таилось, чего я понять не мог; я чувствовал какое-то новое влияние, на которое я не рассчитывал; здесь крылось что-то столь же непонятное, как и присутствие войска. Если бы капитан прямо отверг мое вмешательство, выгнал меня за двери или велел посадить на гауптвахту, я еще догадался бы, в чем дело. Но эти нерешительные намеки, это пассивное сопротивление ставило меня в тупик. Не получили ли они каких-нибудь известий из Парижа? Может быть, король умер? Или кардинал заболел? Я спрашивал их об этом, но они говорили: «Нет, нет, ничего подобного!» – или давали мне уклончивые ответы. И когда пришла полночь, мы все еще играли и говорили друг с другом загадками.
Глава 9. Вопрос
– Подмести комнату, сударь, и убрать этот хлам? Но господин капитан…
– Капитан в деревне, – невозмутимо ответил я. – Поворачивайся скорее, любезный. Не разговаривай. Дверь в сад оставь открытой, так.
– Конечно, сегодня прекрасная погода… И табак господина лейтенанта… Но господин капитан…
– Не приказывал? Зато я приказываю, – ответил я. – Прежде всего убери эти постели. И пошевеливайся, голубчик, или я найду чем расшевелить тебя!
– А сапоги господина капитана? – через минуту послышался вопрос.
– Вынеси их в коридор.
– В коридор? – повторил он, глядя на меня.
– Да, идиот, в коридор!
– А плащи, мосье?
– Там есть гвоздь за окном. Повесь их, пусть проветриваются.
– Проветриваются? Они слегка сыроваты. Но… Готово, готово, сударь, готово! А кобуры?
– И их также, – сердито ответил я. – Выбрось их отсюда! Фи! Вся комната пропахла кожей. Ну, теперь надо очистить очаг. Стол поставь перед открытой дверью так, чтобы мы могли видеть сад. Так! И скажи кухарке, что мы будем обедать в одиннадцать часов и что к обеду выйдут мадам и мадемуазель.
– В одиннадцать? Но господин капитан заказал обед к половине двенадцатого.
– В таком случае пусть кухарка поторопится. И заметь, если обед не будет готов к тому времени, как мадам выйдет сюда, ты вместе с кухаркой жестоко поплатишься за это.
Он вышел, и я оглянулся вокруг. Чего еще недоставало? Солнце весело сияло на лощеном полу, воздух, освеженный прошедшим ночью дождем, свободно проходил сквозь отворенную дверь. Несколько пчел, уцелевших с лета, жужжали снаружи. В очаге потрескивал огонь, и старая собака, слепое и дряхлое создание, грелась подле него. Больше ничего я не мог придумать и молча следил за тем, как человек накрывал стол.
– На сколько приборов, мосье? – спросил он с тревожным видом.
– На пять, – ответил я, не будучи в состоянии удержаться от улыбки.
В самом деле, что сказали бы у Затона, если бы видели, что Беро превратился в хозяйку? На стенной полке стояла белая глазированная чаша старинного фасона, времен Генриха II. Я снял ее, положил в нее несколько поздних цветов, поставил ее посредине стола и отошел, чтобы издали полюбоваться ею. Но через мгновение, когда послышались женские шаги, я с каким-то испугом убрал ее, и мое лицо вспыхнуло от стыда. Но тревога оказалась напрасной, а я через несколько минут принял иное решение и снова поставил чашу на место. Давно уже я не делал подобных глупостей!
Но когда мадам и мадемуазель сошли к обеду, им было не до цветов и не до наслаждения комнатой. Они слышали, что капитан рыщет по всей деревне и по лесу в поисках беглецов, и там, где я рассчитывал увидеть комедию, нашел трагедию. Лицо мадам было так красно от слез, что от ее красоты не осталось и следа. Она вздрагивала и пугалась при каждом звуке и, не найдя слов в ответ на мое приветствие, могла только упасть в кресло и молча заливаться слезами.
Мадемуазель была не в более веселом настроении. Она не плакала, но ее обращение было сурово и гневно. Она говорила рассеянно и отвечала с раздражением. Ее глаза блистали, и видно было, что она силится сдержать слезы и прислушивается к каждому звуку, доносившемуся извне.
– Ничего нового, мосье? – сказала она, садясь на свое место и бросая при этом на меня быстрый взгляд.
– Ничего, мадемуазель.
– В деревне обыск?
– Кажется, что так.
– Где Клон?
При этом она понизила голос, и на лице ее усилилось выражение тревоги. Я покачал головой.
– Думаю, что они его заперли где-нибудь, – ответил я, – и Луи также. Я не видел ни того, ни другого.
– А где?.. Я думала найти их здесь, – пробормотала она, искоса поглядывая на два пустых места.
Слуга принес кушанья.
– Они скоро будут здесь, – спокойно ответил я. – Но не будем терять времени. Немного вина и пищи подкрепят силы мадам.
– Мы переменились ролями, – сказала она с печальной улыбкой. – Вы сделались хозяином, а мы – гостями.
– Пусть будет так, – весело сказал я. – Советую вам отведать это рагу. Полно вам, мадемуазель, ведь голодать не полезно ни при каких обстоятельствах. Хороший обед не одному человеку спас жизнь.
Это было сказано, кажется, немного некстати, потому что она задрожала и с испуганной улыбкой посмотрела на меня. Но тем не менее она уговорила сестру приняться за еду, а затем и сама положила себе на тарелку немного рагу и поднесла вилку к губам. Но через секунду она снова опустила ее.
– Не могу, – пробормотала она. – Я не могу проглотить ни кусочка. Боже мой! Быть может, теперь как раз они настигли его!
Я уже думал, что она зальется слезами, и раскаивался, что уговорил ее сойти к обеду. Но ее самообладание еще не было исчерпано. С усилием, на которое было жалко смотреть, она совладала с собой, снова взяла вилку и заставила себя проглотить несколько кусочков. Затем она бросила на меня выразительный взгляд.
– Я хочу видеть Клона, – прошептала она.
Человек, прислуживавший нам, в эту минуту вышел из комнаты.
– Он знает? – спросил я.
Она кивнула головой, причем ее прекрасное лицо странным образом исказилось. Ее губы разжались, и за ними показались два ряда плотно сжатых зубов; два красных пятна выступили у нее на щеках. Глядя на нее в эту минуту, я почувствовал мучительную боль в сердце и панический страх человека, который, проснувшись, видит, что падает в бездну.
Как они любили этого человека!
На мгновение я потерял способность речи. Когда я взял себя в руки, мой голос звучал резко и хрипло.
– Он хороший доверенный, – сказал я. – Он не может ни читать, ни писать, мадемуазель.
– Да, но…
Она не договорила, и ее лицо приняло напряженное выражение.
– Они идут, – прошептала она. – Тише… Неужели… неужели… они нашли его? – пролепетала она, с трудом поднимаясь и облокачиваясь о стол. Мадам продолжала плакать, не сознавая, что происходит вокруг.