С одной стороны дороги почва круто поднималась вверх, образуя холм, с другой – спускалась к реке. Ни тут, ни там не было деревьев: иначе наши затруднения были бы гораздо серьезнее. Таким образом, я очень скоро без труда различил стог сена, вздымавшийся в виде черной громады на более светлом фоне холма.
Мое сердце сильно забилось, но теперь не время было думать. Приказав человеку следовать за мною и быть наготове на всякий случай, я с пистолетом в руке ощупью отыскал дорогу к задней стороне стога, думая найти здесь шалаш и в нем де Кошфоре. Но там ничего не оказалось, и благодаря тому, что мы отдалились от дороги, сделалось так темно, что я впервые понял всю трудность задуманного мною дела. Шалаш за стогом сена! Но как далеко? Как далеко от стога? Над нами высился темный, бесконечный, неясный холм. Взбираться на этот холм в поисках крошечного шалаша, быть может, так хорошо скрытого, что и при свете дня его трудно заметить, было столь же отчаянным предприятием, как и отыскать иголку в стоге сена. А пока я стоял, овеваемый холодным ночным ветром, полный сомнений и отчаяния, на дороге послышался топот ног – солдаты подходили ближе.
– Господин капитан! – прошептал сзади мой человек, удивленный моей неподвижностью. – Куда же мы пойдем? Нам надо спешить, иначе они настигнут нас.
Я силился что-нибудь придумать, сообразить, где должен находиться шалаш, но минута была слишком критическая, и никакая мысль не приходила мне в голову. Наконец я сказал наудачу:
– Наверх! Идем наверх!
Он не медлил, и мы пустились бежать в гору, потея от чрезмерных усилий и слыша, как приближается отряд, маршировавший внизу по дороге. Несомненно, они точно знали, куда идти. Пройдя шагов пятьдесят или около того, мы вынуждены были остановиться, и, оглянувшись, я увидел их фонари, мерцавшие в темноте, подобно светлякам; я слышал даже бряцание их шпаг. Я приходил к заключению, что шалаш находится внизу и что мы отдаляемся от него. Но теперь было поздно возвращаться назад – они были уже у стога – и, охваченный отчаянием, я снова обернулся к холму. Пройдя шагов десять, я споткнулся и упал. Поднявшись на ноги, я снова пустился вперед, но тотчас снова споткнулся. Тут только я понял, что иду по ровной земле. И что это такое передо мной? Вода или какой-то мираж?
Ни то ни другое. Я схватил своего спутника за руку, как только он поравнялся со мною, и остановил его. Перед нами была впадина, и там виднелся свет, который вырывался из какого-то отверстия и дрожал в ночной мгле, точно бледный фонарь сказочного гнома. Он сам был виден, но не освещал кругом ничего; это была просто искорка света на дне черной котловины. Тем не менее я сразу воспрянул при виде него: я понял, что наткнулся именно на то, что искал.
При обыкновенных обстоятельствах я тщательно обдумал бы свой следующий шаг и осторожно приступил бы к его выполнению. Но здесь некогда было думать; не было времени откладывать. Я спустился по крутизне холма и, как только стал ногой на дно ямы, подскочил к двери маленького шалаша, откуда проникал наружу свет. Второпях моя нога подвернулась на камне, и я упал на колени на пороге хижины. Благодаря этому падению, я очутился лицом к лицу с человеком, который лежал в шалаше на куче папоротника.
Он был погружен в чтение. Испуганный произведенным шумом, он бросил книгу и протянул руку к оружию. Но я успел предупредить его и навел на него дуло своего пистолета. Из той позы, в которой я застиг его, ему было трудно встать с места. С громким восклицанием досады он опустил руку. Огонек, сверкавший в его глазах, уступил место вялой улыбке, и он пожал плечами.
– Хорошо! – сказал он с удивительным самообладанием. – Поймали наконец! Ну что же, мне уже надоела эта история.
– Вы мой пленник, господин де Кошфоре, – ответил я. – Пошевелите рукой, и я вас убью. Но у вас есть еще выбор.
– В самом деле? – спросил он, поднимая брови.
– Да. Мне предписано доставить вас в Париж живым или мертвым. Дайте мне слово, что вы не сделаете попытки к бегству, и вы отправитесь туда на свободе и как подобает дворянину. Откажетесь, – я вас обезоружу, свяжу и отправлю, как пленника.
– Сколько вас? – коротко спросил он.
Он продолжал лежать на локте, покрытый своим плащом, и маленький томик Маро лежал недалеко от него на полу. Но его пронзительные черные глаза, которые еще резче выделялись на бледном и худощавом лице, испытующе смотрели через мое плечо, на ночной мрак, окружавший его хижину.
– Достаточно, чтобы силой принудить вас к повиновению, – внушительно ответил я. – Но это еще не все. Тридцать драгунов в настоящее время взбираются на холм с целью захватить вас, и они уж не сделают вам подобного предложения. Сдайтесь мне, прежде чем они подоспеют, и я сделаю все возможное, чтобы предоставить вам облегчение. Промедлите, и вы попадете к ним в руки. У вас нет выхода.
– А вы удовольствуетесь моим словом? – медленно спросил он.
– Я оставлю при вас ваши пистолеты, господин де Кошфоре.
– Но я должен, по крайней мере, знать, что вы не один.
– Я не один.
– В таком случае даю вам слово, – сказал он со вздохом. – И, ради Бога, достаньте мне немного пищи и постель. Мне уже надоел этот свиной хлев. Мой Бог! Уже две недели, как я не знаю простынь!
– Вы можете сегодня ночевать в вашем доме, если вам угодно, торопливо продолжал я. – Но они уже подходят. Будьте добры ждать меня здесь, а я пойду им навстречу.
Я вышел из хижины как раз в ту минуту, когда лейтенант, окружив своими людьми котловину, спрыгнул вниз в сопровождении двух сержантов, чтобы арестовать беглеца. Вокруг открытой двери царила непроглядная тьма.
Лейтенант не заметил моего человека, притаившегося в уголке под тенью шалаша, и, увидев меня на освещенном четырехугольнике двери, принял меня за Кошфоре. В один миг он поднес пистолет к моему носу и с торжеством закричал:
– Арестую вас!
При этих словах один из сержантов поднял фонарь и поднес к моему лицу.
– Что это за глупые шутки? – сердито закричал я в ответ.
У лейтенанта раскрылся рот, и на мгновение он точно окаменел от удивления. Не более часа тому назад он оставил меня в замке. Оттуда он явился сюда без всякого промедления и вдруг находит меня здесь. У него вырвалось громкое проклятие, его лицо потемнело, усы задрожали от ярости.
– Что это такое? Что такое? – закричал он. – Где этот человек?
– Какой человек? – спросил я.
– Кошфоре! – заревел он, не будучи в состоянии сдержать своей ярости. – Не лгите мне. Он здесь, и я возьму его!
– Вы опоздали, – ответил я, внимательно следя за его движениями. Господин де Кошфоре здесь, но он уже сдался мне и должен считаться моим пленником.
– Вашим пленником?
– Да! Я арестовал его в силу предписания, данного мне кардиналом. И в силу того же я никому не отдам его.
– Никому не отдадите его?
– Никому!
Несколько секунд он с искаженным лицом смотрел на меня. Это было настоящее олицетворение ненависти и бессильной злобы. Но затем я увидел, как его лицо озарилось новой мыслью.
– Это чертовская хитрость, – заревел он, как сумасшедший, размахивая своим пистолетом. – Это обман и надувательство. Черт возьми! У вас нет никакого предписания! Я теперь понимаю! Я теперь все понимаю! Вы явились сюда, чтобы надуть нас. Вы принадлежите к их шайке, и это ваша последняя попытка спасти его.
– Это еще что за глупости? – презрительно сказал я.
– Вовсе не глупости, – ответил он убежденным тоном. – Вы обманули нас, вы одурачили нас; но теперь я понимаю. Час тому назад я изобличил вас перед этой надутой мадам в замке и еще дивился тому, что она не придала никакой веры моим словам. Я дивился тому, что она ничего не хотела прочесть на вашем лице, хотя вы стояли перед нею с видом уличенного мошенника! Но теперь я все понял. Она знает вас. Она участвует в заговоре вместе с вами, и я, думая открыть ей глаза, сам попал впросак. Но теперь уж на моей улице праздник. Вы очень смело и очень искусно сыграли роль, – продолжал он с мрачным огоньком в глазах, – и я поздравляю вас. Но теперь уж дудки, сударь! Довольно вы нас морочили вашими разглагольствованиями о монсеньоре, о его предписаниях и тому. подобное. Теперь я не позволю над собой издеваться. Вы говорите, что арестовали его. Вы арестовали его? Хорошо! В таком случае я арестую и вас с ним заодно.
– Вы с ума спятили? – сказал я, одинаково изумленный этой неожиданной точкой зрения и его убежденным тоном. – Положительно, с ума сошли, лейтенант!
– Я сошел было, – засмеялся он, – но теперь уже выздоровел. Я был сумасшедший, когда поверил вам, будто вы хотите хитростью выманить у женщин их тайну, между тем как все время вы действительно защищали их, заступались за них, помогали им. Вот в чем было мое сумасшествие. Теперь оно кончилось, и я должен просить у вас извинения. Я считал вас коварнейшей змеей и предателем, каких только создавала природа, но теперь я вижу, что вы умнее, нежели я думал, и вдобавок отличаетесь благородством. Простите меня!
Один из солдат, стоявших вокруг, засмеялся. Я посмотрел на лейтенанта таким взором, что, если бы глазами можно было убить человека, он был бы мертв.
– Любезный, – ответил я (я был так разъярен, что едва мог говорить), вы хотите этим сказать, что я самозванец, что у меня нет предписания кардинала?
– Да, я утверждаю это, – спокойно сказал он.
– И что я принадлежу к мятежной партии?
– Совершенно верно, – тем же тоном ответил он. – Впрочем, – продолжал он со смехом, – я утверждаю также, что вы честнейший человек противной партии, господин де Беро! А вы хотите меня уверить, что вы негодяй нашей партии. Убедительность, во всяком случае, на моей стороне, и я намерен подкрепить свое мнение, арестовав вас.
Снова грубый смех огласил ущелье. Сержант, державший фонарь, улыбнулся, а один из драгунов крикнул:
– Нашла коса на камень!
Это вызвало новый взрыв смеха, между тем как я стоял безмолвно, обезоруженный наглостью и упорством этого человека.