— Целых четыре по ноль семьдесят пять. И того три литра на двоих. Устроит? — засиял он.
— Мне и одной хватит, откроешь? — помня, где лежит штопор, я выдвинула ящик и достала его, протянув ДонУну.
Когда заканчивалась третья бутылка, язык мой жил словно отдельно от мозга. Время близилось к полуночи, и мы, как два дурака, сидели на полу напротив большого окна зала, скрестив ноги в позе лотоса. В темноте. Свет падал только снизу, от не спящей столицы. Бутылки стояли рядом с нами, подражая кеглям в боулинге. Четвертая, не раскупоренная, ластилась между наших колен и уговаривала не обижать её невниманием. Но у меня уже фонари и лампочки чужих окон сливались в дискотеку красок. Разговоры шли один душевнее предыдущего.
— Вот почему оно в жизни всё так? — подумав про себя первую часть о несправедливости, я произнесла только вопрос. ДонУн, бывший потрезвее меня, покосился, отвернувшись от окна.
— Как?
— Кто-то находит любовь, а кто-то несчастный и одинокий. — парень захихикал. Всё-таки не очень трезво. — Чего ты ржешь? Да, ты бабник, бывают и такие. Тебе пофигу, есть любовь, нет любви… — я помнила о его чувствах к… черт, я едва вспомнила, в кого он там был влюблен. Попыталась сосредоточиться и продолжить мысль, но поняла, что неверно его уже охарактеризовала и решила исправить ошибку. — нет, конечно, ты тоже хочешь любви…
— И я тоже одинокий. — выдохнул ДонУн. — Ну и что, что я сплю раз в неделю с новой? Думаешь, это спасает от одиночества? Именно одиночество и толкает к безнравственности. Секс он… он отвлекает. Не благодаря тому, что исцеляет душу или что-то там такое. Только благодаря своему действию на физиологию. Человек не может получать оргазм и страдать одновременно. Голова просто не работает в этот момент.
— А я слышала, что во время оргазма голова работает в сто раз лучше. — икнула я в конце, вспомнив какую-то статью в журнале. — Что женщина во время оргазма способна решать сложные формулы.
— Это какой же умник проводил такой эксперимент? — ошарашился ДонУн, разинув рот. — Кто совал женщине задачник во время секса?
— Не знаю, — я пожала плечами, посмотрев на просвет в пустой хрустальный бокал и отставив его подальше. — я почти никогда не понимаю, как проводятся научные опыты. Иногда вещают такую чушь, что фантазии не хватает.
— Да уж. — прозвучал характерный звук выдернутой пробки. Последняя пошла. — Будешь?
— Не-ет, мне достаточно. — сидела я, покачиваясь, как водоросль на Саргассовом море. — Так, значит, ты считаешь себя одиноким? Почему же не пытаешься избавиться от этого явления?
— Я и пытаюсь. — ДонУн налил себе ещё. — У меня система накопления. Я много занимаюсь любовью и на какое-то время пресыщаюсь присутствием женского пола. Я представляю себе это как батарейку с подзарядкой. Заряжаешь на всю и ходишь, пока она разряжается. Тебе становится всё хуже, хуже. Потом энергия кончается и опять надо зарядить. Вот и бегаешь в поиске, где штепсель воткнуть. Секс — это концентрированный вид чьего-то присутствия, поэтому после него дольше легко, чем после каких-нибудь поцелуев или прогулки за ручку. И когда ты не уверен, что человек, который рядом, будет с тобой долго, что он всегда спасет тебя от одиночества, ты спешишь получить эту концентрированную порцию.
— Вот оно как… — впечатленная, проговорила я. — слушай, ты так загнул, что я поняла, но пока не осмыслила до конца.
— Да что-то я вообще тут поэтизирую. — хмыкнул он.
— Ага, мы прям бомонд. — моя рука всё-таки протянула ему мой бокал, услышав заманчивое бульканье вина в его посуду. Мы чокнулись и отпили.
— А клиторальный или вагинальный? — задумчиво спросил он.
— Что? — тряхнув волосами, переспросила я.
— Ну, какой нужен оргазм, чтобы голова у женщины соображала лучше?
— Ах, это! — я уже и забыла, о чем мы говорили минуту назад. — Не знаю. Либо там не было написано, либо я не помню.
— Ну вот, а мне теперь живи в неведении? — ДонУн отставил бокал. — Я должен знать! Ты помнишь какую-нибудь задачу? По физике или химии.
— Ты издеваешься? — он встал, заставив меня задрать голову, от чего в ней вообще поднялся ураган. — Я сейчас своих паспортных данных не вспомню!
— Это тоже неплохо. Тем нагляднее будет результат. Если оргазмы стимулируют серое вещество, то ты выдашь что-нибудь гениальное. — парень взял меня за руки и поднял, придерживая. Я шаталась, как мачта при сильном ветре.
— Ты хочешь проверить на мне оргазм и его влияние? — пьяным рассудком, я уловила какую-то несостыковку. Какую именно — ещё не поняла. — Я смутно себе представляю, что такое оргазм, как я что-то соображу в этот момент?
— Я тебе подскажу, — ДонУн потянул меня за руку, но ноги мои едва передвигались. Я попыталась упереться, боясь расшибиться где-то в темноте квартиры. Вздохнув, он поднял меня на руки. — подопытная, ты вообще в хлам?
— Я не в хлам! — коряво издала я звуки, и меня обронили на кровать. Матрас пошел ходуном, а плюс волнообразное самочувствие, я ощутила себя на качели. — Мы будем проводить тупой научный эксперимент?
— Нет, у нас всё по-умному будет. — во мраке зашторенной наглухо спальни, я увидела только пятно белой ткани, отлетевшей в сторону от парня. — Мы же умные?
— А то! — я начала расстегивать на себе его рубашку. — Мы такие умные, что заткнем за пояс этих ботаников из лабораторий! Черт…
Я запуталась в рубашке, вытаскивая руки из рукавов. ДонУн опустился на меня, полусидящую, и дернул её, откинув. Я осталась в нижнем белье, но и оно уже не мешало мне чувствовать его голое тело, прислонившееся к почти обнаженному моему. Схватив меня сзади за шею, он приник ко мне поцелуем, алчно продев язык между губ. Вкус вина на наших устах придал пикантности их слиянию. Я ответила взаимностью, извиваясь языком в единой пляске вместе с его. Перехватив рукой с шеи за волосы, ДонУн оттянул назад мою голову и впился губами в кожу возле впадины между ключицами. Я ахнула, застонав. Мои пальцы опустились на его гладкие плечи. Скользя вниз, они прошлись по спине, пояснице и обнаружили ягодицы, уже без штанов и трусов. И это пока я расстегивала рубашку! Как сейчас уместна поговорка «мастерство не пропьешь»! Какая-то часть мозга начала приходить в себя.
— ДонУн… — я попыталась слегка отодвинуть его, пока его губы опускались вниз и язык уже залез под лифчик, почти дотянувшись до соска. Какой у него длинный язык… какие у меня безумные мысли! — ДонУн!
— Что? — отвлекся он ради одного слова и впился поцелуем в живот чуть выше пупка, откинув меня на спину. От меня вновь отлетел гортанный стон. Его пальцы, сквозь трусики, провели по клитору, туда и обратно. — Что?
— Ничего… продолжай… — я выгнула спину. Сквозь ткань его рука доставляла такие острые ощущения, что ноги сами разъехались в стороны. Закинув руки вверх, я нащупала перекладину спинки кровати и вцепилась в неё. Пальцы ДонУна отодвинули тонкий шелк и дотронулись до клитора без препятствий. — О-о, да!
Я окончательно переставала соображать. Глаза с трудом держались открытыми, да и смысла в этом было мало; темно в комнате, лишь едва различимые силуэты. Извиваясь под тяжестью ДонУна, я позволила ему снять с меня всё до конца. Где-то возле моего лобка ощущалась его твердая требовательная плоть. Опустив руку, я взяла её в ладонь. Парень продолжал ласкать меня меж половых губ.
— По-моему, я тебе сейчас дам. — с придыханием, прерывисто прошептала я ему на ухо.
— Правда? — целуя меня от подбородка, ниже, ниже, он достиг низа живота и из моих глаз разве что искры не посыпались. Влажный и прохладный язык прошелся по и без того возбужденной до крайности точке. Крича, я стукнула пятками по кровати. — По-моему, я тебя возьму, даже если ты будешь сопротивляться.
— Не буду! — я вцепилась ногтями в его плечи, бесполезно притягивая к себе, вверх, но он не поддавался и продолжал мучить меня нежной пыткой. — А-а, ДонУн, войди в меня, войди, пожалуйста!
— А ты похотливая, зайка, — чмокнул он меня в щеку, приподнявшись и потянувшись в тумбочку. По шуршанию я определила кульминацию — облачение в презерватив. — зайчата нам пока не нужны…
— Зайка сейчас сдохнет без морковки! — сев, я обняла его за шею и обхватила ногами. — Иди сюда!
— Боже, ты не зайка, а крольчиха… — мы упали обратно. Я на лопатки, он на меня. Я заткнула ему рот поцелуем. Одним быстрым движением он вошел в меня, и я закричала. От возбуждения, от удовольствия, от остаточной боли. Во мне было ещё слишком узко для резких вторжений. Но мне было плевать, голова отказывалась думать. ДонУн быстро набрал скорость, и я подстроилась под его темп. Вновь ухватившись за перекладину, я тряслась, как под отбойником. Мы кусали губы друг друга, облизывали их. У меня просто снесло крышу. Я озверела. Я заплакала навзрыд, но уже через минуту успокоилась. ДонУн был беспощаден, но я и не думала просить помилования.
Перевернувшись, он прижал меня в груди так тесно, что мне оставалось только беспрерывно целовать его. Согнув колени, он снизу вонзался в меня так, что было ощущение, будто он по-прежнему сверху. У меня в легких почти не хватало воздуха. Мои бедра до боли бились о его, крепкие и твердые, особенно сейчас, от напряжения. С визгом и криками, я несколько раз меняла положение, оказываясь то снизу, то сверху, то на боку. Бешеные и неугомонные, мы грохнулись на пол. Это образумило нас лишь на секунду.
— Черт, порвался! — ДонУн вышел из меня, вовремя заметив переработку. Недоработкой это называть было трудно. Я протянула руку следом, желая его поймать. Он опять залез в ящик и надел новый. У меня не было сил подняться и я, как бесхребетное, была поднята им за подмышки и кинута на кровать, обратно.
Парень забрался вдогонку и, развернув меня к себе спиной, опер о спинку кровати. Я почувствовала, как он снова вошел в меня. Зарычав от блаженства, я выгнулась сильнее. ДонУн почти тут же поймал случайно потерянный ритм, и кровать затряслась пуще прежнего. Пальцы до судороги вцепились в древесину, ломая ногти. Дыхание ДонУна обжигало плечо, смягчая огонь желания поцелуями. Я обернулась, и наши уста встретились, не сбивая нас с неистовых фрикций.