Рассказывал и следил, как меняется ее взгляд: вот недоверие сменяется удивлением, вот мелькает злость, вот печаль и, наконец, легкая ирония – на моменте, когда он понял, что Баранова тратит на себя даже то, что должна отдавать за квартиру.
– Дурак, – резюмировала Докия.
– Так я и говорю, что дурак, – он расслабился, заулыбался. – Может, все-таки возьмешь меня соседом?
Докия покачала головой. И непонятно, это отрицание или согласие, но неуверенное.
– Ты подумай. Обещаю не приставать.
И она улыбнулась. Хорошо. По-настоящему.
Глава 22
Алиса отписалась, что дома. Совсем дома. Не в той золотой клетке, которую выковал для нее Елкин. Докия порадовалась. Потом звякнуло сообщение из банка, что на ее счет поступила сумма, равная трем средним месячным зарплатам. Разозлилась. Попыталась перевести обратно, не получилось. Позвонила Ельниковой на новый номер, приобретенный незадолго до отъезда. Та долго не брала телефон, но Докия не сдавалась, набирала и набирала снова.
– Алиса, ты с ума сошла? – кинула для начала вместо приветствия.
– Не сошла. Тебе пригодится. Это компенсация за возможные инсинуации Олега. Ты же не думаешь, что он так просто отвалит? – немного нетрезво выдала собеседница.
– Он же тебе все счета перекрыл!
– Не все. Что, я идиотка, что ли? Все звери роют себе запасные норы, когда их пытаются загнать. Человек – тоже зверь.
А потом послышались отвратительные звуки – похоже, Ельниковой стало плохо, и гудки.
Она перезвонила сама, через три дня. Рассказала, что живет с Надеждой Михайловной, в крошечной однушке, потому что мать заявила, что дочь сошла с ума, если из-за обычной семейной ссоры решила растоптать свое будущее. А вот бабушкина сестра поддержала. Почти во всем. Но в конце концов, это уже решение только Алисино, она не снимает с себя ответственности за него.
Докия сначала не поняла, о чем это Ельникова, слишком уж та обтекаемо говорила. Но Алиса терпеливо повторила:
– Завтра я иду на аборт. Понимаю, что ребенок ни в чем не виноват. Но я действительно не хочу, чтобы меня связывало с Олегом хоть что-то. Или кто-то.
И по интонации стало ясно, что никаких советов и увещеваний Ельникова не примет. Впрочем, Докия и не собиралась чего-то советовать или уговаривать ее. Наверное, когда человек принимает подобное решение, он уже все взвесил и обо всем подумал. Каждый разнашивает свои сапоги. Ошибки совершает – тоже свои. И универсальных решений для каждого нет. Советы вправе давать только тот, кто готов нести за них ответственность. Докия не готова.
Только на душе все равно стало мерзко.
Позвонила Никитиной:
– Юль, пошли в кафе. Кофе, пироженку. Отвлечемся хоть.
– А пошли, – согласилась та и даже пришла без Гришика.
Левент принес на пробу малюсенькие пирожные-новинки, каждое на один укус, сколько ни съешь – все мало.
– Блин! Доня! Я раздуюсь из-за тебя, – притворно ворчала Никитина. – Тебе-то хорошо, ты маленькая, как Дюймовочка! А меня прет от одних запахов.
– Может, не от запахов, Юль, а от другого прет? Смотри, только родители с Гришиком смирились.
Никитина наморщила нос:
– Фу, Кислова! Как неприлично. Мне хватает прививки от материнства на фотосессиях. Это на статичных кадрах все малыши булочки и симпатяшки, в жизни большая часть разъедают нервы взрослым быстрее соляной кислоты.
И Докия посмеялась над сравнением, ловя себя на мысли, что так хорошо и спокойно не чувствовала себя уже очень давно. Казалось, ни одной проблемы не осталось. О соседке теперь можно несколько месяцев не беспокоиться. С Лисом разобрались. Это все ее загоны, Евдокии Андреевны Кисловой…
Она повернулась в сторону и недоуменно нахмурилась: показалось, что в стороне за колонной сидит Саша. Твердой уверенности, что это он, не было, тем более парень, словно специально, передвинулся еще больше в тень.
– На кого ты все пялишься? – заметила Юля, как всегда слишком громко.
Докия цыкнула на подругу. И зашептала:
– Тихо ты, граммофонище! Там у выхода сидит один парень. Тебе не кажется, что это Саша?
– Любитель прокладок? – Никитина не сдержалась. – Я его видела-то пару раз.
Действительно. Саше ни Алиса не угодила (но это можно было понять), ни Юля. Он для обеих находил такие эпитеты, что становилось понятно – они его раздражают. А зачем специально нервировать человека?
– Похож, конечно, – Юля присмотрелась, оттянув уголки глаз пальцами. – Но тогда почему не подходит? Меня испугался?
Докии на миг показалось, что подруга собралась помахать парню. Но тот стремительно встал и, кинув на стол деньги, вышел.
– Упс, – усмехнулась Никитина. – Точно испугался. Или ты уже в каждом постороннем парне его видишь, а? Позвони, если соскучилась, пусть приходит, я, так и быть, не стану вам романти́к портить.
Докия задумалась, хочется ли ей в данный момент звонить Саше? А зачем? Разве только для того, чтобы выяснить, это был он или нет? Глупо.
– Проехали, Юль. Не собираюсь я никому звонить. И ни в ком постороннем его не вижу.
Подруга втянула через соломинку полный рот фраппе, сразу став похожей на лягушонка, и покивала, типа, верю-верю. Но переубеждать Никитину – бесполезно, чем больше ей начнешь приводить доводов «против», тем больше она найдет доводов «за». А этого, честно говоря, совсем не хотелось. Докия ведь способна разобраться: любит человека, он ей просто симпатичен или довольно сиюминутного общения.
Саша милый парень. Но… Напрягал иногда. Он казался каким-то слишком… Слишком сладким, слишком хорошим, слишком правильным. Сплошной ромком, только попкорна не хватает.
Говорил правильные слова, которые растопили бы любую другую девушку. Окружал вниманием и заботой, но почему-то от них становилось душно. Саша мог вклиниться в планы Докии, со словами, что все можно отложить, ведь он же отложил ради нее. Мог вскользь бросить, что вообще зачем ей магистратура, для женщины довольно того, что рядом с ней будет человек, ее понимающий и принимающий со всеми потрохами, который и возьмет ответственность за полное содержание. Или предложить пойти обновить гардероб Докии на более подходящий ей. Что это? Аукцион невиданной щедрости? Или завуалированная попытка унизить?
И еще разные-разные мелочи, царапающие изнутри. Вроде бы и все хорошо, но иногда блевать хочется! Наверное, Докия вообще просто не готова ни к каким отношениям – и дело только в этом.
– Прием, Кислова! – Юля помахала салфеткой перед носом. – Ты последнюю пироженку доедать будешь? Или мне талию гробить?
– Ешь, – разрешила Докия.
– Хо-хо-хо! – изобразив злорадный смех, Никитина насадила на вилку крошечное глянцевое сердце и отправила его в рот. – Прелесть!
– Ельникова решила избавиться от ребенка Котика, – новость вылетела как горошина из перезревшего стручка.
Юля даже закашлялась от неожиданности.
– Во дает.
– Просила не переубеждать.
Никитина открыла рот, но, видимо, не нашлась, что сказать. Просто дожевала пирожное, промокнула рот салфеткой и махнула Левенту.
Отвлеклись, называется.
Гришик уже ждал Юлю на улице. Дул пронизывающий ветер, и, похоже, парень основательно промерз.
– А чего не зашел внутрь?
Он лишь смущенно улыбнулся, и Докия сделала вывод, что просто с деньгами у него не густо, но жить за счет Юли не хочет. И то ладно.
Ребята побежали в сторону остановки, а Докия к себе. На душе было тревожно. То и дело чудилось, что кто-то идет следом. А сгущающиеся осенние сумерки, казалось, таили массу опасностей.
У дома немного выдохнула. Окинула взглядом горящие окна. Сидят сейчас все дома, ужинают, пьют чай. Наверное, кто-то кого-то ждет, а кто-то уже дождался. Держатся за руки, смотрят в любимые глаза, говорят друг другу важные слова. Милота.
На миг показалось, что и в ее окнах горит свет. Сердце сначала встрепенулось, а потом будто замерло. Слюна загустела и стала горькой – не сглотнешь. И все это за секунду.
А потом Докия поняла, что это просто фонарь бьет в окна. И сразу отлегло. Подумала, что так сказывается общее напряжение последних трех недель. Витамины, что ли, пропить от нервов?
Зашла в подъезд. В углу, прислонившись к батарее, стоял Елкин. И судя по тяжелому амбре вокруг, не в самом трезвом состоянии.
Кажется, где-то когда-то подобное уже случалось. Даже захотелось оглянуться и схватить за руку Лиса, а потом пробежаться к нему домой, вызвонить маму, милицию. Но возраст не тот. Маму не вызовешь. Милицию переименовали в полицию. И Стрельникова рядом не наблюдается. Уйти? Или попытаться прошмыгнуть?
Докия сделала шаг-другой, почти уже добралась до ступенек. Елкин встрепенулся, как сторожевой пес, и прорычал:
– Куда, сука! – схватил за руку.
– Отпусти! – крикнула Докия. – Орать буду!
– Где Алиска? – похоже, ему было плевать на угрозу.
Он навалился на девушку, припер к стене, обдавая смрадным дыханием, одной рукой сдавливая предплечье, а другой – лицо. Сжимал, сминал пальцами. Больно. Страшно. Перемещаясь к горлу. Оставляя синяки.
– Говори, мразь!
– Отпусти! – повторила Докия.
Попыталась оттолкнуть Елкина, в надежде, что тот пьян и у нее хватит сил, но он на удивление ровно держался на ногах. Тогда Докия залепила ему коленом по чреслам. И вырвалась. Побежала по ступенькам, опасаясь, что лифт, как назло, окажется сломанным, и нащупывая в кармане ключи. Как хорошо, что не убрала их в сумку!
Руки тряслись. Вставить ключ в замочную скважину получилось далеко не с первого раза, но топанье Елкина доносилось, к счастью, все же ниже. Бывший Алисин муж матерился, чертыхался и, похоже, не слишком хорошо управлял собственным телом.
Докия заскочила в квартиру. Щелкнула задвижкой. Потом второй. На все три оборота. И буквально упала на пол, прямо на коврик, не заботясь, что сейчас соберет на пальто всю грязь. Сердце грохотало. И кажется, пошла кровь из носа. Включать свет не хотелось. В темноте казалось спокойнее и надежнее.