Имя Волгина лишь создается,
Мы за новое имя — горой.
Волгин, Волгин, чей стон раздается?
То читатели стонут порой.
С успехом демонстрирует поэт
Всю многогранность творчества богатого
Уж невозможно отыскать предмет,
На корм не было бы надписи
Гамзатова…
Онегин, добрый мой приятель.
Весьма прилежный был читатель.
Судьба Евгения хранила:
Он не дошел до Даниила…
Закономерностей в судьбе
Ища, учти, пиит:
Напишет Гринберг о тебе, —
Ты, стало быть, мастит!
«Огней так много золотых…»
Посмотришь и не верится.
Стихов так много холостых
У Доризо имеется.
Битвы. Штурмы. Укрепленья.
В доте. В роте. В эскадроне.
Поэтесса в наступленьи.
Мы, простите, — в обороне.
С поэтом вот что происходит:
Порою на него «находит».
Порою, что «нашло», проходит,
А после снова происходит…
О нем скажу я не без лести:
Агит-поэт, невольник чести!
Фонтаном красноречия
Меня он покорил.
Но думал после встречи я:
О чем он говорил?..
Снова замерло все до рассвета,
Дверь не скрипнет, не вспыхнет окно.
И везде в честь большого поэта
Одиноких гармоней полно.
Кто этой книги не читал.
Пусть горько пожалеет.
Уже и автор белым стал,
А парус все белеет..
Плывут куда-то корабли
Свободно и раскованно.
Стоишь на краешке земли,
А это, брат, рискованно…
Ее никто не укорит —
Она себя не повторяет:
Захочет — Гейне поощряет,
Захочет — Кафку объяснит.
Сатирическая трасса,
Как известно, нелегка.
А у них комедий — масса!
Жаль, бессмертных нет пока.
Вот Кугультинов Друг степей.
Калмык.
Ну как не оценить его натуру!
Вошел в российскую литературу
И назовет его всяк сущий в ней язык.
Всегда восточный виделся мудрец
Нам в образе почтеннейшего старца.
Но мненье наше опроверг конец
Пример оптимистичного балкарца.
От души желая вам успехов,
Видеть вас хотим на высоте,
На которой находился Чехов;
Будучи Антошей Чехонте…
Не оценить мы не могли
Его полотен ширь.
Кто не осилит «Соль земли»,
Тому грозит «Сибирь»!
Мы у сказок все во власти.
Долго будут сниться мне
Невсамделишние страсти
В невзаправдашней стране.
Много песен слыхал я в родной
стороне,
Ими в самое сердце я ранен.
Но чем дальше, яснее становится мне.
Как хорош… Лев Иваныч Ошанин[2].
Шел трамвай десятый номер
По бульварному кольцу.
Мимо ехал на машине
Сам писатель Михалков.
Было время, шаг печатав.
Был солдатом Наровчатов.
Так, печатав и печатав,
Стал поэтом Наровчатов.
Майора Пронина не видно много лет,
Искать его следы, — напрасные заботы.
Хотя он не оставил службу, нет,
Он просто перевелся… в анекдоты.
Читатель наш рожден быть хватом.
Да жаль его — сражен Булатом…
Хотя писал он прозу, был поэтом.
Накоротке со славой — был знаком.
«Трех толстяков» придумал, но при
этом
Не стал ни богачом, ни толстяком…
Лев ОШАНИН
Много песен слыхал я в родной стороне,
Популярен их автор московский.
Но чем дальше, яснее становится мне,
Как хорош… Михаил Матусовский[3]!
Талант редактора! О, ото не пустяк!
Он должен быть и тверд и в то же
время гибок.
И Полевой таков. А если что не так.
То кто же в «Юности» не совершал
ошибок…
У старика плодовитого
Много острого, ядовитого.
С перцем, с солью, огню подобного,
А в итоге — вполне съедобного.
Чем знаменит Иосиф Прут?
А тем что он и там и тут.
Внесите ясность, ради бога:
Один ли Прут иль Прутов много?
Среди песенников ты — первый.
Рядом некого с тобой ставить.
Вспоминаю я твои песни,
Что-то с памятью моей стало…
— Вы любите «Театр»? —
Его спросили как-то.
— Люблю! — ответил он. —
Ведь я же в нем редактор!
Светлов любим и почитаем всеми,
Хотя вопрос не праздный зададим:
Знаком ли был поэт во всеми теми
Кто ныне горд интимной дружбой с ним?
Когда бы увидал его Рублев,
Разув глаза, он стал смотреть бы
в оба,
И пригласил позировать его бы
Не меньше, чем за тысячу рублев…
Стаднюк, не ставьте мне в вину
Того, кто мой кумир.
Я вашу прочитал «Войну»,
Но я хочу «…и мир».
Он прошел над Алазанью
Поседелый, как сказанье,
Нержавеющий, как гвоздь,
Он везде желанный гость.
Все для того, чтоб слово заблистало:
Собачья жизнь — прекрасной прозой
стала!
Кто не видит, так услышит:
Шагинян всегда в труде.
Пишет. Ездит. Ездит.
Пишет. Пишет. Ездит. И т. д.
Виктор Шкловский о Толстом
Сочинил солидный том.
Хорошо, что этот том
В свет не вышел при Толстом…
Более подробно о серии
В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.
В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.
Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).
Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.