Почему актриса при виде меня бросилась бежать?
И почему тот актер нацепил кожаную куртку моего брата?
Есть только один способ все узнать. Я бросаюсь вслед за бегуньей, и Веллингфордовские форменные ботинки громко стучат по дорожке.
Она сворачивает, перебегает улицу, но я не отстаю. Ослепляющий свет фар. Прямо передо мной тормозит «тойота», чуть не сбив с ног, я ударяю кулаком по капоту и бегу дальше.
Женщина уже почти у самого парка. Там под мерцающими фонарями прогуливается несколько человек, но они не горят желанием вмешиваться, да и беглянка не спешит просить их о помощи.
Я ускоряюсь, почти ее догнал. Один пудель принимается лаять. Хватаю женщину за капюшон розового плюшевого спортивного костюма.
Она спотыкается. Собаки словно с цепи сорвались. Никогда не думал, что из пуделей получаются такие отличные сторожевые псы. По-моему, они собираются меня загрызть.
– Погодите, пожалуйста. Я не причиню вам вреда.
Актриса поворачивается, между нами беснуются псы. Я примирительно поднимаю руки. В парке темно и тихо, но на соседней улице есть освещенные магазинчики: если она снова побежит, а я буду ее преследовать, кто-нибудь наверняка выскочит ей на помощь. Женщина вглядывается в мое лицо.
– Чего тебе надо? Мы больше никаких дел не ведем. Все кончено. Я говорила Филипу, что больше никого из вас видеть не желаю.
Не было никакого кино. Конечно. Какая жуть. Баррон, наверное, исправил одну маленькую деталь в воспоминании: сделал так, словно все случилось не взаправду, а в фильме. Так, видимо, проще, чем полностью стирать память. И я все забыл, как забываю обычно детали дурацких полицейских сериалов.
– Я с вами уже расплатилась.
Вглядевшись пристальнее, я пытаюсь вспомнить, концентрируюсь только на ней. Темные волосы собраны в хвост, на пухлых губах (определенно силикон) блестит ярко-розовая помада, уголки глаз чуть приподнять вверх, из-за высоких бровей кажется, что на лице застыло удивление. Наверняка тут потрудился пластический хирург. Зато шея в морщинках. Красивая и немного ненастоящая; понятно, почему Баррон решил превратить ее в актрису.
– Больше я платить не собираюсь. Вы не сможете меня шантажировать.
О чем она?
– Этот негодяй меня обманул. Обещал жениться. А потом, когда я узнала, что он уже женат, начал меня колотить. Но тебе-то что? У тебя самого, небось, девчонка, которую ты поколачиваешь. Убирайся, грязный ублюдок.
Я все еще вижу перед собой женщину, за которую принял ее по ошибке. А она, интересно, кого видит перед собой? Дышит бегунья часто и прерывисто, на ее шее блестит капелька пота. Испугалась.
Убийцу она видит, вот кого.
– Так это вы заказчик. Вы заплатили Антону, чтобы убрать Янссена.
– У тебя микрофон с собой? – женщина повышает голос и словно специально обращается к невидимому записывающему устройству. – Я никого не убивала. Я никого не заказывала.
Потом оглядывается на «Кипрские высоты»: опять собралась, наверное, броситься наутек. Я снова поднимаю руки.
– Ладно-ладно. Глупо получилось.
– Да. Все выяснил?
Я киваю, но вдруг вспоминаю еще кое про что.
– А где вы были во вторник вечером?
– Дома с собаками, у меня голова болела. А что?
– Моего брата застрелили.
– Я разве похожа на убийцу? – хмурится дамочка.
Нет, просто заплатила наемникам, чтобы любовника укокошить. Мое молчание она расценивает в свою пользу и, бросив напоследок торжествующий взгляд, удаляется в сопровождении своих пуделей.
Я иду назад к машине. Больно – натер мозоль на большом пальце. В таких ботинках не очень удобно гоняться за злодеями. Из подъехавшего «мерседеса» высовывается Сэм.
– Кассель, ты что-нибудь узнал?
– Да. Она приняла меня за грабителя и собралась отбиваться.
– Я решил подъехать поближе, а то вдруг пришлось бы удирать. Она что, не в курсе, что грабители галстуков не носят?
Я поправляю воротник пиджака.
– Я не просто какой-то там грабитель, я благородный вор и настоящий джентльмен.
Сэм за рулем. Мы возвращаемся в Веллингфорд и по пути заезжаем купить кофе и картошку фри. Залезаем обратно в комнату через окно. От нас за милю несет фаст-фудом, так что приходится вылить на себя полбутылки освежителя воздуха.
– Прекратите курить в комнате, – ворчит комендант, когда наступает время отбоя. – Думаете, я не знаю, чем вы тут занимаетесь.
После его ухода мы принимаемся хохотать и долго не можем остановиться.
Первым уроком «развивающиеся страны и этика». В коридоре ко мне подбегает запыхавшийся Кевин Форд и сует в руки конверт.
– Сколько ставят на то, что Грег Хармсфорд затащил в постель Лилу Захарову?
– Что?
– Неужели я первый на это поставил? Эй, старик!
– Кевин, ты о чем?
Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ухватить его за плечи и не встряхнуть хорошенько, но голос у меня, похоже, срывается.
– Как я высчитаю вероятность, если вообще не понимаю, о чем ты?
– Я слыхал, они переспали вчера вечером в общей комнате. Грег хвастался Кайлу, его соседу, пришлось отвлекать коменданта.
– Хорошо, – я киваю, во рту все пересохло. – Я возьму деньги, но, если больше никто не поставит, мне придется их вернуть.
Говорю я все это почти на автомате, обычный мой ответ в подобных случаях.
Кевин убегает, а я, шатаясь, вваливаюсь в класс.
Хармсфорд сидит на обычном месте возле окна. Усевшись напротив, я сверлю глазами его затылок, разминая затянутые в перчатку пальцы.
Льюис что-то тараторит про какие-то торговые соглашения, а я представляю, как было бы здорово вонзить наточенный карандаш Грегу прямо в ухо. Это всего лишь слухи, которые всегда распускают про новеньких девочек. Пустая болтовня и домыслы.
После урока я выхожу из класса, минуя парту Хармсфорда. Он широко ухмыляется и вопросительно поднимает брови, словно бросает мне вызов.
Странное поведение.
– Эй, Кассель, – его улыбка становится еще шире.
Прикусив щеку, я заставляю себя спокойно пройти мимо. Во рту металлический привкус крови. Иду, не останавливаясь.
В кабинете статистики сталкиваюсь с нагруженной учебниками Даникой и выдавливаю через силу:
– Привет, не видела Лилу?
– Последний раз вчера.
Я кладу руку ей на плечо.
– У вас с ней есть общие предметы?
Даника косо на меня смотрит.
– Ей приходится много наверстывать, она часто ходит на дополнительные занятия и к репетиторам.
Конечно, три года в кошачьей шкуре – какая уж тут успеваемость. А я был слишком занят собой и не обратил внимания.
На статистике мне передают еще три конверта. Две ставки касаются Лилы и Грега. Я возвращаю их с таким выражением лица, что никто не решается ничего спросить.
На обед Лила не приходит. Я иду в ее общежитие и поднимаюсь по лестнице. Поймают – выкручусь как-нибудь. Если тут та же планировка, что и в нашей общаге, то в каждой комнате должно быть по одному окну. Пересчитываю двери.
Стучу. Никто не отвечает.
Замок пустяковый. Сам регулярно взламываю такой на собственной двери, даже ключи поэтому редко с собой ношу. Немного пошуровать булавкой – и все.
Лила живет одна, без соседки; значит, ее отцу пришлось хорошенько раскошелиться и сделать для школы солидное пожертвование. Кровать передвинута к окну, на полу валяются смятые светло-зеленые простыни. Возле стены стоит битком набитый книгами шкаф (с собой, видимо, привезла). На крышке большого чемодана пристроились электрический чайник (в общежитии такие держать строго запрещено) и крошечный зеленый айпод, подсоединенный к дорогущей аудиосистеме и наушникам. Там, где должен стоять письменный стол соседки, красуется туалетный столик с зеркалом, который Лила тоже прихватила из дома. Стены увешаны фотографиями голливудских кинозвезд: Бетти Дэвис, Грета Гарбо, Кэтрин Хепберн, Марлен Дитрих и Ингрид Бергман. Рядом с каждым снимком пришпилена цитата.
Около черно-белого дымчатого портрета Гарбо висит: «Я ничего не боюсь, кроме скуки».
Я улыбаюсь.
Запираю за собой дверь комнаты и, уже повернувшись к лестнице, наконец-то замечаю приглушенный звук, который слышал все это время: в ванной течет вода – работает душ.
Иду туда.
На стенах розовый кафель, сладко пахнет девчачьими фруктовыми шампунями. Если меня здесь застукают, я точно не смогу оправдаться.
– Лила?
Кто-то тихонько всхлипывает. Наплевать, пускай застукают.
Она сидит под душем, прямо в школьной форме. Одежда и волосы насквозь промокли. Кран открыт на полную катушку, как она еще дышать умудряется при таком напоре. По опущенным векам и полураскрытым посиневшим от холода губам стекают ручейки.
– Лила?
Она открывает глаза и смотрит на меня, словно не веря, что я пришел.
Это все моя вина. Ведь раньше Лила всегда была бесстрашной и решительной.
– Кассель? Как ты узнал?.. – она прикусывает губу.
– Что он с тобой сделал?
Меня трясет от ярости, собственной беспомощности, а еще от нестерпимой ревности.
– Ничего, – такая привычная жестокая усмешка, только сейчас Лила смеется сама над собой. – То есть я сама так захотела. Думала, может, проклятие сниму. Раньше я никогда… До превращения я была еще ребенком, вот и решила: если пересплю с кем-нибудь, вдруг поможет. Не помогло.
Медленно сглотнув, я говорю нарочито заботливым голосом:
– Давай-ка вылезай, надо просохнуть. Замерзнешь.
Совсем как те старушки из Карни: «Простудишься, заболеешь и умрешь».
Лила уже выглядит не так жутко, ее улыбка меньше похожа на оскал.
– Ну, сначала-то вода была горячая.
Я беру с ближайшей скамейки полотенце, тошнотворно розовое с большой фиолетовой рыбой. Наверняка не ее.
Лила медленно и неуклюже встает и выходит из душа. Заворачиваю ее в махровую ткань. На мгновение оказавшись в моих объятиях, она вздыхает и утыкается в мое плечо.
Мы идем по коридору к ее комнате. Там Лила садится на кровать, обхватывает себя руками и будто сжимается в комок. Вода с мокрой формы капает прямо на простыни.