– Больно, – шепчет Лила.
Торопливо отпускаю ее руку. Кожа на перчатке натянулась, будто я сжал кулак.
– В чем дело?
– Просто слышно плохо, – похоже на правду, ведь я, вообще-то говоря, и не слушал.
Она кивает, немного нахмурившись. Выжидаю, кажется, целую вечность, а потом, повернувшись к ней, шепчу:
– Сейчас вернусь.
Лила снова хмурится, в ее глазах вопрос.
– Я в туалет.
Выхожу в коридор и иду в противоположную от туалета сторону. Останавливаюсь, прислоняюсь к стене и достаю мобильник. Как там назывался тот идиотский журнал? «Миллионеры у себя дома»?
– Привет, зайчик, – отвечает мама. – Сейчас перезвоню с городского.
Я прокашливаюсь.
– Сначала объясни, почему тебя показывали по телевизору?
– Ты видел? – она глупо хихикает. – И как я выглядела?
– Как будто переоделась кем-то другим. Что ты делала у губернатора Пэттона? Он ненавидит мастеров, а ты мастер, и к тому же у тебя судимость.
– Он очень милый, надо только узнать его поближе, – щебечет мать. – И он не ненавидит мастеров, он хочет ввести принудительное тестирование, чтобы их спасать. Ты что – не слушал выступление? К тому же, у меня нет судимости. Никакой. Была апелляция, и мое дело пересмотрели.
Со стороны музыкального кабинета вдруг раздаются крики.
– Попались, уродцы, – вопит кто-то.
– Я перезвоню, – повесив трубку, я возвращаюсь к классу.
Грег наблюдает, а Джереми стоит в дверях и снимает, поводя видеокамерой туда-сюда, словно пытается никого не упустить. Он так хохочет и дергается, интересно, хоть что-нибудь записалось или получатся только цветные пятна?
В коридор выходит Рамирес, и мальчишки отступают, но все равно продолжают снимать. Теперь они снимают ее.
– Вы оба получаете по выговору, – странным дрожащим голосом объявляет учительница. – За каждую следующую секунду съемки получите еще по одному.
Джереми сразу же опускает камеру и принимается нажимать на кнопки.
– В наказание оба будете всю неделю оставаться после уроков в моем классе. А запись нужно уничтожить, понятно? Это вторжение в частную жизнь.
– Да, мисс Рамирес, – соглашается Джереми.
– Хорошо, можете идти.
Грег и Джереми убегают. Рамирес смотрит им в спину. А я смотрю на нее. В груди все похолодело от нехорошего предчувствия.
Этой же ночью появляется веб-сайт. Утром в четверг уже вовсю ходят слухи: Рамирес вне себя, но Норткатт не может найти виновных. Джереми заявил, что ничего не вывешивал в интернет и хотел уничтожить запись, но кто-то якобы пробрался к нему в комнату и украл камеру. Грег утверждает, что ни к чему не прикасался.
Мне подсовывают все больше и больше конвертов с деньгами: да или нет? Чуть ли не вся школа с азартом делает ставки: кто именно из участников встречи клуба мастер. А я и сам был в той комнате и вышел в коридор только по нелепой случайности.
– Мы берем деньги? – интересуется на перемене Сэм.
Видок у него не очень. Мой сосед умный парень и понимает, тут сложно выбрать правильное решение.
– Да. Мы должны. Если не будем принимать ставки, то полностью потеряем контроль над ситуацией.
И мы берем деньги.
В четверг вечером веб-сайт исчезает, словно его и не было.
Глава девятая
В нашей комнате в общежитии Сэм снимает форму, брызгается одеколоном и надевает футболку с надписью: «Да, я именно тот отличник, про которого вы столько читали». Свалив книги на кровать, я интересуюсь:
– Куда собрался?
– Митинг, – закатывает глаза сосед. – Даже не пытайся откосить. Даника тебя убьет. Кожу сдерет живьем.
– Точно, – я провожу пальцами по волосам – опять порядком оброс. – А я-то думал, из-за всего этого сумасшествия…
Я замолкаю, не зная, как закончить фразу. Сосед никак не комментирует это бессвязное бормотание. Привык, наверное, к моему идиотскому поведению. Со вздохом скинув черные форменные ботинки и брюки, я натягиваю джинсы, развязываю галстук и бросаю его на шаткий письменный стол. Все, готов. Белую рубашку снимать лень.
Мы подходим к центру искусств Роулингса (здесь располагается кабинет музыки Рамирес и обычно проходят встречи «Сглаза»). На дворе сентябрь, но погода необыкновенно теплая. Около входа стоит Даника в длинной юбке из батика с колокольчиками на подоле; кончики ее косичек выкрашены темно-фиолетовым.
– Поездку отменили, – она почти кричит. – Представляете? Норткатт на все плевать, кроме мнения спонсоров! Нечестно! Она же сначала согласилась.
– Дело не только в школьной администрации, – вмешивается Рамирес. – Сами ученики отказались ехать. Никто не хочет при всех садиться в автобус.
– Идиотизм какой, – бормочет себе под нос Даника, а потом говорит уже громче. – Мы бы могли что-нибудь придумать. Можно было встретиться не в школе, а где-нибудь еще.
– Знаешь, некоторые из членов клуба действительно мастера, – не выдерживаю я. – Для них это не просто важное дело, речь идет об их жизни. И они, как ты понимаешь, волнуются о последствиях – что будет, если их секрет раскроют?
Даника бросает на меня уничижительный взгляд.
– Как они собираются чего-то добиться с таким отношением? – под этим «они» явно подразумеваюсь я.
– А может, они и не собираются.
– Прости, Даника, – тяжело вздыхает Рамирес. – Я знаю, ты душу вложила в этот клуб.
– Что случилось? – спрашивает кто-то тихим голосом.
К нам незаметно подошла Лила. Желтый сарафан, огромные бесформенные ботинки, перекинутый через плечо рюкзак. Я ощущаю нечто вроде электрического разряда, как всегда при виде нее.
– Поездку отменили, потому что школьная администрация трусит, – поясняет Сэм.
– Понятно, – Лила пинает тяжелым ботинком комок глины, а потом смотрит на нас. – А мы можем поехать вчетвером?
Даника удивленно и пристально смотрит на нее, а потом поворачивается к Рамирес:
– Да! Правильно. Родители же согласились нас отпустить, и мы сдали секретарю подписанные справки.
– Но они для школьной поездки, – сомневается Рамирес.
– Мы старшеклассники, – не сдается Даника. – И у нас есть родительское разрешение. Норткатт не может нам запретить.
– Что-то я не помню, чтобы мистер Шарп сдавал справку.
– Ой, я ее забыл в комнате, давайте, сбегаю принесу.
– Хорошо, – со вздохом сдается Рамирес. – Кассель, принеси мне разрешение, и вы вчетвером можете уйти с уроков и поехать на митинг. Но только если обещаете вернуться к самостоятельной работе.
– Обязательно, – уверяет ее Лила.
Я быстренько подделываю нужную бумажку, и вот мы уже идем к Сэмову катафалку 1978 года выпуска марки «кадиллак». Лила разглядывает наклейку на бампере.
– Он что, действительно ездит на растительном масле?
От нагретого солнцем асфальта поднимается жар. Я вытираю лоб, стараясь не обращать внимания на блестящие капельки пота на шее Лилы.
Сосед с гордой улыбкой похлопывает по капоту.
– Нелегко было отыскать дизельный катафалк и его переделать, но у меня получилось.
– Внутри вечно пахнет картошкой фри, – Даника запрыгивает в машину. – Но к запаху быстро привыкаешь.
– Что может быть прекраснее картошки фри? – отзывается Сэм.
Лила залезает на заднее сидение (обыкновенное заднее сидение – Сэм его снял с нормального «кадиллака»), а я усаживаюсь рядом.
– Спасибо вам большое, ребята, – Даника со значением смотрит на меня. – Я знаю, вы не очень-то хотели ехать, поэтому вдвойне ценю ваш поступок.
– Я не то что бы не хотел, – я со вздохом вспоминаю маму на собрании у Пэттона. – Просто не увлекаюсь политикой.
– Да?
Взгляд у Даники недоверчивый, но вроде бы она не злится, скорее, удивляется.
– «Магия смерти» будет играть, – Сэм выезжает с парковки и одновременно ловко меняет тему разговора. – И мы, наверное, успеем на выступление «Голыми руками».
– Концерт? А я-то думал, никакого веселья, сплошные шествия с плакатами.
– Не волнуйся, Кассель, – ухмыляется Даника, – в плакатах недостатка не будет. Протестующие пройдут маршем мимо ратуши к парку Линкольна, именно там и запланирован концерт. Речи тоже будут.
– Вот и прекрасно. А то я всерьез испугался, что пришлось прогулять наши суперважные занятия ради какого-то…
Лила смеется, откинувшись на сидении.
– Ты что?
– Не знаю. Кассель, у тебя хорошие друзья.
Она легонько касается рукой моего плеча.
По спине бегут мурашки. Вспоминаю на мгновение, как она обнимала меня тогда ночью, без перчаток.
В машине только мы четверо. А на завтра запланирован совместный поход в кино. Приходится стараться изо всех вил и постоянно напоминать себе, что это не настоящее свидание.
– Да, мы такие, – соглашается Сэм. – Зато ты уже сто лет знаешь нашего славного Касселя. Поделишься какими-нибудь компрометирующими подробностями?
Лила глядит на меня, хитро прищурившись:
– В детстве он был крохотной малявкой, а потом, лет в тринадцать, вдруг начал расти и вымахал в настоящую каланчу.
– А ты малявкой так и осталась, – улыбаюсь я.
– Обожал грошовые романы-ужастики и, если уж начал такой читать, всегда от корки до корки. А когда его дед поздно ночью выключал свет в спальне, Кассель вылезал из окна и читал под уличным фонарем. Утром я находила его, дрыхнущего на газоне.
– У-у-у, – умиляется Даника.
Я делаю неприличный жест и издаю не менее неприличный звук.
– А однажды на ярмарке в Оушен-сити он так объелся сахарной ватой, что все вышло обратно.
– Я не один такой был.
– Как-то несколько дней напролет он смотрел старые черно-белые фильмы, а после нацепил фетровую шляпу, – Лила корчит мне рожу, а что тут возразишь? – Носил ее, не снимая, целый месяц. А был самый разгар лета.
Я смеюсь, а Сэм недоверчиво переспрашивает:
– Фетровую шляпу?
Я помню, как часами просиживал в подвале и смотрел один фильм за другим. Хриплые женщины, мужчины в роскошных костюмах, стаканы для виски, руки в перчатках. Родители Лилы развелись, и она с отцом уехала в Париж, а после возвращения оттуда стала красить глаза черной дымчатой подводкой и курить французские сигареты «Житан». Словно сама вышла из такого фильма. Фильма, в котором я мечтал оказаться.