Последний раз в тюрьме я был, когда навещал маму. В тюрьме люди живут, поэтому, хоть условия и нечеловеческие, есть кое-какие необходимые удобства, вроде столовой, спортивного зала. Столы, на худой конец.
Здесь все по-другому, потому что это не тюрьма, а камера предварительного заключения в полицейском участке.
У нас забирают бумажники, мобильники и сумки. Отпечатки пальцев им снимать лень – просто записывают имена и заталкивают в камеры. Женщин – в одну, мужчин – в следующую. И так далее, камер много, коридор длинный.
Внутри камеры пара скамеек, раковина и один тошнотворный сортир. Сортир, естественно, занят, скамейки тоже.
Даника безуспешно пытается объяснить полицейским, что мы несовершеннолетние, но они не слушают – просто запирают нас и уходят.
Сэм стоит рядом со мной, прислонившись к прутьям, закрыл глаза. Даника нашла местечко на одной из скамеек. Лицо у нее заплаканное. Перед тем как затащить нас в свой фургон, полицейские заставили ее прикрыть руки: одна перчатка потерялась, и ей до самого локтя примотали скотчем полиэтиленовый пакет. Она так и сидит в нем, прижав руку к груди.
Лила меряет шагами камеру.
– Лила.
Она разворачивается, оскалив зубы, и замахивается на меня сквозь прутья решетки.
– Эй, погоди, – я хватаю ее за запястье.
Лила выглядит удивленной, будто только сейчас вспомнила, что она человек.
– Все будет хорошо. Мы выберемся отсюда.
Она сконфуженно кивает, но дышит все еще часто и прерывисто:
– Как думаешь, сколько сейчас времени?
Мы приехали на митинг где-то в половине пятого и даже не успели дойти до парка.
– Наверное, около семи.
– Еще рано. Боже мой, я жутко выгляжу, – она выдергивает руку и проводит ею по волосам.
– Ты замечательно выглядишь.
В ответ Лила лишь фыркает.
Я оглядываю унылые лица сокамерников. Уверен, никто из них прежде не бывал в полицейском участке, ни у кого из них родственники не сидели в тюрьме. Надо как-то отвлечь Лилу.
– Ты когда-нибудь думала о будущем?
– В смысле, когда мы отсюда выйдем?
– Нет, после выпуска. Когда окончим Веллингфорд.
Я-то сам об этом уже давно размышляю.
– Не знаю, – она пожимает плечами и прислоняется щекой к решетке. – Этим летом папа возил меня в Пуэрто-Рико, на остров Вьекес. Мы просто лежали на пляже, загорали и купались. Там все гораздо ярче, небо голубое-голубое. Понимаешь? Я бы хотела вернуться туда. Лежать и впитывать в себя небо и море. Я так устала сидеть взаперти в темноте.
Я вспоминаю жуткую металлическую клетку, где ее столько времени держал Баррон. Летом, когда совсем накатила тоска, я стал читать о психологическом состоянии отбывающих одиночное заключение. Депрессия, отчаяние, постоянная тревога, галлюцинации.
Представить не могу, каково ей снова оказаться взаперти.
– А я никогда не был заграницей.
Что я несу? Я и на самолете-то никогда не летал.
– Ты бы тоже мог поехать.
– Если после выпуска ты все еще захочешь меня видеть, то я в полном твоем распоряжении, – я стараюсь, чтобы обещание прозвучало как можно более легкомысленно. – И что – больше ничего? Просто будешь валяться на пляже?
– Пока не понадоблюсь папе, – Лила уже дышит ровнее, и взгляд не такой затравленный. – Я всегда знала, кем стану, когда вырасту.
– Семейный бизнес. И никогда не хотела попробовать что-нибудь другое?
– Нет, – но в голосе у нее не только уверенность; что еще, интересно? – Я умею это лучше всего. К тому же, я – Захарова.
Я размышляю о том, что сам умею лучше всего. Вспоминаю Вандервеер, своего консультанта: «Будущее наступит быстрее, чем вы думаете».
Проходит около часа. В коридоре появляется полицейский с пачкой бумаг в руке.
Все разом принимаются кричать. Требуют адвоката. Вопят о своей невиновности. Угрожают подать жалобу в суд.
Он выжидает, пока не уляжется волнение, а потом объявляет:
– Следующие заключенные должны подойти к решетке, сцепить пальцы и вытянуть руки перед собой: Сэмюэль Ю, Даника Вассерман и Лила Захарова.
Снова возмущенные вопли. Даника встает со скамейки, Сэм неуверенно выходит вперед, оглядываясь на меня с выражением полного недоумения. Спустя минуту крики в камере замолкают.
Я жду, но полицейский явно не собирается больше называть ничьих имен.
Лила идет к решетке, а потом в нерешительности останавливается.
– Давай, – подбадриваю я ее.
– С нами вместе еще один друг, – она показывает на меня полицейскому.
– Кассель Шарп, – поддакивает Сэм. – Его зовут Кассель Шарп. Может, вы пропустили?
– Это все я виновата… – пытается что-то объяснить Даника.
– Молчать, руки перед собой, пальцы сцепить, – орет коп. – Все остальные, быстро сделали три шага назад. Быстро!
На друзей надевают наручники. По пути к двери они оборачиваются, а я напряженно размышляю: почему же меня оставили? Может, их родителям позвонили, а моих не смогли разыскать? Может, заключенных просто выводят группами по три, чтобы снять отпечатки пальцев? Я все еще просчитываю варианты, но тут к камере, не спеша, подходит агент Джонс.
– Ага.
– Кассель Шарп, – он едва заметно улыбается. – Пожалуйста, подойдите к решетке и вытяните руки перед собой.
Я подчиняюсь.
Джонс торжественно ведет меня по коридору, потом при помощи карточки-пропуска открывает дверь в другой коридор. Здесь нет камер, только белые стены и двери без окошек.
– Мы выслали во все полицейские участки специальное оповещение, касающееся тебя. Каково же было наше удивление, когда нам сообщили о твоем аресте в Ньюарке.
Я нервно сглатываю. Во рту пересохло.
– Раздобыл нужную информацию? – от него несет табачным дымом и несвежим кофе.
– Пока нет.
– Хорошо повеселились на митинге? Побегали от полиции? Полезный опыт, всегда пригодится.
– Ха-ха-ха, очень смешно.
Джонс широко улыбается, словно я и правда замечательно пошутил.
– Давай-ка, я объясню тебе процедуру. Есть два варианта развития событий. Ты, конечно, выберешь правильный.
Я киваю головой. Ни один из его вариантов мне наверняка не понравится.
– Тут в камере сидит Лила Захарова и еще парочка ребят, с которыми вас вместе повязали. Мы сейчас идем туда, и я сообщаю всей честной компании, что, раз они друзья Касселя, то могут идти. И всех отпускаю. Может, даже извинюсь.
Я замираю.
– Тогда они решат, что я работаю на вас.
– Да. Именно так.
– Если Лила расскажет отцу, что я работаю на ФБР, никакой информации я вам не добуду и вообще стану совершенно бесполезен, – я говорю слишком быстро, и он видит, что прижал меня к стенке.
Если пойдут слухи, что я работаю на федералов, даже мать не захочет, чтобы ее видели со мною рядом.
– А я, может, и так считаю тебя бесполезным, – пожимает плечами Джонс. – Может, когда, кроме нас, у тебя не останется больше друзей, ты иначе взглянешь на ситуацию.
Я набираю в грудь побольше воздуха:
– Какой второй вариант?
– Обещай, что к концу следующей недели у тебя будет для меня зацепка. Накопай что-нибудь про загадочного убийцу. Что-нибудь стоящее. И никаких больше оправданий.
– Хорошо, – киваю я.
– Я же говорил, ты выберешь правильный вариант.
Он с силой ударяет меня по плечу затянутой в перчатку рукой и заталкивает в камеру к остальным.
Вскочив с пола, Даника бросается обниматься. От нее слегка пахнет пачули, а глаза покраснели от слез.
– Прости. Ты, наверное, так злишься на меня. Но мы не собирались этого делать. Не волнуйся. Мы бы никогда…
– Никто и не злится, – успокаиваю я ее, а сам вопросительно оглядываюсь на Сэма с Лилой.
– Они обещали нас выпустить… – Сэм замолкает, явно не зная, как продолжить. – Если согласимся пройти тест.
– Тест?
Как же хочется придушить Джонса, прямо здесь. Конечно же, у него на уме была еще какая-то гадость.
– Тест на гиперинтенсивные гамма-волны, – устало объясняет Лила.
Я со всей силы ударяю кулаком по белой стене. Больно, а толку, естественно, никакого.
– Кассель, мы не будем проходить тест, – обещает Даника.
– Нет. Вы должны. Вы оба. Потом выйдете и позвоните кому-нибудь из наших.
Адвокаты Захарова наверняка в два счета вытащат отсюда его дочь, даже не сомневаюсь. А я? Ну, дедушке, скорее всего, потребуется чуть больше времени, но ведь федералам нужна информация, поэтому им придется мне помочь.
– Но тогда они поймут, что вы оба… – начинает Сэм.
– В этом вся прелесть теста, – соглашается Лила. – Его отказываются пройти только те, кому есть что скрывать.
– У них нет законных оснований, – упрямо качает головой Даника. – Нас здесь держат незаконно. Не оформили как следует, не зачитали права. Мы не совершили никакого преступления. Яркий пример правительственного злоупотребления властью и предубеждения против мастеров.
– Да ну? – я усаживаюсь на пол рядом с Лилой.
Несмотря на мои ехидные замечания, я не могу не восхищаться Даникой: она первый раз попала в подобную передрягу, угодила за решетку, а все равно озабочена тем, что правильно, а что нет.
– Тебя трясет, – Лила кладет руку мне на плечо.
Разве? Я смотрю на свои ладони. Словно это вовсе и не мои руки. На левой кожаная перчатка немного ободралась, когда молотил по стене. Пальцы ощутимо дрожат.
– Сэм, – я пытаюсь успокоиться. – Тебе-то точно незачем здесь сидеть.
Сосед оглядывается на меня, а потом на свою девушку:
– Я знаю, как важно для тебя поступать правильно, но, если мы не согласимся на тест, что дальше? – он переходит на шепот. – А если нас и спрашивать не будут?
– А если мы его пройдем, а нас все равно не выпустят? – не сдается Даника. – Не буду я. Это идет вразрез со всеми моими убеждениями.
– Думаешь, я сам не понимаю, что так неправильно? – огрызается Сэм. – Нечестно? Не вижу, что это все полное дерьмо?
– Проехали, – я стараюсь говорить уверенно, не хочу, чтобы они ругались, только не из-за теста. – Давайте просто подождем. Скоро нас отпустят. Должны. Даника правильно говорит: арест не оформили, как полагается. Все будет хорошо.