– Кассель?
– Ты и так травмировал мою нежную психику. Больше не надо…
– Какой ты мастер? – в глазах у соседа пьяное доброжелательное любопытство.
Я замолкаю на полуслове. Что сказать? Время замирает, мы застыли, как мухи в янтаре.
– Ладно, неважно, можешь не говорить.
Я знаю о его догадках: Сэм считает меня мастером смерти. Наверное, даже думает, я кого-нибудь убил. Сосед у меня совсем неглупый малый, раз догадался раньше меня самого, что я по-настоящему опасен. А значит, и про мое участие в убийстве одного из тех людей, из досье, тоже вычислил. Скажу, что мастер смерти – поверит и будет считать меня настоящим, честным другом.
Мои ладони потеют от напряжения.
Я и хочу быть настоящим, честным другом.
– Трансформация, – собственный голос больше похож на хриплое карканье.
Сэм резко выпрямляется. От былого веселья не осталось и следа.
– Что?
– Видишь? Натренировался говорить правду, – я стараюсь казаться легкомысленным, а самого всего скрутило, вывернуло наизнанку.
– Ты с ума сошел? Не надо было мне говорить! Никому не надо говорить! Погоди, то есть действительно?..
Я киваю.
– Ух ты! – к Сэму наконец возвращается дар речи, и он опасливо продолжает, – ты же можешь создавать лучшие в мире спецэффекты. Монстры. Рога. Клыки. Настоящие, не накладные.
Мои губы невольно расплываются в улыбке: никогда не задумывался о том, что могу со своим талантом делать что-нибудь нестрашное, безопасное.
– А такие проклятия накладываются навсегда?
– Да, – вспоминаю про Лилу и Янссена. – Ну, я могу потом вернуть как было. В основном.
Сосед оценивающе меня рассматривает.
– Так ты можешь оставаться вечно молодым?
– Теоретически. Но тогда в мире было бы полно мастеров трансформации, поэтому вряд ли.
Ох, сколько же я не знаю о своем даре, о правилах и ограничениях – даже думать не хочется.
– А сделать себе огромный… ну, ты понимаешь, о чем я? – Сэм, откинувшись в кресле, обеими руками показывает себе на штаны. – Ну, гигантский такой.
– Издеваешься, да? Так тебе именно это интересно?
– У меня-то как раз с приоритетами все понятно, а вот ты не желаешь правильно ставить вопрос.
– У меня так всю жизнь.
В кладовке мы находим пыльную бутылку «Бакарди» и приканчиваем ее.
Просыпаюсь я в воскресенье ближе к вечеру. Кто-то звонит в дверь. Как я вчера домой добрался? Не помню. Пешком, наверное. Во рту неприятный привкус, волосы наверняка торчат в разные стороны. Безуспешно пытаясь пригладить их рукой, я спускаюсь вниз по лестнице.
Кто там, интересно? Наверное, посылку принесли. Или бродячие проповедники, или школьники продают печенье. Что-нибудь в этом роде. Может, федералы. Но уж Захарова я точно никак не ждал. Он стоит возле черного входа, свеженький, как новенькая поддельная купюра. Я открываю дверь.
– Здравствуйте, – наверное, у меня изо рта сейчас смердит.
– Есть планы на вечер? – он старательно не замечает, что я только что проснулся. – Хотел тебя кое-куда пригласить.
Позади топчется громила в длинном черном пальто. На шее у него татуировка в виде черепа, как раз над ожерельем из шрамов.
– Нет, никаких планов. Подождете минутку?
– Да, иди оденься. Позавтракаешь по дороге.
Я поднимаюсь в спальню, оставив дверь открытой. Пускай ждет меня на кухне, если ему так хочется.
Забираюсь в душ, горячая вода иголками впивается в шею. Как же странно – Захаров внизу ждет меня. Я уже почти полностью проснулся. Нет, очень странно, как-то неправдоподобно.
Через пятнадцать минут я спускаюсь на первый этаж, на ходу жуя аспирин. На мне черные джинсы, свитер и кожаная куртка. Глава клана преспокойно сидит в моей кухне и барабанит пальцами по столу.
– Готов. А куда мы?
Захаров встает и приподнимает седые брови в притворном удивлении.
– Как куда? В машину.
Во дворе стоит блестящий черный «кадиллак», за рулем мой давнишний знакомый Стенли. Парень с черепом усаживается на переднее сидение. Захаров машет рукой, я поспешно забираюсь на заднее и обнаруживаю там пластиковый стаканчик с дымящимся кофе и бумажный пакет из фаст-фуда.
– Привет, пацан.
– Привет, Стенли. Как дела у домашних?
– Превосходно.
Захаров садится рядом, и матовая перегородка между передним и задним сидениями тут же поднимается. «Кадиллак» выезжает на дорогу.
– Я так понимаю, вы с моей дочерью в пятницу провели вечер вместе?
– Надеюсь, ей понравилось, – мне приходится говорить с набитым ртом.
Интересно, а он, часом, не прознал про мамино проклятие? Тогда очень мило с его стороны – позволить мне перед смертью вымыться и поесть. Но Захаров лишь улыбается.
– А за день до того ты пообщался с федеральными агентами.
– Да, – приходится притворяться испуганным, чтобы он не увидел, что я на самом деле выдохнул от облегчения. – Они в школу приходили. Расспрашивали про Филипа.
– А что с Филипом?
– Брат заключил сделку, – врать бессмысленно, Филип мертв, вреда ему уже никакого не будет, но я все равно чувствую укол совести. – Они сказали, что он стал их осведомителем, а потом его убили.
– Понятно.
– Хотят, чтоб я помог найти убийцу, – на мгновение я замолкаю. – По крайней мере, так они сказали.
– Но ты думаешь, врут.
– Не знаю, – я задумчиво отпиваю кофе. – Ясно одно – они законченные придурки.
– Как их зовут? – смеется Захаров.
– Джонс и Хант.
Как же приятно выпить кофе и чего-нибудь съесть. Мне уже гораздо лучше. Какие удобные кожаные сидения. Хорошо бы, конечно, еще знать, куда мы едем, но пока и так сойдет.
– А, мастера удачи.
– Я думал, они мастеров ненавидят.
– Вполне возможно. Но при этом сами мастера. Агенты, которые имеют дело с нашим братом в основном волшебники.
«С нашим братом», видимо, означает «с людьми из преступных кланов Восточного побережья». Вроде его клана.
– Ясно.
– А ты не знал? – Захаров улыбается, похоже, доволен, что сумел меня удивить.
Я качаю головой.
– Они ведь угрожали, что прижмут твою мать? Я их методы знаю, – он кивает, словно давая мне понять «хочешь – отвечай, не хочешь – не отвечай». – Могу помочь стряхнуть их с хвоста.
Я пожимаю плечами.
– Конечно, ты еще не решил. Я, наверное, слишком сильно давил на тебя на похоронах Филипа. Во всяком случае, Лила так думает.
– Лила?
– Когда-нибудь она возглавит клан, – Захаров улыбается почти с гордостью. – Мужчины будут ради нее идти на смерть. Убивать.
Я киваю. Конечно, Лила же его дочь. Только когда он говорит об этом вслух, неприятная правда становится слишком уж очевидной. Будущее наступит уже быстро, слишком быстро. Машина резко сворачивает.
– Но некоторые не захотят подчиняться женщине. Особенно женщине, которую так хорошо знают.
Мы заезжаем в гараж и паркуемся.
– Надеюсь, вы не меня имеете в виду.
Щелкают замки на дверях.
– Да, я тоже надеюсь.
Гараж не достроен: даже на голом бетоне нет обычной разметки. У владельца, наверное, закончились деньги прямо в процессе работ.
Так что помощи тут не дозовешься.
Мы выходим. Я иду вслед за Стенли и Захаровым, а громила с татуировкой замыкает шествие. Когда я принимаюсь озираться, он легонько подталкивает меня в спину затянутой в перчатку рукой.
Гараж новый, а здание, которое к нему примыкает, наоборот – старое. На табличке значится: «Таллингтонская фабрика по изготовлению ниток и иголок». Тут уже давно никто не работает: окна заколочены, а доски заросли толстым слоем жирной черной грязи. Кто-то, наверное, решил перестроить фабрику в жилой дом как раз перед последним экономическим кризисом.
Я гоню прочь непрошенные мысли – меня же не убивать сюда привели? Дедушка рассказывал: привозят тебя обычно куда-нибудь, такие все из себя дружелюбные, а потом бах – пуля в затылок.
Засунув руку в карман, я принимаюсь незаметно стягивать перчатку. Сердце колотится, как бешеное.
Подходим к лестнице, Стенли немного отстал, Захаров жестом приглашает меня подниматься первым.
– Лучше вы, я-то не знаю, куда идти.
– Осторожничаешь? – смеется он и поднимается сам.
За ним Стенли и громила, я позади. Снял-таки перчатку, сжимаю ее в кулаке.
На втором этаже коридор, освещенный мигающими лампами дневного света. Некоторые перегорели. Передо мной маячит спина громилы. Подходим к большой железной двери.
– Надень, – Захаров достает из кармана пальто черную лыжную маску.
Страшно неудобно натягивать ее на голову одной рукой. Они, наверное, заметили, что вторую я держу в кармане, но молчат.
Стенли стучит, три раза.
Дверь распахивает какой-то незнакомец. Лет ему около сорока. В грязных джинсах, голый по пояс, высокий, худой, со впалой грудью и весь в татуировках: скелеты, отрубающие головы обнаженным женщинам, черти с раздвоенными языками, надписи на кириллице. Татуировки набиты черной краской, а рука у мастера дрожала – любительские; наверняка делали в тюрьме. На лицо падают длинные засаленные пряди. Одно ухо почернело, совсем как дедушкины пальцы. Он здесь не первый день: на полу стоит койка, застеленная грязным одеялом, посередине стол, сооруженный из строительных козел и куска фанеры, на нем валяются коробки из-под пиццы, почти пустая бутылка водки и завернутые в фольгу остатки пельменей.
Он с вожделением смотрит на меня, а потом на Захарова и спрашивает, презрительно сплюнув на пол:
– Это он?
– Полегче, – Стенли встает между нами, второй телохранитель прислонился к дверному косяку и чуть напрягся, словно приготовился действовать в случае чего.
– Ты поменяешь ему лицо, – отвечает на мой вопросительный взгляд Захаров, так спокойно, словно речь идет о погоде. – В память о прошлом. Ты мне кое-что должен.
– Сделай из меня красавчика, – от мужчины разит застарелым потом и рвотой, он подходит ближе, но Стенли все еще преграждает ему путь. – Хочу выглядеть как кинозвезда.