– Ладно, – я вытаскиваю из кармана руку. Без перчатки. Кожу холодит сквозняк. Зачем-то потираю пальцы.
Мужчина отпрыгивает, Стенли оборачивается и тоже пятится. Голые руки – штука опасная.
– А ты мне правду сказал? Ты ведь не хочешь от меня избавиться? Или стереть мне память, чтобы я имя собственное забыл?
– Зачем тогда тащить сюда мальчишку? – спрашивает Захаров.
Но татуированного мастера смерти он, похоже, не убедил – тот показывает пальцем на мою шею:
– Покажи шрамы.
– У меня их нет, – я оттягиваю вниз воротник.
– Нет времени на бессмысленные споры, – сердится Захаров. – Эмиль, сядь. Я человек занятой и лично бы не приехал тебя убивать. И я не рискую понапрасну.
Эмиль вроде успокоился – садится на ржавый складной стул и смотрит, не отрываясь, на мою руку.
– Зачем это? – спрашиваю я у Захарова.
– Потом все объясню. А сейчас делай, как я прошу.
Стенли бросает на меня злобный взгляд: глава клана никого и ни о чем не просит. Магический дар и не очень хорошие возможности – а у меня разве есть выбор?
Я дотрагиваюсь до грязной шеи Эмиля, и тот широко распахивает глаза. Сердце громко стучит, и у меня, и у него.
Здесь требуются точность и тонкая работа, а я никогда таких трансформаций не делал. Закрываю глаза и смотрю на мужчину своим странным вторым зрением, он становится податливым и тягучим. Внезапно накатывает волна паники – не помню подробно ни одного мужского лица. Только женщины-актрисы. В голове сплошная расплывчатая круговерть из полузнакомых глаз, носов. На ум приходит лишь Стив Броди, который играл доктора Вэнса во «Вторжении гигантских пауков».
Превратив Эмиля, открываю глаза. Похоже, я приноровился к своим способностям: из него получился вполне сносный красавчик а-ля семидесятые. Исчезли шрамы и татуировки. Ухо целое. Стенли изумленно вздыхает. Эмиль дотрагивается до собственного лица и открывает рот от удивления.
Тонкие губы Захаров изогнулись в улыбке. Очень жадной улыбке.
Потом мои колени подкашиваются, и я падаю на пол. Тело изменяется и содрогается в судорогах, пальцы превращаются в железные гвозди, кожа сползает, словно со змеи. Слышу собственный вопль, или это стон?
– Что с ним такое? – кричит Эмиль.
– Отдача, – поясняет Захаров. – Потеснитесь, ему нужно побольше места.
Кто-то отодвигает в сторону стол. Я бьюсь на полу.
– Он не откусит себе язык? – интересуется Стенли. – Как-то странно. Он же себе устроит сотрясение мозга. Надо хоть под голову что-нибудь подложить.
– Под какую именно? – я уже не понимаю, кто это говорит. Эмиль? Громила с татуировками?
Больно. Как же мне больно. Жуткой бесформенной волной накатывает чернота, она обрушивается на меня, и я тону, проваливаюсь куда-то в темное забытье без сновидений.
Открываю глаза. Я лежу на койке, завернутый в вонючее одеяло, за столом сидят Стенли и Захаров и играют в карты. Ни громилы, ни новоявленного Стива Броди не видно. В окно сквозь щели между досками пробивается свет – значит, еще день. Я же не мог надолго отключиться.
– Смотрите-ка, – Стенли заметил мое копошение. – Пацан очнулся.
– Кассель, ты молодец, – Захаров разворачивается ко мне. – Хочешь еще поспать?
– Нет.
Я заставляю себя встать. Ощущение – как после долгой болезни. Лыжной маски на лице нет – сняли, наверное, пока я спал.
– А поесть?
Снова качаю головой. Меня слегка подташнивает, такое впечатление, что желудок все еще не на своем месте. Какая уж тут еда.
– Скоро захочешь, – отец Лилы говорит очень уверенно, что тут возразишь? А я слишком устал, чтобы спорить.
Стенли помогает мне подняться и доводит до машины.
Я, наверное, снова заснул, прислонившись лбом к окну – на стекле остались следы слюны. Захаров с улыбкой трясет меня за плечо:
– Пора вставать.
Я тяжело вздыхаю, все тело онемело, но вроде уже не болит.
В полумраке машины на фоне темных кожаных сидений его седые волосы словно сияют серебристым светом.
– Дай руки.
Я протягиваю ему ладони, на одной – перчатка.
Он снимает ее, и берет мои голые руки в свои. Я чувствую себя уязвимым, хотя это он в перчатках, а я без.
– Этими самыми руками ты будешь творить будущее. Твори так, чтобы тебе захотелось в нем жить.
Громко сглатываю. О чем он говорит? Захаров отпускает меня, и я, стараясь не смотреть ему в глаза, выуживаю из кармана вторую перчатку.
Спустя минуту Стенли распахивает дверцу машины. Мы на Манхеттене. Повсюду небоскребы, куда-то несутся автомобили. Пахнет выхлопными газами и жареным арахисом.
Я вываливаюсь на улицу, прищурившись спросонья. Домой не отвезли, значит, еще чего-то хотят.
– Слушайте, я не могу. Не могу опять. Только не сегодня.
– Я просто хотел тебя ужином накормить, – смеется Захаров. – Лила мне не простит, если я отправлю тебя домой голодного.
Удивительно. Я, видимо, выглядел совсем паршиво там, на фабрике, раз он решил потратить на меня свое драгоценное время.
– Пошли.
Перед нами большая бронзовая дверь с барельефом, изображающим медведя на задних лапах. Ни таблички, ни вывески. Что там, интересно, внутри? На ресторан не похоже. Я оглядываюсь на Стенли, но тот уже уселся обратно в «кадиллак».
Маленькая прихожая, увешанная зеркалами, лифт с сияющими латунными дверцами, из мебели только черная с золотом скамейка, не видно ни звонка, ни переговорного устройства. Захаров достает из кармана ключи, вставляет один в гладкую панель и поворачивает. Лифт открывается.
Внутри все обшито деревом, сверху экран, на котором крутят черно-белое кино, без звука. Не видел этого фильма. Никаких кнопок никто из нас не нажимал, но двери закрылись и лифт едет.
– Что это за место?
– Один клуб. Для частных лиц.
Я киваю, хотя не имею ни малейшего представления, что он имеет в виду.
Двери открываются. Мы выходим в огромный зал. Действительно огромный – можно подумать, мы и не в Нью-Йорке вовсе. На мраморном полу лежит необъятный ковер, на нем в креслах с высокими спинками расположились какие-то люди. Высоченный потолок украшен замысловатой лепниной. Вдоль ближайшей стены протянулась барная стойка из дерева со сверкающей мраморной столешницей. Позади бара, на полке, выстроились в ряд массивные кувшины, в них плавают кусочки фруктов, лимоны, розовые лепестки, дольки чеснока, имбирь. По зале неслышно расхаживают наряженные в униформу официанты и разносят напитки.
– Ух ты!
Захаров ухмыляется, точно как Лила, и мне становится не по себе.
К нам подходит наряженный в черный костюм старик со впалыми щеками:
– Добро пожаловать, мистер Захаров. Позвольте ваше пальто? Мы можем одолжить вашему спутнику пиджак.
В мою сторону он и не смотрит. Наверное, сюда не принято приходить в кожаных куртках.
– Не надо. Мы выпьем и поужинаем. Пришлите, пожалуйста, официанта в синюю комнату.
– Конечно, сэр.
Будто дворецкий из фильма.
– Пошли.
За двойными дверями маленькая библиотека. Там сидят и смеются двое каких-то бородачей. Один из них курит трубку, а у второго на коленях сидит девица в неимоверно коротком красном платье, она держит перед собой чайную ложечку и занюхивает с нее кокаин.
В ответ на мой изумленный взгляд Захаров напоминает:
– Для частных лиц.
Ну да.
Следующая комната еще меньше. Там горит камин и никого нет. Двери только одни – те, через которые мы вошли. Повинуясь кивку Захарова, я усаживаюсь в мягкое кожаное кресло. Перед креслом стоит низкий столик. С потолка свисает хрустальная люстра, и от нее по стенам разбегаются радужные зайчики.
Появляется официант. Он окидывает меня скептическим взглядом и поворачивается к Захарову:
– Что изволите пить?
– Мне Лафройг[5] для начала, с кубиком льда, пожалуйста, а мистер Шарп будет…
– Газированную воду, – мямлю я.
– Конечно, сэр.
– Потом принесите блины, три унции иранской осетровой икры, мелко порубленное яйцо и лук, побольше лука. Потом мы оба выпьем по рюмке водки – «Империя», охлажденная. Потом палтус под горчичным соусом, тем самым коронным соусом шеф-повара. И наконец, два фирменных pain d’amande[6]. Кассель, ты не против? Тебе подходит такое меню?
Никогда не пробовал почти ничего из вышеперечисленного, но признаваться не хочется. Я киваю.
– Все превосходно.
Официант, избегая смотреть в мою сторону, уходит.
– Ты что-то нервничаешь, – верно, но можно было этого и не говорить. – Я думал, в Веллингфорде вас готовят к светской жизни.
– Они вряд ли рассчитывали, что у меня будет такая светская жизнь.
– Но ты можешь сделать ее такой, Кассель, – улыбается Захаров. – Твой дар сродни этому клубу, из-за него ты тоже нервничаешь. Небольшой перебор?
– В смысле?
– Можно мечтать, как потратишь миллион долларов, но о миллиарде мечтать уже не так приятно. Слишком много возможностей. Дом, который хотел купить, кажется маленьким. Путешествие, в которое хотел поехать, – дешевкой. Собирался отправиться на остров, а теперь подумываешь, не приобрести ли его. Кассель, я помню, ты мечтал стать одним из нас. А теперь ты лучший из нас.
Не отрываясь, я смотрю на огонь в камине и поворачиваюсь, только когда официант приносит напитки.
Захаров поднимает бокал с виски и молча крутит его в руке, любуясь переливающейся янтарной жидкостью.
– Помнишь, как тебя выкинули с дня рождения Лилы из-за драки с ее одноклассником? – он коротко и отрывисто смеется. – Ты хорошенько приложил его головой о раковину. Было столько крови.
Я машинально дотрагиваюсь до мочки уха и через силу улыбаюсь. После поступления в Веллингфорд сережку пришлось снять, дырка почти заросла, но я до сих пор помню, как Лила приложила к уху кубик льда, помню раскаленную иглу и ее теплое дыхание на своей шее. Я ерзаю в кресле.
– Мне следовало еще тогда обратить на тебя внимание, – приятная, конечно, лесть, но Захаров лукавит. – Ты знаешь, я хочу, чтобы ты на меня работал. Но у тебя есть некоторые сомнения. Давай их разрешим.