Она вручает мне папку и сообщает номер комнаты. Ученикам выпускного класса полагаются не только лучшая парковка и, по нелепым школьным правилам, собственный газон (правда-правда, он так и называется – «газон двенадцатого класса»), но и лучшие комнаты. Моя вроде как на первом этаже. Наверное, в администрации все еще психуют и не хотят селить меня наверху из-за того случая на крыше.
– Я тоже рад, – и это чистая правда: я очень рад своему возвращению. – А Сэм Ю уже зарегистрировался?
Мисс Нойз просматривает пропуска.
– Нет, вы его опередили.
Мы с Сэмом соседи по комнате с десятого класса, но подружились по-настоящему только в конце прошлого года. Дружить я, на самом деле, не очень-то умею, но стараюсь.
– Спасибо. До свидания.
Занятия начнутся завтра, а сегодня вечером, как обычно, устроят общее собрание. Директриса Норткатт и завуч Уортон будут распинаться, какие мы способные и талантливые, и прочитают лекцию про школьные правила: мол, надо их соблюдать для нашего же блага. Все это даже приятно.
– Постарайтесь не влипнуть в какие-нибудь неприятности, – улыбка у мисс Нойз лукавая, но голос серьезный – вряд ли она так всех учеников напутствует.
– Конечно.
Вернувшись на парковку, я вытаскиваю из багажника вещи. Там куча всего. Мама старательно делала вид, что мы с ней вовсе и не ссорились никогда, и на день Труда[1] накупила дорогущих подарков – вроде как заглаживала вину за несуществующую ссору. Теперь я – счастливый обладатель новенького айпода, модной кожаной куртки, как у пилотов ВВС, и ноутбука. За ноутбук она расплачивалась кредиткой Клайда Остина, я в этом почти уверен, хоть и притворился, что ничего не заметил. А еще мама сама все уложила, потому что твердо верит: что бы я там ни говорил, ей лучше знать, какие вещи мне понадобятся. Как только мать вышла из комнаты, я немедленно все перепаковал.
– Детка, ты же знаешь, как я тебя люблю? – спросила она сегодня утром, когда я уезжал.
Знаю, в этом-то и вся жуть.
Комната больше, чем в прошлом году, к тому же не надо волочь все свое добро по лестнице. Со вздохом я сваливаю пожитки прямо на пол.
Где, интересно, сейчас Лила? Наверное, отец отправил ее в какой-нибудь дорогущий швейцарский пансион для детишек-мастеров из богатых криминальных кланов – высоченный забор, повсюду вооруженная охрана. Нравится ли ей там? Может, проклятие уже ослабло, и Лила вовсю наслаждается жизнью, бездельничает и, потягивая горячий шоколад, болтает с лыжными инструкторами. Может, даже ничего, если я ей позвоню? Всего на несколько минут. Просто услышу ее голос и все.
Руки так и чешутся набрать номер, но вместо этого я заставляю себя позвонить Баррону – нельзя забывать, что в жизни по-настоящему, а что – нет. К тому же брат просил сообщить, когда я обустроюсь в школе, а я вроде уже обустроился. Трубку Баррон снимает почти сразу:
– Привет. Как поживает любимый братишка?
Каждый раз, как я с ним разговариваю, все во мне сжимается. Он сделал из меня убийцу, использовал, но сам ничего об этом не помнит, считает – мы с ним не разлей вода. Это я его заставил так думать.
Брат потерял столько воспоминаний из-за отдачи, что верит всему, что написано у него в блокнотах, а я тщательно подделал записи. Расписал там, какие мы друзья, и поэтому теперь только ему и могу доверять.
Очень трогательно, правда?
– Я волнуюсь за маму, с ней все хуже и хуже, – жалуюсь я Баррону. – Ведет себя безрассудно. Нельзя, чтобы она снова угодила за решетку, ее тогда вообще никогда не выпустят.
Вряд ли Баррон сумеет помочь. Честно говоря, в Атлантик-Сити я и сам не очень-то усердствовал, чтобы оградить ее от неприятностей.
– Да брось, – отвечает брат скучающим голосом; по-моему, он немного пьян. Из трубки доносится приглушенная музыка. А ведь еще только утро. – Ты же знаешь, присяжным она всегда нравилась.
Да, ничего-то он не понял.
– Пожалуйста, просто… она ведет себя неосторожно. Может, хоть тебя послушает. Ты все-таки учился на адвоката…
– Она взрослая женщина, к тому же просидела кучу времени взаперти. Пускай немного развеется, выпустит пар, соблазнит парочку престарелых красавчиков, поиграет в карты, просадит немного денег.
У меня невольно вырывается смешок.
– Ладно, просто присматривай за ней, а то она этих престарелых красавчиков оберет до трусов.
– Понял – не дурак. К выполнению миссии приступил.
От его слов мне становится немного спокойнее. Баррон вздыхает:
– Ты с Филипом не разговаривал?
– Сам ведь знаешь, что нет. Он каждый раз бросает трубку, а я ничего не могу…
Но тут ручка двери начинает поворачиваться, и я быстро заканчиваю разговор:
– Давай, потом перезвоню.
Сейчас войдет мой сосед, а я тут болтаю с братом и делаю вид, что все нормально. Сэм-то знает, что именно Баррон натворил, и обязательно удивится, почему я должен звонить Филипу. Он же не понимает, каково это – жить в такой ненормальной семейке.
– Бывай, братишка, – Баррон вешает трубку.
В дверях появляется улыбающийся Сэм с большой спортивной сумкой через плечо.
– Привет. Сто лет не виделись. Как там в Торонто?
– Хотели посмотреть на ледяной замок, но он растаял.
Да, я ему соврал про лето. И в общем-то без особой необходимости, вполне можно было рассказать про Атлантик-Сити, только вот нормальные родители туда обычно детей не возят. Говорил же, дружить я не очень умею.
– Незадача какая.
Сэм ставит алюминиевый ящик с инструментами на ветхий деревянный комод. Мой сосед – высокий и крупный детина, а двигается всегда очень осторожно, будто опасается, что занимает слишком много места.
– Посмотри, – говорит он. – Я тут прикупил кое-чего, тебе понравится.
– Неужели?
Свои вещи я распаковываю, как обычно: просто засовываю все под кровать. Комнаты ведь в ближайшее время будут проверять на предмет беспорядка. А если вырос на помойке, то небольшой бардак для спокойствия просто необходим.
– Такой специальный набор – можно снимать слепки с зубов и изготавливать потрясающие клыки. Ну, просто потрясающие, идеально сидят. Надеваешь их сверху, как маленькие колпачки, – я его никогда таким счастливым не видел. – Мы с Даникой ездили в Нью-Йорк, в магазин спецэффектов, и практически все там скупили. Смолу. Эластомер. Пенополивинилхлорид. Я, наверное, смогу горящего человека изобразить.
Удивленно поднимаю брови.
– Да ладно, – оправдывается сосед. – Я помню прошлый семестр, лучше быть готовым ко всему.
Каждый год все ученики собираются в учебном театре имени Картера Томпсона и в который раз слушают одни и те же правила, хотя у всех на руках школьный справочник. «Мальчики должны носить пиджак с эмблемой Веллингфорда, галстук, черные брюки и белую рубашку. Девочки должны носить пиджак с эмблемой Веллингфорда, черную юбку или черные брюки и белую рубашку. И мальчики, и девочки должны носить черные туфли или ботинки. Никаких кроссовок. Никаких джинсов». Ну и прочее в том же духе.
Мы с Сэмом хотим запрятаться куда-нибудь подальше, но школьный секретарь, мисс Логан, нас вылавливает и показывает на пустой первый ряд.
– Мальчики, вы же двенадцатиклассники, надо подавать новеньким хороший пример.
– А можно, мы будем подавать плохой? – спрашивает Сэм.
Я фыркаю.
– Мистер Ю, – секретарша поджимает губы, – недостаток мотивации у старшеклассников в начале учебного года – серьезное упущение. Последствия будут фатальными. Мистер Шарп, я была бы весьма признательна, если бы вы не поощряли подобное поведение.
Мы пересаживаемся на первый ряд.
За кафедрой уже стоят завуч и директриса. Норткатт заводит обычную песню: какая мы в Веллингфорде большая дружная семья, как поддерживаем друг друга в беде, как будем вспоминать потом школьные годы – лучшие в нашей жизни.
Я поворачиваюсь к Сэму, чтобы поделиться шуткой, но он не смотрит на меня – взволнованно оглядывает зрительный зал.
Фокус в том, что, если ты мошенник, очень сложно отключить ту часть мозга, которая оценивает ситуацию и выискивает простачка – простофилю, готового клюнуть на твое вранье. Вечно пытаешься вычислить, чего этот простачок хочет, как можно убедить его расстаться с деньгами.
Сэм-то не простачок, но я на автомате подмечаю, что его беспокоит, вдруг да пригодится.
– У вас с Даникой все в порядке?
Сосед пожимает плечами, а потом признается:
– Она ненавидит фильмы ужасов.
– Понятно, – говорю я как можно более нейтральным тоном.
– Ну, знаешь, ее волнуют всякие по-настоящему важные проблемы. Политика, глобальное потепление, ущемление прав мастеров, права меньшинств. Пожалуй, мои интересы ей кажутся детскими.
– Ну, не все же такие, как Даника.
– Это она не как все, – взгляд Сэма, как у всех влюбленных, затуманивается. – Знаешь, ей нелегко приходится. Она сильно переживает из-за важных вещей, а остальным, в основном, плевать. Да и мне тоже, наверное.
Раньше глупые попытки Даники спасти мир меня порядком выводили из себя. Зачем менять мир, если он сам не хочет меняться? Но вряд ли стоит сейчас говорить об этом Сэму: не очень уместная реплика. Да я и сам уже не уверен, что так считаю.
– Может, ты сумеешь ее переубедить насчет ужасов? Ну, например, покажи ей что-нибудь из классики, возьми в видеопрокате «Франкенштейна», прочитай с выражением «Ворона». Женщины это обожают: «Прочь отсюда, птица злая! Ты из царства тьмы и бури, – уходи опять туда, не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной, удались же, дух упорный!»[2] Кто же тут устоит?
Но Сэм не улыбается в ответ.
– Ну, ладно, сдаюсь, – я поднимаю руки. – Больше не буду.
– Да нет, шутка смешная. Дело не в тебе, просто я не могу…
– Мистер Ю! Мистер Шарп! – по проходу между креслами к нам пробирается мисс Логан, усаживается прямо позади и демонстративно подносит палец к губам. Вы же не хотите, чтобы я вас рассадила.