– Но он…
– Нет.
Лила непонимающе переводит взгляд с меня на Данику, и я поясняю:
– Поругались.
– Понятно, – Лила снова поворачивается к Грегу. – Чего-то не хватает. Может, принести что-нибудь съестное? На обычных встречах мы всегда что-нибудь жуем. Даника, не сходишь к автомату за шоколадками? Кассель, посмотри, нет ли в мусорном ведре пустых пакетиков из-под чипсов. Для антуража. Я могу сбегать в магазин…
– Если Кассель пообещает не звонить Сэму, я сбегаю.
– Может, мне побожиться? – рычу я.
Бросив на меня укоризненный взгляд, Даника выходит из класса, а я поворачиваюсь к Лиле, которая копается в сумке.
– А почему ты сказала, что во всем виновата?
Она оглядывается на меня, потом снова на Грега.
– Времени мало, надо…
Но что именно надо Лила так и не договаривает. Вся покраснела и уставилась в пол.
– Расскажи. Ты можешь все мне рассказать.
– Ты уже и сам все знаешь. Я ревновала и повела себя ужасно глупо: увидела вас с Одри и пошла к Грегу. Флиртовала. Мерзкий поступок: знала же, что у него есть девушка. Но я не ожидала, как… как далеко все зайдет. Он спросил о тебе, спросил, встречаемся ли мы. Я сказала, вроде как да.
– Вроде как.
– Все было так запутано, – Лила прикрывает глаза рукой. – Я не знала, что ответить. А когда он услышал это «вроде как», то немедленно принялся ко мне клеиться. А мне просто хотелось почувствовать… почувствовать что-нибудь другое.
– Я не…
Я этого не стою. Протягиваю руку и убираю у нее с лица выбившуюся прядь. Лила раздраженно качает головой.
– А на следующий день он принялся всем хвастать. Один его дружок даже прямо меня спросил. Так что я пошла к нему и сказала самое гадкое, что смогла придумать. Сказала, если не прекратит болтать, я всем расскажу, какой он ужасный любовник. Что у него член на червяка похож.
Я недоверчиво и отрывисто смеюсь, но Лила не улыбается, покраснела еще больше и по-прежнему смотрит в пол.
– А он в ответ: «Я же знаю, тебе понравилось». И я сказала…
Из коридора доносятся чьи-то голоса – наверное, ученики пришли на встречу, сейчас зайдут.
– Что ты ему сказала?
– Ты должен понять. Он ужасно разозлился. Просто ужасно. Думаю, именно поэтому и решил напакостить «Сглазу».
– Лила, что ты ему сказала?
– Я сказала… – зажмурившись, она переходит на шепот: – Сказала, что, когда мы были вместе, я все время думала о тебе.
Слава богу, что Лила закрыла глаза и не видит, какое у меня сейчас лицо.
Заходят члены клуба – Надя, Рейчел, Чэд. Лила, все еще красная как рак, торопливо пускается в объяснения и принимается командовать. Вновь пришедшие сдвигают стулья в круг.
Я изо всех сил притворяюсь спокойным и собранным. Вскоре появляется Даника с едой.
Мне так хочется сказать Лиле: «Ты ни в чем не виновата». Но я молчу.
Мы делаем кучу кадров на фоне надписи: «Встреча клуба “Сглаз”». Члены клуба позируют: кто-то встает в центр импровизированного круга из стульев и якобы произносит речь, все смеются, и одна девчонка усаживается к Грегу на колени. Где-то в середине фотосессии он просыпается, скидывает мое сооружение из карандашей и скотча и приподнимает черные очки. Хармсфорд смущенно смотрит на нас, ничего не понимая, и бормочет спросонья:
– Что происходит?
Как хочется шею ему сломать, ударить его со всей силы, чтобы пожалел, что на свет появился.
– Улыбочку, – приветствует его Даника, и Грег криво улыбается, и кто-то из девчонок обнимает его за плечи.
А Лила все щелкает фотоаппаратом.
Хармсфорд снова засыпает, уронив голову на руки. Мы втроем идем в магазинчик на углу и распечатываем с карты памяти все снимки.
Классные получились фотографии. Грех такие не показать всей школе.
Жертвы мошенничества обычно молчат о том, что их надули. Существует три основные причины. Во-первых, профессиональный мошенник почти не оставляет улик, а если не знаешь, кто тебя надул, какой смысл сообщать в полицию. Во-вторых, чаще всего жертва, то есть простачок, сам соглашается сделать нечто незаконное. То есть придется выдать не только мошенника, но и себя вместе с ним. Но самая веская и одновременно самая простая причина – стыд. Стыдно быть дураком, которого обвели вокруг пальца.
Легковерным дураком выглядеть не хочет никто, именно поэтому все обычно и молчат. Мошеннику зачастую и следы заметать не надо – об этом охотно позаботятся сами простачки.
Грег Хармсфорд заявляет во всеуслышание и на каждом углу, что фотографии на самом деле – подделка. Злится, когда друзья задают вопросы. В конце концов, не выдерживает насмешек и лезет в драку с Гэвином Перри.
Его на два дня отстраняют от занятий. А все потому, что он отказывался признать: его надули.
Сидя в комнате, я занимаюсь самостоятельной работой – делаю домашку по этике и развивающимся странам. И вдруг звонит мобильник. Номер незнакомый, но я все равно снимаю трубку.
– Нужно встретиться.
Это Баррон. Голос у брата довольно мрачный. Я не в настроении опять удирать из Веллингфорда.
– Я в школе. Раньше выходных не получится.
– Какое совпадение, я ведь тоже в твоей школе.
И тут срабатывает пожарная сигнализация. Сэм вскакивает и принимается суматошно зашнуровывать кроссовки.
– Кассель, хватай игровую приставку.
Качая головой, я прикрываю ладонью телефон.
– Это ложная тревога, чей-то розыгрыш, – а потом злобно цежу в трубку: – Идиот. Теперь мне точно не выбраться незамеченным. Они же будут учеников по спискам проверять.
Сэм все равно принимается выдирать провода из розетки.
– А я уже заставил коменданта тебя забыть.
От слов Баррона у меня по спине бегут мурашки.
Мы с соседом вместе с остальными выходим во двор. Ученики, стоя на газоне, запрокидывают головы и пытаются разглядеть несуществующие языки пламени и клубы дыма. Я незаметно отхожу назад, в сторону деревьев.
Меня никто не ищет. Только Баррон.
На плечо опускается затянутая в перчатку рука. Мы идем по дорожке прочь от школы, в сторону домов, в окнах которых мерцают синим светом экраны телевизоров. Сейчас около девяти, но кажется, что уже поздно.
Слишком поздно.
– Я тут размышлял по поводу Захаровых, – как бы между прочим начинает брат. – Они же не единственный вариант.
Зря, ох, зря я расслабился.
– Ты о чем?
Я заставляю себя взглянуть ему в лицо. Брат ухмыляется. Темноволосый, в черном костюме, он похож на тень. Словно магическое зеркало, отражающее мою собственную темную сущность.
– Я знаю, что́ ты со мной сделал, – Баррон старается говорить спокойно, но слова так и сочатся еле сдерживаемой яростью. – Как воспользовался провалами в памяти. Сам постоянно ноешь о справедливости и законопослушности, а на самом деле ничем от нас с Филипом не отличаешься. Я встречался с двумя милейшими людьми – агентами ФБР, Джонсом и Хантом. Они мне раскрыли глаза на братцев: и на старшего, и на младшего. Филип рассказал им, как ты меня на него натравил. Как промыл мозги и заставил забыть про наш план сделать Антона главой клана. Сначала я не поверил, а потом решил взглянуть повнимательнее на свои записи.
Вот черт.
Существуют профессиональные мошенники, которые занимаются подделками. Они точно знают, из чего изготавливали чернила в шестнадцатом веке, а из чего в восемнадцатом. Могут достать бумагу или холст, которые успешно пройдут углеродную экспертизу. Подделать трещины на красочном слое. Они тщательно изучают чужой почерк вплоть до последней завитушки и закорючки. Их подделку не отличить от оригинала.
Я, конечно, к таким профессионалам не отношусь. Фальшивки хороши, в основном, тогда, когда люди сразу в них верят. Например, я подписал вместо мамы справку, чтобы меня отпустили на митинг, подпись получилась похожая, и никто, разумеется, не понес бумажку проверять.
Но если Баррон действительно просмотрел свои блокноты, он наверняка распознал мою наспех сработанную подделку. Свой-то почерк каждый знает.
– Если ты все знаешь, то знаешь также и о том, что ты сам со мной сделал, – отвечаю я, стараясь казаться спокойным.
Снова эта его кривая усмешка:
– Разница в том, что я готов тебя простить.
Ничего себе. Я даже не знаю, что тут ответить. Но Баррону и не нужен мой ответ.
– Кассель, я хочу все начать сначала. Причем сразу же на высшем уровне. Я присоединюсь к клану Бреннанов. И мне нужен ты. Из нас получатся идеальные наемные убийцы.
– Нет.
– Ах, – мой отказ его, кажется, совсем не расстроил. – Слишком правильный, руки марать не хочешь?
– Да. Я такой. Слишком правильный.
Интересно, а он правда сумел бы меня простить? Оправдать мое предательство? Списать его на глупую строптивость младшего брата? Я сделал ему больно?
Если он может оправдать даже мое предательство, что тогда говорить о его собственном, когда он предал меня.
– А знаешь, почему ты согласился превращать их в предметы? Убивать?
Я набираю в грудь побольше воздуха. Как же мерзко говорить об этом вслух:
– Конечно, нет. Я ничего не помню. Ты украл мои воспоминания.
– Ты бегал за нами, как собачка, – в голосе у брата теперь неприкрытая злоба. – Умолял взять с собой на дело. Надеялся, мы согласимся, когда увидим, какое у тебя жестокое черное сердце.
Он тыкает мне пальцем в грудь. Я делаю шаг назад. Неожиданно меня захлестывает неуправляемый гнев.
Я был младшим и, конечно же, боготворил их. А они мне плюнули прямо в душу.
– Я очень умно придумал, – скалится Баррон. – Заставил тебя запомнить, что ты убивал и раньше. Только и всего! Запомнить, что ты – тот, кем я хотел тебя сделать. Кассель, тебе же нравилось. Черт, да ты просто счастлив был стать наемным убийцей.
– Неправда, – я упрямо трясу головой. – Врешь. Ты всегда и всем врешь. Я ничего не помню, так что можешь говорить, что угодно. Не буду я тебе верить.
– Брось. Ты хорошо себя знаешь. В глубине души ты знаешь правду.