– Не буду я убивать. Иди к черту со своими Бреннанами.
– Будешь, – смеется брат. – Ты уже убивал. А люди не меняются.
– Нет.
– Я уже говорил, ко мне приходили федералы, – я пытаюсь возразить, но Баррон не обращает внимания, только повышает голос. – Я им ничего не сказал. А мог бы. Они бы тогда быстренько смекнули про своего таинственного убийцу.
– Они тебе не поверят.
Но я уже и сам ни в чем не уверен. Мой мир летит ко всем чертям, и я вместе с ним.
– Конечно же, поверят. Я им покажу труп. Тот, который ты оставил в морозильнике дома у мамы.
– А, тот труп.
– Непредусмотрительно. Я же сам тебе про него рассказал. Неужели думал, я не проверю?
– Сам не знаю, о чем думал.
Именно так. О чем я только думал?
– Они тебе, как и Филипу, навешают лапши на уши, получат свое и запрут до конца дней.
– Я видел контракт, Филипу гарантировали иммунитет от уголовного преследования.
– Я тоже его видел, – хохочет Баррон. – Филип лучше бы мне его сначала показал, перед тем как продавать душу дьяволу. Я же на юридическом учился. Это полное фуфло. Агенты не могут гарантировать иммунитет от уголовного преследования. Эту бумажку можно в унитаз спустить. Так, видимость. Они могли его взять в любой момент.
– Ты ему об этом говорил?
– А зачем? Филип бы не послушал. Он просто попрощаться хотел перед отъездом в эту свою землю обетованную для защиты свидетелей.
Не знаю, врет он или нет, но что-то подсказывает – не врет.
Значит, федералам нельзя доверять.
А Баррон пойдет прямиком к ним, если я не переметнусь к Бреннанам.
Но если я переметнусь, Захаров тут же меня прикончит.
Выхода нет.
Как он тогда сказал на похоронах: «Когда придет пора разобраться с кое-кем из близких тебе людей».
А Баррон сказал: «Будешь убивать. Ты уже убивал. А люди не меняются».
Я оглядываюсь на ухмыляющегося брата.
– Правда, я все доходчиво объяснил, Кассель? Выбор-то очевидный.
Да, выбор действительно очевидный.
Глава тринадцатая
Баррон провожает меня обратно в общежитие. Я успеваю пробраться в комнату до отбоя. Во время проверки в одиннадцать часов комендант выглядит растерянным – конечно, он ведь забыл о моем существовании. Решил, наверное, что стареет. Волнуется, не маразм ли это, не приближающийся ли Альцгеймер, а может, просто недосып? Фокус Баррона сработал только потому, что сейчас начало учебного года.
Но ведь сработал же. Сообразительный у меня братец.
– Ты куда девался во время пожарной тревоги? – интересуется Сэм, натягивая рваную футболку с изображением Дракулы и спортивные штаны с дырой на колене.
– Гулять ходил, – я стаскиваю перчатки. – Свежим воздухом подышать.
– С Даникой?
– Что?
– Я знаю, ты ее катал на своей новой навороченной машине. Старик, у нее из-за тебя были неприятности.
– Да, мне очень жаль, – я ухмыляюсь, – но получилось забавно. Она же всегда такая правильная, а в последнее время то урок прогуляет, то загремит в полицейский участок…
Сэм не улыбается.
– Ты с ней будешь себя вести как с Одри? Не обращать внимания, обижать? Ты нравишься Данике, я всегда это знал. Кассель, девчонки на тебя западают, а ты на них не обращаешь внимания. И из-за этого они западают еще больше.
– Эй, погоди-ка. Она пропустила занятие из-за тебя – потому что ты ее расстроил. Мы же о тебе говорили.
– Что она сказала?
Я вздыхаю. Не знаю, поверил он или нет, но как минимум отвлекся от своих дурацких подозрений.
– Что ты ханжа и не хочешь с ней встречаться, потому что она мастер.
– Неправда! Я же совсем не поэтому злюсь.
– Я так ей и сказал, – я швыряю в него подушкой. – А потом мы, конечно же, немедленно прыгнули друг другу в объятия и принялись лизаться, как два озабоченных хорька на Валентинов день, нас неумолимо потянуло друг к другу, как два магнита, как…
– Господи, зачем я с тобой дружу? – стонет Сэм, падая на кровать. – Зачем?
Неожиданно раздается стук в дверь, а потом в комнату заглядывает комендант:
– В чем дело? Отбой был пятнадцать минут назад. Не шумите и ложитесь спать, а то оставлю в субботу сидеть в школе.
– Простите, – мямлим мы хором.
Дверь закрывается.
Сэм приглушенно хихикает.
– Ладно. Признаю, напрасно я разошелся. Но понимаешь, я же толстый ботаник, девушки в очередь не стоят. И вдруг появляется Даника, она слишком хороша для меня, тут должен быть какой-то подвох. И точно – не сказала, что мастер. Значит, не доверяет. Не воспринимает наши отношения серьезно.
– Ты с ней не разговариваешь, и в результате вы оба сходите с ума. Да, Даника ошиблась. Я тоже ошибался, много раз. Это же не значит, что ты ей не нравишься. Наоборот – она сама хотела тебе понравиться и поэтому соврала. Да, конечно, она не такая правильная и совершенная, как тебе казалось. Но ведь так даже легче?
– Да, – бормочет сосед, уткнувшись в подушку. – Пожалуй. Наверное, я с ней поговорю.
– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Пусть хоть один из нас будет счастлив.
Мне снится сон. Во всяком случае, я думаю, что это сон. Я лежу на полу в подвале дедушкиного дома в Карни, придавив собой Лилу, схватил ее за запястья. Очень трудно сосредоточиться из-за одурманивающего аромата ее волос. Такая нежная кожа. Но немигающий, остекленевший взгляд устремлен в потолок, бледное лицо лишено всякого выражения.
В своем сне я все равно целую ее. Хотя отчетливо вижу на тонкой шее ожерелье из шрамов: раны слишком глубокие, из перерезанного горла течет кровь. Я вижу, что она мертва.
А потом снова оказываюсь на крыше общежития. Балансирую, стараясь сохранить равновесие, голые пятки царапает щербатая черепица. Шелестит листва. Внизу пустынный двор. Совсем как прошлой весной.
Только в этот раз я прыгаю вниз.
Просыпаюсь я весь в поту. По телу проходит горячая дрожь – как же я себя ненавижу за это. Сэм тихонько храпит на своей кровати.
Поддавшись внезапному порыву, я достаю мобильник и шлю Лиле сообщение: «Прекрати».
Спустя мгновение приходит ответ: «Что?»
Значит, не спит.
Я открываю окно и вылезаю на улицу, во двор. Прямо посреди ночи, в одной футболке и трусах. Ужасно глупо, почти так же глупо, как и уезжать из кампуса среди бела дня, не подумав об уважительной причине. Я будто напрашиваюсь, хочу, чтобы меня поймали, остановили, сбили с проложенного курса.
Еще год назад я бы никогда не поверил, насколько легко можно проникнуть в чужое общежитие. Входные двери не заперты, зато заперты двери на этажах, но замки-то пустяковые, и засовов нет. Раз крутануть – и все, через мгновение я уже иду по коридору прямо в ее комнату, нимало не заботясь, что меня могут поймать.
– Ты… – я стараюсь говорить тихо, но выходит не очень.
Укутанная в одеяло Лила лежит на кровати и изумленно смотрит на меня.
– Не могу больше, – шепчу я. – Прекрати насылать эти сны.
– С ума сошел? – девушка сбрасывает одеяло и садится; на ней только майка и трусики. – Нас обоих из-за тебя выкинут из школы.
Я открываю было рот, чтобы возразить, но неожиданно меня захлестывает волна отчаяния. Сейчас я похож на заводную куклу, у которой заклинило шестеренки.
Она дотрагивается до моего плеча. Голой рукой.
– Я не насылала никаких снов. Не работала над тобой. Ты до сих пор не можешь поверить, что я, в отличие от всех остальных, не собираюсь вытряхивать из тебя душу?
– Нет, – отвечаю я почти честно, а потом сажусь на кровать и закрываю лицо руками.
– Случилось что-то плохое? – Лила гладит меня по щеке.
– Просто сны.
Не хочу, чтобы Лила все поняла. Я ведь надеялся, что видения наслала она, что это кусочки некой головоломки и их можно прекратить. Но ужасы творятся именно в моей голове – и только что я получил тому очередное подтверждение.
Она опускает руку и внимательно вглядывается в мое лицо. Неожиданно меня охватывает острая тоска по детству, по собственной мальчишеской любви, такой простой и такой несбыточной.
– Расскажи.
– Не могу, – мотаю я головой.
В коридоре кто-то хлопает дверью, слышатся шаги. Лила кивает на шкаф, и я на цыпочках бросаюсь туда. Но потом в туалете спускают воду.
Со вздохом облегчения я прислоняюсь к стене.
– Иди сюда, – громко шепчет она, откинув край одеяла. – Забирайся. Если кто-то войдет, тебя не заметят.
– Не знаю, по-моему…
– Тс-с-с, давай, быстро, – Лила презрительно улыбается, будто сама смеется над собственными желаниями.
Я прекрасно знаю, что не надо залезать к ней под одеяло. Просто в последнее время беспрестанно совершаю разные глупости. Простыни хранят тепло ее тела, ее запах – легкий аромат мыла и пепла. Лила обнимает меня за талию, я прижимаюсь к ней.
Какая нежная кожа. В комнате прохладно, а Лила такая обжигающе горячая. Наши ноги переплетаются. Как хорошо. Я с трудом сдерживаю рвущийся наружу судорожный вздох.
Легко, неправильно, но очень легко. Мне столько хочется ей сказать, но ведь получится нечестно. Я целую ее, заглушая поцелуем свое невысказанное «Я люблю тебя». Выдыхаю прямо в полураскрытые губы: «Всегда тебя любил». Она со стоном отвечает на поцелуй.
А потом стягивает свою майку и швыряет ее на пол. У меня внутри не осталось ничего, кроме нестерпимого презрения к самому себе, но и оно отступает, когда пальцы Лилы скользят по затылку. Во всем мире не осталось никого, кроме нее.
– Из меня получилась хорошая поддельная подружка, – шепчет она, словно это старая шутка, понятная только нам двоим.
Надо остановиться.
Все замедляется. Я глажу нежную кожу, прикусываю ее нижнюю губу, провожу ладонью по изогнутой голой спине. Руки скользят вниз, задевают край хлопковых трусиков.
– Самая лучшая, – голос у меня сиплый, как будто я долго и надрывно кричал.
Лила целует меня в плечо, и я чувствую, как она улыбается.
Ласково убираю прядь волос у нее с лица, ощущая, как бьется ее сердце, как пульсирует жилка на шее, отсчитывая мгновения. Вот сейчас она исчезнет, растает, словно облачко дыма.