– Ну, то есть я бы хотел вам объяснить, но если вы не мой адвокат… Не хочу ставить вас в неудобное положение.
– Ладно. Договорились, я твой адвокат. Теперь рассказывай. У меня на телефоне номер не определился. Где ты?
– В Трентоне. Федеральные агенты составили договор, по которому я получу иммунитет от уголовного преследования, если открою им личность мастера трансформации. Он убийца, – про убийцу я добавляю на всякий случай, если она вдруг начнет переживать насчет его прав. – Мне нужно, чтобы вы проверили, все ли в порядке с договором. Еще агенты хотят, чтобы я на них работал. А я хочу сначала доучиться в Веллингфорде. И еще кое-что…
– Кассель, ты попал в серьезный переплет. Зачем ты один пошел к ним такие сделки заключать?
– Знаю, я сглупил, – она меня отчитывает, хорошо.
Проходит несколько часов. Я четырежды звоню маме Даники и вношу в договор разные изменения. Наконец, она со всем соглашается. Подписываю договор, юрист из министерства юстиции тоже. Поскольку я несовершеннолетний, миссис Вассерман приходится выслать федералам листок с поддельной маминой подписью. Я в субботу специально оставил этот листок у нее на столе в кабинете – положил его незаметно среди бумажек. Она, наверное, догадывается, что подпись поддельная, хоть и не знает наверняка.
Потом я открываю им личность мастера трансформации.
Выходит не очень гладко.
Джонс раздраженно барабанит пальцами по бумажной папке. Перед ним на столе мягким зеленоватым светом мерцает стеклянная бутылка.
– Расскажи-ка еще раз.
– Я уже два раза рассказывал. И изложил все показания в письменном виде.
– Еще раз, – требует Хант.
Я глубоко вздыхаю.
– Мой брат Баррон – мастер памяти. А покойный брат, Филип, был мастером физической силы и работал на парня по имени Антон. Антон и был заказчиком, больше никто ничего не знал. А мы были его личными убийцами. Я превращал жертву, а Баррон стирал мне память.
– Потому что думал, что тебе не очень понравится такая работа? – уточняет Джонс.
– Я думаю… Думаю, Филип считал, что поступает справедливо. Что я всего лишь ребенок. И если не узнаю, то и ничего страшного, – голос предательски дрожит.
– А если бы не магическое воздействие, ты бы стал их убивать? – спрашивает Хант.
А если бы братья открыто попросили о помощи? Расписали бы, какой я важный и нужный человек, приняли бы, сделали своим, членом семьи. И все это в обмен на одну маленькую услугу. Может, Баррон и прав. Может, я именно такой и есть.
– Не знаю. Не знаю даже, понимал ли я, что убиваю людей, превращая их в предметы.
– Хорошо, – соглашается Джонс. – Когда ты узнал о своих способностях?
– Я догадался, что с моей памятью что-то неладно, и купил несколько талисманов. А потом случайно превратил одну вещь и понял. Из-за амулетов Баррон не смог стереть мне память, а Филип все рассказал.
Очень странное получается описание, приглаженное – голые факты, ни предательства, ни прочих ужасов.
– То есть когда мы первый раз беседовали, ты знал, что являешься убийцей?
– Нет. Но догадался, когда просматривал досье. И смог кое-что вспомнить – потому и нашел бутылку.
– Но про другие тела ты ничего не знаешь? И кого превратил в бутылку тоже?
– Да. Мне очень жаль. Действительно не знаю.
– Как ты понял, что бутылка заколдована? Что в ней особенного?
– Понятия не имею, просто вспомнил и все.
– Расскажи-ка еще раз про убийство Филипа. Ты утверждаешь, что в брата не стрелял? Откуда такая уверенность? А если тебе стерли память?
– Я даже стрелять не умею. И к тому же, я точно знаю, его убил Генри Янссен. Он и меня хотел убить – вломился в наш старый дом. Я был без перчаток и… защищался.
– Когда это произошло? – уточняет Хант.
– В понедельник, тринадцатого числа.
– Что случилось? Опиши точно, – требует Джонс.
Прямо, как Сэм сказал, будто реплики для пьесы учишь наизусть.
– Мама забрала меня из Веллингфорда, мы поехали к доктору, а потом пообедали. Я не хотел раньше времени возвращаться в школу и поехал домой.
– Один? – спрашивает Хант.
– Да, один, уже в третий раз повторяю, – я зеваю. – Дверь была выбита.
Сэм надел ботинок огромного размера и вышиб ее. Замок почти вылетел, щепки посыпались. Сосед обрадовался и удивился одновременно – словно в первый раз позволил самому себе так разойтись.
– Но ты не испугался?
– Ну, – я пожимаю плечами, – немного, наверное, испугался. Но в доме всегда бардак. Я решил, что Баррон поругался с мамой. Воровать-то у нас особо нечего. Так что насторожился немного, но не думал, что кто-то притаился внутри.
– Что дальше? – Джонс скрестил руки на груди.
– Снял куртку и перчатки.
– Ты всегда дома снимаешь перчатки? – хмыкает Хант.
– Да, – я смотрю ему прямо в глаза. – А вы?
– Ладно, продолжай, – торопит Джонс.
– Включил телевизор. Собирался съесть бутерброд и посмотреть кино, а потом вернуться в школу. У меня было около часа.
– А зачем ты вообще домой поехал? – хмурится Хант. – Не самый лучший способ время провести.
– Если бы я вернулся в школу, пришлось бы заниматься самостоятельной работой. А я не люблю работать.
Агенты мрачно переглядываются.
– И тут заходит он, с пистолетом в руках. Я поднял руки, но он наступал, целился в меня. Сказал, что Филип хотел его убить, ему пришлось все бросить и спешно бежать, прямо посреди ночи. Я тоже там был, хоть и не помню, поэтому Янссен и меня винил в происшедшем. Видимо, правильно. Сказал, что вместе со своей подружкой укокошил Филипа, а теперь моя очередь.
– Прямо так и сказал?
– Да. Наверное, хотел хорошенько напугать.
– И ты испугался? – интересуется Джонс.
– Да. Ясное дело, испугался.
– Янссен был один? – морщится Хант.
– С подружкой. Бет, кажется. Ее фотография есть в вашем досье. По-моему, она не профессионал, не похожа на профессионала, вот и засветилась на камере.
– Почему Янссен вернулся, прошло ведь столько времени?
– Он сказал, что Филип уже не под защитой Захарова.
– Это так?
– Не знаю. Я же не в банде. Мне тогда было не до того. От отчаяния я бросился на него.
– Пистолет выстрелил?
– Да. Дважды. В потолок. Штукатурка посыпалась. Я задел его голой рукой и превратил сердце в стекло.
– Потом?
– Женщина закричала и схватила пистолет. И убежала.
Ладони потеют. Я стараюсь рассказывать, как можно короче, не использовать те же слова, что и в предыдущие два раза, чтобы не было похоже на заученный текст.
– Она стреляла?
– Нет. Я же говорил, просто убежала.
– И почему же она убежала, как думаешь? Почему не выстрелила? Ты же был беззащитен – через минуту тебя скрутила отдача. Да тебя можно было спокойно живьем на куски резать.
Да, Хант слишком хорошо осведомлен о магии трансформации и об отдаче. А как кровожадно прозвучало это «живьем на куски резать».
– Понятия не имею. Наверное, просто испугалась. Или не знала. Я вам ничего нового не скажу. Спрашивайте, сколько угодно, – я могу только лишь предполагать.
– И ты засунул его в холодильник? Грамотный подход, свидетельствует о богатом опыте, – Джонс вроде как шутит, только голос серьезный.
– Часто смотрю телевизор, – я неопределенно взмахиваю рукой. – В жизни труп оказался очень тяжелым.
– А потом? Вернулся в школу как ни в чем не бывало?
– Ну да. То есть я, конечно, вернулся в школу так, как будто только что убил одного громилу и запихал его в морозильник. Но на мне это не было написано большими буквами.
– Выдержки тебе не занимать? – кривится Хант.
– Я умело скрываю богатый внутренний мир за суровой внешностью.
Агент Хант, по-моему, так и мечтает заехать мне кулаком прямо в суровую внешность. У Джонса звонит телефон, он берет трубку и выходит из комнаты. Хант тоже уходит, бросив мне напоследок странный тревожный взгляд, – будто вдруг засомневался: а не говорю ли я правду.
Я возвращаюсь к домашней работе. В желудке урчит. На часах почти семь.
Через двадцать минут агенты возвращаются.
– Ладно, пацан, – вздыхает Хант. – Мы нашли труп в морозильнике, все, как ты сказал. А где его одежда?
– Да, одежда, – в голове полная пустота, знал же, что что-нибудь да забуду; я пожимаю плечами. – В реку выкинул. Думал, найдут и решат, что он утонул. Но никто ничего, наверное, не нашел.
Хант пристально вглядывается в мое лицо и кивает.
– Еще мы съездили к Бетенни Томас и нашли у нее два пистолета. Хотя нужно еще дождаться результатов баллистической экспертизы. Теперь продемонстрируй-ка нам свою магию.
– Ладно, давайте устроим шоу.
Встаю, медленно стягиваю перчатки и кладу ладони на гладкую прохладную столешницу.
Одиннадцать часов ночи. Я звоню Баррону из машины.
– Я принял решение.
– У тебя не было особого выбора, – довольно отвечает он.
Голос такой покровительственный, взрослый, как будто он долго поучал глупенького младшего братишку, объяснял, что не надо перебегать улицу, а тот все равно не послушал и плачет теперь, стоя посреди оживленного шоссе. Баррон совершенно спокоен, никаких эмоций. Интересно, он действительно готов забыть мое предательство? Неужели брат так погряз в магии и преступлениях, что считает шантаж и промывку мозгов естественной частью семейных отношений?
– Да. Выбора у меня не было.
– Ладно, – Баррон почти смеется. – Я им сообщу.
– Я не согласен. Вот мое решение. Не буду работать на Бреннанов. Не буду убивать.
– Тогда я, знаешь ли, могу пойти к федералам. Кассель, не глупи.
– Иди. Давай. Они узнают, кто я такой. И ты потеряешь надо мной власть. Я больше не буду тебе принадлежать.
Сейчас-то легко блефовать, когда в ФБР все знают.
Повисает долгая пауза.
– Подожди, давай встретимся и поговорим.
– Хорошо. Я постараюсь смыться из Веллингфорда. Заберешь меня?
– Не знаю, – мнется брат. – Не хочется плясать под твою дудку.