– Возле школы есть магазин. Либо забирай меня, либо никакого разговора не будет.
– Приеду через пятнадцать минут.
Повесив трубку, я устало смотрю в окно машины. В груди что-то сдавило, так обычно ноги сводит после длинного забега. Резкая острая боль, от такой просыпаешься посреди ночи.
Лекарство одно – терпеть и ждать, пока пройдет.
Не стоит показывать Баррону новый «мерседес», подарок Захарова, – он насторожится. Так что я прихожу на встречу пешком. Покупаю кофе. Владелец магазина, мистер Гадзонас, смотрит на меня с укором.
– Ты же должен быть в школе. Спать.
– Знаю, – я кладу деньги на стойку. – Семейные проблемы.
– Проблемы ночью не решают. Ночь – тоскливое время сожалений.
Я стою и жду, прислонившись к бетонной стенке, потягиваю кофе, кручу в руках стаканчик. «Ночь – тоскливое время сожалений». Меня одолевают грустные мысли, не хочу ни о чем думать.
Баррон опаздывает всего на полчаса. Он опускает оконное стекло и интересуется:
– Куда поедем?
– В какое-нибудь тихое место.
Я забираюсь в машину. Мы сворачиваем к старому кладбищу, Баррон въезжает на грунтовую дорожку, прямо под знак «Проезд закрыт».
– Слушай, ты меня держишь на крючке. Можешь, к примеру, всем рассказать, кто я и что натворил. Черт возьми, можешь об этом раструбить на каждом перекрестке. И я окажусь в полном дерьме. Нормальная жизнь закончится.
Брат хмурится. Он меня, интересно, вообще слушает или сосредоточенно замышляет очередную пакость?
– Но я могу изменить лицо и начать новую жизнь. Для этого надо всего лишь раздобыть имя и номер социальной страховки. Мама нас хорошо воспитала – выкрасть нужные личные данные мне не составит труда.
Баррон, кажется, удивился. Такая возможность ему в голову не приходила.
– Я не хочу становиться убийцей.
– Попробуй посмотреть на это по-другому, – он берет мой стакан с недопитым кофе и делает глоток. – Мы будем избавляться от плохих парней. Послушай, Бреннаны тебя даже не увидят. Им достаточно будет увидеть результат. Я стану твоим агентом и сообщником, пусть вешают на меня всех собак в случае чего, буду помогать организовывать преступление, скрываться.
– А школа?
– Что школа?
– Я не хочу уходить из Веллингфорда.
– Ну да, – с понимающей улыбкой кивает Баррон. – Там же теперь Лила учится, конечно, не хочешь. Все всегда вертится вокруг нее.
– Скажи, почему я должен с тобой работать? – хмурюсь я. – Когда я все могу делать один?
– Потому что я буду выискивать жертвы и все организовывать, – Баррон похоже обрадовался такому простому вопросу. – Находить человека, определять место. И, конечно же, работать над свидетелями – стирать им память.
– Конечно же.
– Ну так что? Соглашайся. Заработаем кучу денег. Я даже могу помочь тебе забыть…
– Нет. Не хочу. Не буду этого делать.
– Кассель, – в его голосе сквозит отчаяние, – пожалуйста. Ты должен. Пожалуйста, Кассель.
Я растерялся и уже ни в чем не уверен, но все-таки повторяю:
– Не буду. Отвези меня обратно.
В машине стало трудно дышать, хочется на воздух.
– Я уже взял заказ. Потому что был уверен: ты согласишься.
Я цепенею.
– Баррон, прекрати. Я не куплюсь на такое. Я не…
– Только один раз. Всего один. Не понравится или не получится – и ладно. Всего один раз.
Я молчу. Подделал его блокноты и тем самым превратил в того брата, которого всегда хотел иметь. За все надо платить.
– Вместо доверительных бесед по вторникам будем планировать убийство?
– Так ты согласен?
Меня мутит – только бы не вырвало. Баррон так искренне рад и счастлив тому, что я передумал. Я прислоняюсь лбом к холодному стеклу.
– Кого? Кого мы должны убить?
– Эмиля Ломбардо, – он нетерпеливо машет рукой. – Ты его не знаешь. Настоящий психопат.
Слава богу, я отвернулся, и он не видит выражение моего лица.
– Ладно, но только один раз.
Баррон хлопает меня по плечу, и тут на дорожку выезжает машина. Из-за сверкающей красно-синей мигалки вид получается жутковатый – надгробия будто подсветили стробоскопом.
– Копы, – брат ударяет кулаком по приборной панели.
– Там же было написано «Проезд закрыт».
Брат незаметно стягивает перчатку.
– Ты что делаешь?
Он в притворном изумлении приподнимает бровь и ехидно улыбается.
– Как что? Штраф не хочу платить.
Полицейские включают прожектор. От неожиданности у меня перед глазами вспыхивают цветные пятна. Я обеспокоенно оглядываюсь. Один из них вышел из машины, идет к нам. Набираю в грудь побольше воздуха. Баррон опускает стекло и криво улыбается.
– Добрый вечер, сэр.
Но коснуться подошедшего не успевает – я хватаю его за запястье затянутой в перчатку рукой. Баррон смотрит на меня в немом изумлении, даже разозлиться не успел. Агент Хант направляет на него пистолет.
– Баррон Шарп, выйдите из машины.
– Что?
– Я агент Хант, или вы забыли? – первый раз вижу Ханта таким радостным. – Мы с вами очень плодотворно побеседовали, обсуждали вашего брата. Вы тогда еще много всего наговорили.
– Я помню, – брат оглядывается на меня.
– Интересное вы сделали Касселю предложение.
Я вижу в зеркале заднего вида, как из полицейской машины выходит Джонс. Баррон поворачивается ко мне. Подчиняясь внезапному порыву, я задираю рубашку и показываю ему записывающее устройство.
– Прости. Просто подумал: ты собирался меня заставить работать на Бреннанов, почему бы и мне тогда не проделать похожий фокус. Я нас обоих пристроил в специальную программу.
Баррон непонимающе на меня уставился.
Я вспоминаю, как дедушка, сидя ночью во дворе, смотрел на небо и сокрушался, что внуки пошли по неверному пути, мечтал все изменить. Вряд ли, конечно, он именно об этом мечтал.
Да, вот я и привел лошадь к водопою, но заставить пить не могу.
Баррона заковывают в наручники. Хорошо, что я заранее выторговал у агентов его участие в программе. Хант и Джонс смотрят на него не очень дружелюбно – они, конечно, гораздо охотнее бы заперли брата в кутузку, перспектива совместной работы их не радует. Знакомая ситуация. Точно так же они смотрят и на меня.
Глава семнадцатая
Труднее всего не привести за собой хвост. Хант везет меня в Веллингфорд, где остался мой «Бенц». Не очень приятная компания. На всякий случай я целый час бесцельно катаюсь вокруг кампуса. Вроде никто за мной не следит.
Машин на улице почти нет. Конечно, ведь уже поздно.
Подъехав к гостинице, я паркуюсь возле черного входа, около мусорных баков. От холодного ночного воздуха лицо горит, как от пощечины. Еще только осень, а уже так похолодало. Или в три часа ночи всегда прохладно?
От центрального кирпичного здания расходятся два крыла – получается такая большая буква С, а в середине – бассейн с зеленоватой водой. У каждой комнаты отдельный вход, так что можно не заходить в главное фойе.
Она поселилась в номере 411. На втором этаже. Я стучу три раза. Звякает цепочка, и дверь открывается.
Вдова моего брата выглядит гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи – не такая исхудавшая. Но под глазами по-прежнему синяки. Растрепанные каштановые волосы, облегающее черное платье – зачем-то нарядилась ради меня.
– Опаздываешь.
Я захожу, она закрывает за мной дверь и прислоняется к косяку. Перчаток на ней нет, туфель тоже. Но она же не мастер, правильно?
В углу стоит раскрытый чемодан, на полу валяется одежда. Я снимаю со спинки единственного в комнате стула тонкую сорочку и сажусь.
– Прости. Планируешь одно, а выходит другое.
– Выпить хочешь?
На столе бутылка текилы и два пластиковых стаканчика. Я отрицательно качаю головой. Мора бросает в стаканчик два кубика льда и наливает себе спиртного.
– Я знала, что ты меня вычислишь. Рассказать, как все произошло?
– Давай я сам. Хочу проверить свои догадки.
Невестка ложится на кровать, на живот. Она явно навеселе.
– У вас с Филипом были бурные отношения? Сплошные американские горки: взлеты, падения. Крики, скандалы, потом вспышка страсти.
– Да, – она подозрительно смотрит на меня.
– Да ладно, мы же братья, я помню все его романы. Ну и вот, может, тебе надоели ссоры, а может, все изменилось после рождения сына. Как бы то ни было, вмешался Баррон. Ты начала забывать размолвки с Филипом, забыла, что собираешься его бросить.
– И ты подарил мне амулет.
Я вспоминаю тот вечер: мы разговаривали на кухне, племянник плакал, дедушка спал в кресле в гостиной.
– Да. Он и мою память стирал.
Мора отпивает текилы.
– Ты сильно страдала от побочных эффектов.
Вспоминаю, как Мора сидела рядом со мной на лестнице и болтала ногами, просунув их между балясинами. В такт музыке, слышной лишь ей одной.
– Да, музыка. Я так по ней скучаю.
– Ты говорила, она была красивая.
– В средней школе я играла на кларнете. Не очень умело, но ноты читать до сих пор могу, – она смеется. – Я пыталась записать мелодию, но не успела: музыка прекратилась. Может, я больше никогда ее не услышу.
– Слуховая галлюцинация. А у меня от магии обычно головные боли. Скажи спасибо, что все кончилось.
– Какое прозаическое объяснение, – Мора корчит мне рожу.
– Ну да. Так вот. Ты узнала, чем занимаются Филип и Баррон, и сбежала. Вместе с сыном.
– У твоего племянника, между прочим, имя есть. Аарон. А ты ни разу не назвал его по имени.
Удивительно, я ведь почему-то никогда не считал малыша родственником. Сын Филипа и Моры, но никак не мой племянник. Посторонний ребенок, имени которого я не знаю, нормальный, не имеющий отношения к нашей идиотической семейке.
– Вместе с Аароном. Филип, кстати, догадался, что вы из-за меня уехали.
Мора кивает. В этом кивке кроется целая печальная повесть. Как она осознала, что ее жестоко предали, как вздрогнула, когда под рубашкой раскололся амулет. Как постаралась не выдать себя и притворялась, несмотря на ужас и чувство беспомощности. Мора не собирается ничего рассказывать. Ее право. Мои братья обошлись с ней несправедливо, и она мне ничего не должна.