Какое-то время никто не откликался на мелодичный звон колокольчика внутри дома, а затем в двери открылось небольшое зарешеченное окошко и сильный мужской голос спросил:
— Кто такие будете, люди добрые, и по какой надобности?
Оглянувшись — нет ли кого поблизости — и приблизившись к оконцу, Ламбер тихо ответил:
— По поручению мессира Реджинальда к герру Гартвигу Витте.
Дверь мигом отворилась и гости очутились в полутемном зальчике, у которого было две двери и лестница, ведущая наверх.
— Сюда, — сказал слуга господина Витте — высокий, широкоплечий малый с тяжелым настороженным взглядом — и указал на лестницу.
Вышеня и Ламбер, поднявшись, оказались в большом, хорошо освещенном зале с камином и высокими узкими окнами. В окнах стояли круглые и выпуклые цветные стекла в свинцовом обрамлении, они закрывались прочными дубовыми ставнями с резьбой и с бойницами в виде сердечек. Вышеня быстро смекнул, что дом ростовщика построен таким образом, чтобы выдержать длительную осаду.
Хозяин, Гартвиг Витте, оказался крепко сбитый седой мужчина, которому уже давно минуло сорок лет. Ламбер что-то шепнул ростовщику на ухо и тот сердечно улыбнулся.
— Рейнольд, — сказал он, обращаясь к слуге, — принеси нам вина и фруктов.
Вскоре, устроившись у невысокого, покрытого красивой скатертью столика возле окна, и хозяин дома, и его незваные гости с удовольствием потягивали вино из высоких чеканных кубков и лакомились заморскими засахаренными фруктами.
Вышеня с огромным интересом рассматривал помещение. Для него здесь все было внове. И огромный камин с колпаком, украшенным скульптурными фигурами диковинных животных и рыб, и красивые ковры на дощатом полу, и потолочные балки, тщательно оструганные и покрашенные темным лаком. И даже широкая удобная лавка, на которой он сидел, служившая подоконником и вмурованная в оконный проем.
Что касается Ламбера, такт тот устроился на сундуке с ручками, и только герр Витте сидел в неудобном, как казалось юноше, креслице с высокой спинкой и подлокотниками. Спинка кресла была полотняной, художник нарисовал на ней целую картину — голубое небо с белыми тучками, на красивой лесной лужайке — олень с огромными рогами и юная дева, почему-то протягивающая животному букет цветов. Или местные олени питаются в летнее время исключительно цветами?
По всему залу на уровне человеческого роста шли резные деревянные панели. А все, что находилось выше, обтягивала лазоревая материя с вышитыми цветочками, за которую новгородские модницы точно подрались бы. «Надо же, такое сокровище — и на стены! — думал удивленный Вышеня. — Видать, у ростовщика денег куры не клюют…»
Но больше всего юношу поразило оружие, развешанное по стенам: «ворон» — немецкий молот с клювом, похожим на вороний, несколько мечей, топор пешего воина на длинном древке, французская алебарда-гизарма, трезубец вил-корсека… Все это как-то не вязалось с обликом мирного ростовщика, днями и ночами думающего только о прибыли в делах и благополучии семьи.
Впрочем, все это многообразие очень полезных для воина вещей было хорошо знакомо новоиспеченному рыцарю-бакалавру Готье де Брисэю. Но вот странную штуковину, которая покоилась на двух крюках несколько поодаль от остального оружия, — насаженную на толстое древко трубу длиною чуть меньше чем полсажени, — ему довелось видеть впервые. Он настолько заинтересовался оружием (юноша не усомнился в этом ни на миг), что не выдержал и обратился к ростовщику:
— Извините, герр Витте, за нескромный вопрос… но что это? — И он указал на железную трубу.
«Однако! — подумал удивленный мсье Ламбер. — Неплохо брат Адемар обучил этого мальчика куртуазности, совсем неплохо. А я-то, старый дурень, думал, как ему преподать эту вредную для рыцаря, на мой взгляд, науку, без которой ему будет трудно».
Гартвиг Витте снисходительно улыбнулся и объяснил:
— Сия забавная штуковина называется «петриналь». Она действует примерно так, как арбалет, но только стреляет свинцовыми шариками, а тетиву ей заменяет «дымный порошок». Древко зажимается под мышкой, а заряд поджигается «палительной свечой» — деревянной палочкой, пропитанной специальным составом.
— Невероятно! — воскликнул Вышеня. — А как далеко летит шарик? И потом, мне кажется, что с этой… — он запнулся, но все-таки выговорил неизвестное доселе слово, — петринали точно не прицелишься. Я неправ?
— Вы правы, мессир. Но в ближнем бою петриналь — да если их еще и много — большое подспорье сражающимся. Свинцовый шарик, конечно, уступает арбалетному болту в пробивной силе и точности прицела, но если выстрелить из петринали в упор, то она пробьет любой панцирь и сделает такую дыру в теле, что в нее можно просунуть руку.
Однако главная ценность этого нового оружия в другом. Выстрел сопровождается грохотом, огненной вспышкой и облаком дыма, воняющим серой. Обычно рыцарские кони пугаются всего этого и сбрасывают своих всадников. Ну, а на земле, как известно, рыцарь в тяжелом облачении — не боец. Конечно, «дымный порошок» — товар редкий и дорогой… — Тут герр Витте хитро улыбнулся. — И все же шкурка стоит вычинки. Запах адской серы повергает глупых, необразованных людей в трепет, и те, кто незнаком с петриналью и ее действием, предпочитают бежать с поля боя, чтобы вместо чертогов небесных не попасть прямо в преисподнюю. — На лице ростовщика снова появилась странная улыбка, будто он насмехался не только над теми трусами, что пугались огня и дыма, но и над своими словами.
Вышеня лишь покачал головой. Умно! Действительно, какой конь может выдержать такой ужас? Но что касается княжеских дружинников, тут юноша засомневался; по его мнению, они не боялись никого и ничего, а уж коли выпьют доброго вина, то им вообще и море по колени…
Они сидели и разговаривали долго. Все это время Гартвиг Витте рассказывал о Ганзе, о Любеке и порядках в нем. Несколько позже юноша смекнул, что все это неспроста. Похоже, по просьбе мсье Ламбера ростовщик вдавался в такие детали городского бытия, которые не были известны кормчему в силу того, что он появлялся в городе нечасто. И Вышеня стал слушать еще внимательней, потому что для него все эти сведения были жизненно необходимы.
Он узнал, что Любеком руководят четыре бургомистра и советники-ратманы[58] в количестве семнадцати человек. Кроме ратманов в городском Совете были еще секретари-писцы и синдики — управляющие делами. Существовала также добровольная ночная стража. По требованию Совета ремесленные цеха обязаны в любое время выставлять определенное число вооруженных людей: маленькие — обычно двух, большие — шесть-восемь человек. Цены на рынке устанавливались все тем же Советом. А еще городской Совет был высшей судебной инстанцией.
Главным символом власти городского Совета была церковь Святой Марии — Мариенкирхе. Она располагалась рядом с ратушей. Три раза в неделю в дни собраний Совета звонил колокол Мариенкирхе. Спустя полчаса два главных бургомистра появлялись перед скамьями в церкви, чтобы получить письменные просьбы и дать неформальную аудиенцию. К ним мог свободно подойти каждый бюргер. Только после собрания в церкви, опять по звону колокола, Совет приступал к заседанию в ратуше. По словам Гартвига Витте, совещание на церковных скамейках являлось основополагающим для решения каких-либо вопросов.
Особенно много существовало разных правил и условностей, касающихся торговых дел. Иногда они были чересчур жестокими, что удивило Вышеню; ему казалось, что ганзейские купцы — сама обходительность и учтивость. Оказалось, они мужественно защищали свое имущество, сражались насмерть, но кто же из нормальных людей будет смотреть спокойно на то, как его разоряют?
— … В Любек из немецких ганзейских городов присылают купеческих подмастерьев для «дубления шкуры»… — Герр Витте покачал головой, будто сам удивлялся тому, о чем рассказывал. — Старшие подвешивают новичка за пояс и разводят рядом большой костер, чтобы «подкоптить» мальчишку, а сами в это время проводят «допрос» — задают ему издевательские вопросы. Потом несчастного ведут в гавань, насильно окунают в холодную воду и хлещут березовыми розгами. Выдержавший испытание отсылает домой окровавленную рубаху, свидетельствующую о том, что он мужественно преодолел посвящение в торговое ремесло и отныне может «вступать в дело». Сначала оно весьма грязное и нелегкое для пятнадцатилетних подростков. Чаще всего это разгрузка бочек с тресковым жиром, которым торгуют свеи и норги. Причем каждую бочку нужно перелить, чтобы убедиться, не добавили ли хитрые северяне на дно ведро-другое забортной воды.
Подождав, пока уйдет слуга, который принес еще одну бутылку вина и лесные орехи в меду, Гартвиг Витте продолжил:
— Если вы когда-нибудь в другой стране увидите узкие трехэтажные дома без очагов, значит, там живут ганзейцы, чаще всего из Любека. Дома охраняют злобные сторожевые псы и наемная стража. В каждом таком доме целый лабиринт складов, конторских комнат, помещений для лебедки и ворота, чтобы поднимать грузы, а также спальни с двухэтажными полатями. Спят купеческие ученики-подмастерья по двое на матрасе, набитом морской травой. Жизнь ганзейцев в чужих странах строго регламентируется уставом купеческой гильдии. Купцы не имеют права переселяться за территорию контор, а тем более — заводить на чужбине семью. Это считается преступлением и карается смертной казнью. Правда, нет правил без исключений, но такие случаи тщательно скрываются от окружающих…
«Зачем мне эти сведения?! — недоумевал Вышеня, слушая неторопливый, обстоятельный рассказ ростовщика о порядках в ганзейских городах. — Я не собираюсь становиться купцом! Еще чего… Добрый меч и воинская слава для меня куда как приятней звона монет. Немного пооботрусь здесь, пока в Новгороде все стихнет, а там видно будет. Уйду к ушкуйникам! Ужо повеселюсь от души… Чтобы меч не ржавел зазря в ножнах». Однако вскоре он понял, почему Гартвиг Витте ударился в пространные объяснения чуждых Вышене нравов и обычаев иноземцев.