Таверна «Пегий осел» пользовалась большим успехом у воров и грабителей. Этого «добра» в Париже хватало: город представлял собой идеальное место для существования банд. На его улицах можно было встретить кого угодно. Сюда тянулись торговцы и ремесленники, разорившиеся в войну крестьяне и бывшие солдаты особенно охотно пополнявшие ряды профессиональных преступников. Один приводил приятеля, другой — брата, у третьего был знакомый слесарь или ювелир — и дело постепенно налаживалось. В городе всегда легче найти сбыт для краденого и затеряться в случае опасности в толпе.
Для того чтобы проще находить друг друга, члены банды пользовались целой системой опознавательных знаков: метками на одежде, жестами и, конечно, жаргоном. Воровство среди грабителей и воров именовалось «ремеслом», дающим стабильный заработок. Члены банд клялись, что не станут заниматься никакими иными ремеслами всю свою жизнь, а только «заработком» — везде, где найдут. Поэтому представители преступного мира — парижского «дна» — ни в коей мере не исключали себя из общества добропорядочных граждан. Воры и грабители считались достойными людьми, имеющими профессию, а вовсе не какими-то отщепенцами.
Присутствие в городе профессиональных преступников не вызывало страх у прочих горожан. Это были «свои» люди — знакомые, соседи по дому, прихожане той же церкви, с ними доводилось пропустить стаканчик в ближайшей таверне и поболтать о том, о сем. Боялись горожане чужаков — тех, кто приходил неизвестно откуда, например, цыган, которых все поголовно считали ворами. Преступник, совершивший злое дело и заслуживающий наказания, по мнению жителей Парижа, сам горожанином не мог быть. Его представляли как шпиона, лесного разбойника, грабителя с большой дороги. Он являлся выходцем из мира, лежащего за пределами городских стен.
Воровских «профессий» имелось много: «взломщик» — специалист по открыванию замков, «насмешник» — вор, заманивающий простофиль в азартную игру, «отправитель» — убийца с целью грабежа… «Сборщик» срезал кошельки, «кидала» продавал подделки, а просто вор прозывался «бретонцем». Почему о бретонцах пошла такая дурная слава, трудно сказать. Ведь на улицах Парижа их насчитывалось совсем немного, а уж воровством вообще занимались единицы. Тем не менее любой житель Бретани, приезжая в Париж, старался не распространяться на тему, кто он и откуда. Иначе бретонца могли просто не взять на постоялый двор, а ночевать за пределами парижских стен было опасно и для кошелька путешественника, и для его жизни. Поэтому Раймон де ля Шатр и надел на себя личину виноторговца из Бургундии, благо хорошо владел бургундским диалектом.
Несмотря на раннее время, таверна «Пегий осел» полнилась народом. Вернее, подозрительными типами, для которых убить человека, что раздавить клопа. Здесь отдыхали от «трудов праведных» представители «ночных» воровских профессий. Между столов прохаживался, подобострастно скаля зубы, папаша Берто, скупщик краденого. Он ненадолго садился за какой-нибудь стол и, пошептавшись, снова отправлялся в путешествие по таверне. Папаша Берто своими хождениями напоминал ткацкий челнок. Хозяин таверны, Ришар из Витри недовольно хмурил лоб — скупщик краденого, человек отнюдь небедный, был настолько скуп, что никогда не тратил в его заведении ни единого денье; обычно он напрашивался на угощение, и воры охотно поили его своим вином.
Жонглер Франсуа зашел в таверну «Пегий осел» и наморщил нос. Улицы Парижа не отличались благоуханием, но в таверне стоял такой крепкий дух, что слезу вышибало. Он огляделся. Помещение таверны было просторным, со множеством столов и высокой стойкой, за которой восседал Ришар. С высоты своего положения он зорко наблюдал за клиентами, чтобы в нужный момент кликнуть двух верзил, вмиг наводящих порядок, если воры начинали выяснять отношения и пускать в ход ножи. Франсуа знал, что и сам Ришар мог объяснить буянам, что в «Пегом осле» нужно вести себя прилично, дабы не накликать гнев сержанта городской стражи, отвечающего за порядок в этом квартале — у Ришара под стойкой хранилась увесистая дубинка, с которой он обращался весьма виртуозно.
Жонглера мигом заметили — воры были народом зорким и всегда находились настороже. Раздались приветственные крики. Франсуа, музыканта и большого шутника, хорошо знали в Париже, а его скабрезные песенки с изрядной долей богохульства распевали даже вполне приличные господа, не говоря уже о завсегдатаях «Пегого осла».
— Франсуа, иди к нам! Спой что-нибудь! — весело закричали клиенты Ришара.
Сам хозяин таверны тоже расплылся в широкой улыбке — он сильно обрадовался. Когда появлялся жонглер, его выручка многократно вырастала, — Франсуа мог развеселить даже покойника. А где веселье, там вино льется рекой. Поэтому мсье Ришар угощал его бесплатно, с большим удовольствием.
— Привет, Альбан! Как поживаешь, Жано? — здоровался Франсуа со знакомыми ворами. — Почему такой грустный, Ксавье? Неужто сегодня тебе не подфартило?
— Бывает… — мрачно буркнул Ксавье, туповатый детина и грабитель.
Его предполагаемая жертва оказалась хорошо вооруженным дворянином, одетым в простое платье. Ксавье и компания едва унесли ноги, отделавшись только царапинами, а срезанном кошельке жертвы оказался сущий пустяк. Какая нужда привела этого дворянчика в ночное время к «Камню святого Бенедикта», служившему своего рода пограничным столбом, за которым начинались владения аббатства Святой Женевьевы? Обычно возле «Камня» парижане назначили свидания, а Ксавье с бандой подростков, частенько промышлял там, обирая глупцов, рискнувших появиться на его территории в неурочное время.
Просьбы что-нибудь «сбацать» неслись со всех сторон, но прежде Франсуа нужно было промочить горло, чтобы привыкнуть к запахам таверны. Мсье Ришар быстренько нашел ему самое козырное место, возле канделябра (в «Пегом осле» всегда царил полумрак, поэтому день и ночь в таверне горели свечи), принес кувшин с вином и еду. Франсуа не торопился — он ждал нужного ему человека — поэтому не спеша выпил две чаши вина под нетерпеливыми взглядами завсегдатаев, пожевал неплохо приготовленную буженину, и наконец взялся за свою лютню.
Глянув на мсье Ришара, который ждал его песен с огромным нетерпением — жонглер ударил по струнам и запел про кабацкое житье:
— … Пьет народ мужской и женский,
Городской и деревенский,
Пьют глупцы и мудрецы,
Бьют транжиры и скупцы.
Пьет монахиня и шлюха,
Пьет столетняя старуха,
Пьет столетний старый дед, —
Словом, пьет весь белый свет!
Все пропьем мы без остатка.
Горек хмель, а пьется сладко.
Сладко горькое питье!
Горько постное житье!
Таверна оживилась, заказы последовали один за другим, и веселье начало перехлестывать через край. Но Франсуа быстро разочаровал воров и прочих проходимцев — свое выступление он сделал недолгим и закончил его, словно в назидание собравшимся, песенкой про плута и мошенника:
— …Ах, как истина свята,
Что есть на каждого плута
Свой плут — еще хитрее вдвое!
Краем глаза он уже заметил, что к его столу приближается тот человек, которого он ждал. Воры криками выразили недовольство столь кратким представлением, но когда они увидели, кто появился в таверне и присел за стол жонглера, недовольный гул затих, и все дружно начали наливаться вином. Представителям парижского «дна» очень понравилась песенка Франсуа о выпивохах; они смаковали ее строфы, как самое вкусное лакомство, повторяя их по многу раз.
Человека, составившего компанию жонглеру, звали Жак ле Брюн по кличке Серый Жак. Главарь банды, сколоченной из бывших военных и представляющей большую силу, он был уже стар и семьи не имел. Его молодая жена умерла при родах, и для новорожденного сына, которого назвали Жан, пришлось ему нанимать кормилицу. Франсуа знал, что «воспитанием» сына главаря банды занимаются лучшие воры Парижа — папаша ле Брюн готовил себе достойную смену. Ведь любое ремесло, чтобы добиться в нем успехов, нужно знать досконально.
— Зачем звал? — без всякого предисловия грубо и нетерпеливо спросил Жак ле Брюн.
Жак ле Брюн был давно знаком с Франсуа, причем это знакомство едва не вышло ему боком. Однажды они столкнулись на узкой дорожке. Жонглер оказался гораздо проворней и искусней Серого Жака во владении оружием и мог бы убить его, но он великодушно отпустил будущего главаря банды на все четыре стороны, лишь забрав у него кошелек с монетами. Вор и грабитель этот жест оценил больше, чем милосердие, и с той поры сильно зауважал непоседливого бродягу. Все в Париже знали, что Франсуа находится под защитой Жака ле Брюна, поэтому жонглер мог хоть преспокойно уснуть посреди мостовой, и ни один вор не покусился бы на его кошелек.
— Есть дело, — коротко ответил Франсуа.
— Да ну? — удивился Жак ле Брюн.
Это было что-то новое. Неужели жонглер решил примкнуть к воровскому сообществу? А иначе как трактовать его предложение дать «наколку».
— И в чем оно состоит? — спросил удивленный Серый Жак.
— Не спеши. Посиди, выпей… А потом мы выйдем, найдем укромное местечко и поговорим. Дело стоящее, тебе должно понравиться. На кону большие деньги.
Жак ле Брюн с пониманием кивнул: ни для кого не тайна, что среди представителей парижского «дна» есть «крысы» — осведомители городской стражи. Могли они находиться и в «Пегом осле», поэтому осторожность Франсуа была понятна.
Покинув таверну, они направились к одному из старых мостов — Малому, который вел с левого берега на остров Сите, где можно было потолковать без лишних ушей и глаз. Вообще-то, возле Малого моста всегда толпился народ — там находились лавки с разнообразными товарами, но парижские мазурики, а с ними и Франсуа, знали места, куда никто не заходил, разве что вездесущие мальчишки-сорванцы.
Потаенное место называлось Малый Шатле; это был замок с двумя башнями, построенный для защиты моста. Он разрушился в конце прошлого века во время большого наводнения, и теперь в его развалинах ютились лишь коты и одичавшие собаки, да по ночам из разных нор вылетали на охоту стаи летучих мышей.