Я рывком проснулся на узкой койке. Я снова ощущал собственное тело и особенно гулко бьющееся сердце.
Амос попал в ловушку. Это было совершенно ясно. Но еще хуже, что Сет каким-то образом знал, что Амос придет в ту пещеру, и подготовил засаду. Мне на ум тут же пришел тот разговор с Баст, когда к нам в дом ворвались серпопарды. Она сказала, что магическая защита дома была намеренно повреждена… и что сделать это мог только маг из Дома Жизни. Во мне зародилось кошмарное подозрение.
Я долго лежал, глядя в темноту и слушая, как сопит и бормочет обрывки заклинаний спящая рядом малышня. Не выдержав, я наконец поднялся, открыл дверь спальни простым усилием воли, как тогда в особняке Амоса, и выбрался наружу.
Сначала я просто слонялся по пустой рыночной площади, размышляя о папе и Амосе, снова и снова прокручивая в голове события последних дней и пытаясь придумать, что я мог сделать, чтобы спасти их. А потом я вдруг заметил Зию.
Она торопливо пробежала через двор, как будто за ней кто-то гнался… что само по себе было странно. Но больше всего мое внимание привлекло окутавшее ее фигуру поблескивающее темное облако, как будто кто-то обернул ее, как плащом, мерцающей тенью. Она подошла к глухому простенку и взмахнула рукой. В стене тут же обозначился проход. Нервно оглянувшись по сторонам, Зия нырнула в темный проем.
Стоит ли говорить, что я пошел следом за ней. Тихо подойдя к возникшему в стене проему, я прислушался: изнутри доносился голос Зии, но слов я разобрать не мог. Затем проем начал затягиваться, снова превращаясь в глухую стену. На принятие решения у меня оставалась доля секунды. И я прыгнул внутрь, оказавшись в небольшой комнате.
Зия была одна. Она стояла на коленях, спиной ко мне, перед каменным алтарем и нараспев бормотала что-то едва слышное. Стены комнаты были расписаны древнеегипетскими рисунками и украшены современными фотографиями.
Мерцающая тень вокруг Зии исчезла, но странности на этом не кончились. Вообще-то я собирался рассказать Зии о том, что мне привиделось насчет Амоса, но все слова тут же вылетели у меня из головы, как только я увидел, что она делает. Сначала она сложила ладони чашечкой, словно держа в них птицу, и из них выплыл светящийся голубой шарик, размером примерно с мячик для гольфа. Продолжая напевать, она подняла руки. Голубой шарик взмыл вверх, под самый потолок, и исчез.
Я оробел. Любой бы догадался, что это зрелище вовсе не предназначено для посторонних глаз.
Я уже готов был убраться из комнаты подобру-поздорову, но столкнулся с серьезной проблемой: двери-то уже не было. Как и любого другого выхода. Я оказался взаперти. О-хо-хо.
То ли я невольно произвел какой-то шум, то ли магам свойственна обостренная чувствительность, но Зия вдруг выхватила свой жезл и развернулась ко мне. Я и дернуться не успел, только смотрел во все глаза, как по краям «бумеранга» побежали язычки пламени.
– Э-э… привет, – сказал я нервно.
Гнев на лице Зии сменился крайним удивлением, а потом снова гневом.
– Картер, что ты здесь делаешь?
– Да я просто бродил поблизости. А тут увидел тебя во дворике, и…
– В каком смысле – увидел?
– Ну как же… ты бежала, и вокруг тебя мерцало черное облако, вот я и…
– И ты все это видел? Быть такого не может.
– Почему это?
Она опустила жезл, и пламя погасло.
– Знаешь, Картер, я не люблю, когда за мной шпионят.
– Прости. Я подумал… вдруг ты оказалась в беде?
Она собиралась что-то сказать, но на полуслове передумала.
– В беде… Вообще-то отчасти так и есть.
Она тяжело вздохнула и села на пол. В колеблющемся свете свечей ее янтарные глаза казались темными и очень печальными.
Она обвела взглядом фотографии над алтарем, и только тут я осознал, что это по большей части ее фотографии. Вот она – совсем маленькая девочка, стоит босиком на пороге глинобитной хижины и исподлобья косится в объектив, как будто ей не нравится, что ее снимают. Рядом – панорама небольшой деревушки на Ниле. Мы с отцом иногда бывали в таких местах, где за последние две тысячи лет практически ничего не изменилось. Наверное, снимок был сделан во время какого-то праздника. Кучка селян всех возрастов радостно ухмылялась и махала руками, а над ними возвышалась маленькая Зия, сидя на плечах у рослого мужчины – наверное, ее отца. А вот семейный портрет: Зия стоит между мужчиной и женщиной, держа их за руки. На вид – совершенно обычная семья феллахов, какую можно увидеть в любом уголке Египта. Вот только глаза у отца были необычные – очень добрые, с озорными огоньками. Наверное, у него было хорошее чувство юмора, почему-то подумал я. Вопреки обыкновению египетских крестьянок, лицо женщины на снимке не было прикрыто. Она весело смеялась, как будто ее муж только что смешно пошутил.
– Славные у тебя родители, – сказал я. – Это твой дом?
Зия, кажется, снова рассердилась, но быстро совладала со своими эмоциями. А может, у нее просто уже не осталось сил.
– Это был мой дом, – негромко сказала она. – От нашей деревни ничего не осталось.
Я молчал, не смея ни о чем спрашивать дальше. Потом наши взгляды встретились, и я понял, что Зия обдумывает, стоит ли мне рассказывать подробности.
– Мой отец был фермером, – наконец сказала она. – Но еще он часто работал на археологов. Если выдавалось свободное время, он исследовал пустыню в поисках древностей или мест, подходящих для проведения раскопок.
Я кивнул. То, о чем рассказывала Зия, было обычным явлением. Египетские крестьяне подрабатывали таким способом на протяжении многих столетий.
– Мне было тогда восемь лет… Однажды ночью отец нашел статую, – продолжала она. – Небольшую, зато редкую: она изображала монстра и была вырезана из красного камня. Отец выкопал ее из заброшенного колодца, где она была погребена среди остатков множества других статуй, разбитых на части. Уцелела только она одна. И отец принес ее домой. Он не знал… Он понятия не имел, что маги часто заточают чудовищ или злых духов в таких статуях, а потом разбивают их, чтобы уничтожить поселившуюся в них сущность. Мой отец принес уцелевшую статую в деревню и… и случайно выпустил…
Ее голос сорвался, и она молча уставилась на фотографию своего отца – смеющегося, держащего в своей большой ладони ее ручонку.
– Зия… мне очень жаль.
Она насупилась, пытаясь совладать с собой.
– Меня нашел Искандар. Вместе с другими магами он уничтожил монстра… но было уже поздно. Из всех жителей деревни в живых осталась только я. Они вытащили меня из угольной ямы, куда меня спрятала мама, забросав тростником.
Я попытался представить себе Зию такой, какой ее нашел Искандар: маленькая перепуганная девочка, потерявшая все, что у нее было, одна-одинешенька среди развалин дома. Но эта картина никак не вязалась с образом грозной, уверенной в себе специалистки по боевой магии, которую я знал.
– Значит, эта комната с фотографиями – место поминовения твоих родителей, – догадался я. – Ты приходишь сюда, чтобы вспомнить и подумать о них?
Зия отрешенно посмотрела на меня.
– В том-то и проблема, Картер. Я не могу их вспомнить. Я вообще ничего не помню о своем прошлом. Это Искандар рассказал мне о моем детстве. Он дал мне эти фотографии и объяснил, что произошло с моей семьей. Но я… у меня в памяти пусто.
Я хотел сказать в утешение «Тебе же было всего восемь лет». Но тут же сообразил, что мне самому было ровно столько же, когда умерла мама и когда нас с Сейди разлучили. Только я все помнил очень отчетливо. Я легко мог вызвать в памяти наш дом в Лос-Анджелесе, вспомнить, как выглядело звездное небо с нашей террасы над океаном. Папа обожал рассказывать нам всякие небылицы про созвездия. Каждый вечер перед сном мы подолгу сидели с мамой на диване, исподтишка воюя с Сейди за ее внимание, а она со смехом говорила, чтобы мы не верили папиным историям. Сама она всегда рассказывала о звездах по-научному, с точки зрения физики и химии, как будто мы были ее студентами в колледже. Сейчас, вспоминая об этом, я вдруг задумался: может быть, она таким образом старалась предостеречь нас: не верьте ни богам, ни мифам. Слишком это опасно.
Я хорошо помнил и наше последнее путешествие в Лондон всей семьей. Я еще тогда заметил, что папа с мамой очень нервничали в самолете. И я помнил, как папа пришел к нам на квартиру бабушки и дедушки после маминой гибели и сказал, что произошло несчастье. Я тогда понял, что произошло что-то очень плохое, еще до того, как он заговорил. Потому что до тех пор я ни разу не видел, чтобы мой папа плакал.
Кое-какие мелкие детали, впрочем, действительно со временем забылись, и это очень меня угнетало. Я уже не мог вспомнить запах ее духов, звук ее голоса. Чем старше я становился, тем дороже мне были эти мелочи. И я не мог себе представить, что не вспомню совсем ничего. Как же Зия с этим справляется?
– Может быть… – Я замялся, стараясь подобрать верные слова. – Может быть, ты просто…
Она резко подняла руку.
– Картер, уж поверь, я очень старалась вспомнить. Но ничего не вышло. Искандар – это вся моя семья.
– А друзья?
Зия уставилась на меня с таким видом, как будто я произнес что-то на непонятном ей языке. До меня тут же дошло, что за все время нашего знакомства с Первым Номом я не видел здесь никого, сколько-нибудь близкого нам по возрасту. Все здешние обитатели были либо намного старше, либо совсем маленькие.
– У меня нет времени на друзей, – сказала она. – Вдобавок так принято, что как только посвященные достигают тринадцатилетнего возраста, их отправляют в другие номы, по всему свету. Я – единственная, кого оставили здесь. Я люблю одиночество. Мне и так хорошо.
У меня прямо волосы на затылке зашевелились. Мне самому приходилось часто отвечать чуть ли не теми же самыми словами, когда люди спрашивали: каково это – быть на домашнем обучении, никогда не посещая школу. Не грустно ли мне без друзей? Не хотел бы я жить как все? «Мне нравится быть одному, – отвечал я. – Мне и так хорошо».