это кричит старшая, – там моя кошка!” Мануэль, проводник, хочет остановить ее, но гринга бланка, она же сумасшедшая, к тому же после восхождения альпинист не чувствует страха, и она сгорает в этой хижине. Из-за кошки, которая потом объявилась живой и невредимой. А через год Вадим Вадимыч привез в эту деревню русского священника. И на въезде они обнаружили памятный знак. Это был обычный камень, к которому индейцы прикрутили ее альпинистские “кошки”. Кошка, “кошки”… Еще одно бессмысленное совпадение.
Судьба снова назначает свидание и не приходит. Поворотный пункт, место принятие решения – как не пропустить его? Как… Не слышит.
11. СаметьАпрель, 2015
Саша вернулся из Германии в середине весны, но зима в Москве не собиралась заканчиваться. Снег без перерыва летел в треугольнике света, и, когда Саша подолгу смотрел на снег из окна, ему начинало казаться, что лето уже закончилось и зима взялась за них по новой. Но куда сбежать? Он позвонил Драматургу. Перебрав варианты, приятели решили поехать в Тутаев, куда давно собирались, и через два дня действительно выехали. Но за Ростовом Саша обнаружил, что не взял паспорт. “А ты?” – спросил он. Д. качал головой: “Нет”. Он тормозил у обочины и спрашивал: “А как же гостиница?” – “Как-нибудь устроимся”, – говорил Саша.
В сумерках они въехали в Ярославль. Саша нашел через интернет гостиницу: дебаркадер на набережной. Повинуясь указаниям женского голоса, машина обогнула парк, где полыхал костер, а потом, с треском ломая лед, спустилась на нижнюю набережную. “Вы у цели”, – сообщил голос.
“Я вас поняла, – улыбнулась щуплая девушка за стойкой. – Мне только надо спросить у старшего менеджера”. Она набирала номер. “Нет, – говорила в трубку. – У них только права и кредитки”.
“Нет, на одну ночь”. “Хорошо, понятно”. Вскинув белесые ресницы, тем же вежливым тоном она ответила: “К сожалению, ничего сделать не можем, таковы правила, приносим свои извинения”.
Закуривали, смотрели на Волгу, белевшую в сумерках, всю в черных рыбацких точках. Молчали, обескураженные ее безразличием – и к паспортам, и к рыбакам; вообще к людской жизни. Две следующих гостиницы отвечали тем же. Снова сигарета, снова пар изо рта. “Через четыре часа будем дома”, – как бы между делом напоминал Д.
“Вот, еще одна, – Саша показывал телефон. – Последняя, поехали”.
В “Юбилейной”, отделанной с провинциальным шиком в стекло и мрамор, все неожиданно сложилось. Полная женщина за стойкой вздыхала и протягивала бумаги, они оформлялись – Д. по правам, а Саше поверили на слово. “Что поделаешь, – женщина поправляла светлое, похожее на больничный халат, платье. – Вечно, москвичи, с вами”. Они расплачивались и шли за фонтан, где лифты. “Первый барьер пройден”, – говорил Саша. “Какой барьер?” – пожимал плечами Д. По стеклянной стене фонтана беззвучно стекала вода.
Огонь в парке, который Саша принял за костер, был вечным огнем. За обелиском тянулась аллея, в глубине которой мерцали купола храма. На той стороне оврага виднелся еще один, большой и похожий на противовоздушный шар, купол, но та церковь тоже закрылась. Осмотр достопримечательностей откладывался на завтра. Они выходили на верхнюю набережную. Теперь вместо Волги чернела пустота, обозначенная парой ледяных звездочек-точек и огоньками мачт. Эта пустота была не такой безысходной, как белое поле с рыбаками. Они курили, потом шли в магазин.
“Коровка”, “Раковая шейка”, “Театральные”… – перечислял Д. – Я думал, их давно не выпускают”. Торговали в магазине тоже по-старому, сперва требовалось назвать товар, потом продавщица чиркала огрызком на бумажке сумму и с этой бумажкой следовало пройти к кассе. Там этот инцидент и случился. В дребезги пьяный тип, молодой парень – он пытался сосчитать деньги и ронял перед кассой мелочь. Саша вперед него протянул свой клочок. Тип тут же очнулся, словно только и ждал. “Чо, мля? – захрипел он. – Ты, мля, чо?” Саша взял чек и вернулся в отдел за водой. В отделе никого не было. Саша ждал и слышал, как парня еле сдерживают собутыльники, такие же ханыги. Надо было уходить, но от страха он не мог сделать и шага. Он отчетливо представил: звон разбитых витрин, конфеты среди осколков, а затем “Скорая” или отделение полиции, или и то и другое вместе, а затем… В этот момент дверь стукнула и за прилавком объявилась девушка. Саша получил воду и не чувствуя ног вышел.
В атласе, который Саша раскрыл утром, никакого Тутаева, куда они собирались ехать, не было, а были Туношна, Судиславль, Плёс… Он переворачивал страничку. Кострома, Саметь. “Саметь?” – сказал он вслух, пробуя на языке знакомое слово. “Маршрут построен”, – объявил женский голос. “Едем? – спросил Д. Но Саша уже набирал номер: “Да, привет. Нет, еще в Ярославле. Слушай! Вот какое дело. Мы тут…” И он рассказал матери, что нашел на карте. “Да, это она, – ответила та. – Вы хотите туда поехать? Но там никого из родственников не осталось…” Когда он закончил разговор и рассказал, что придумал, – произошла ссора. Д. наотрез отказался ехать в эту самую Саметь. Саша настаивал, но Д. не хотел уступать. Он решил, что больше не будет потакать этому “барину”. Решили Тутаев – значит, Тутаев. “Или домой”, – повторял Д., словно в этом упрямстве сосредоточилось самое важное в жизни. Саша почувствовал это и сдался. Он понял, что плохо знает человека, которого считает другом. “Я доберусь сам”, – сказал он через окно, когда вышел из машины. В фойе гостиницы он сел в кресло так, чтобы автомобиль было видно. Некоторое время Д. не трогался, потом машина медленно, словно Д. предлагал Саше передумать, стала разворачиваться. Когда она исчезла за углом, Саша достал телефон и заказал такси в Кострому.
Саметь было село под Костромой на Волге, откуда был родом его прадед-священник. Все что он знал о нем, он знал от матери, у которой сохранились старая фотография ее деда и рулон миллиметровки с родословной. А мать знала от своих теток Нины и Ани, дочерей священника то есть. В конце 70-х мать на лето часто брала Сашу с собой на Волгу, где доживали век две старухи с холодным и цепким взглядом. В Плёс. Это был городок с крышами, крашенными суриком, заросший лопухами, сонный и пыльный, с одной-единственной улицей, тянувшейся вдоль стоячей, как озеро, Волги. Все овраги были излазаны, велосипед сломан, купаться холодно. Скучнее места не придумаешь. А мать, наоборот, подолгу сидела над рекой, думая неизвестно о чем и даже напевая. За вечерним чаем начинались бесконечные разговоры о прошлом, которые маленький Саша не слушал и теперь жалел, что не слушал. Когда старух не стало, а дом продали, история с Волгой забылась. Все, что Саша знал, что его прадед, отец этих старух, был священником в какой-то деревне и что перед самой войной его арестовали. Ничего, кроме фотографии, которая стояла у матери на комоде, от него не осталось, даже могилы. И было название села, которое иногда всплывало в разговорах с родственниками из Таллинна, тоже каким-то боком связанными с невысоким коренастым человеком в рясе, который годами упрямо смотрел мимо Саши с желтой фотографии – как будто разглядывал что-то за спиной и у фотографа, и у своих нерадивых потомков. И вдруг эта Саметь – вот она, семьдесят километров. Судьба? Случай?
У старухи Ани было “вострое” лицо и белые как снег волосы. А Нина – крупная и рыхлая, с не по-женски выпуклым лбом; один глаз затянут мутной пленкой. Их дом стоял прямо на берегу – каменный, двухэтажный, с умывальником в сенях, куда бабка Нина водила Сашу по темному коридору. Он помнил, как ее сухие пальцы по-птичьи цепко впивались в руку… Он был рад, что Драматург отказался и что он едет на поиски Самети в одиночестве.
Машин на трассе почти не было, и такси мчалось, взлетая на незаметных горках. День начинался солнечный, снег искрился. Поле покрывали крыши избенок, слева торчала свечка-колоколенка, а за полями пряталась Волга. Ближе к полудню подтаяло и на дороге засверкали лужи. Небо нежно-голубого, как на итальянских фресках, цвета покрылось трещинами печных дымков. Грачи, сидевшие на сугробах, брезгливо слетали, когда машина проносилась мимо. Птицы были похожи на сбежавшие с вешалки пиджаки и фраки. Год назад, когда у Саши вышла книга, он мнил себя такой же важной птицей. Но жизнь повернулась так, что теперь нелепым казалось то, что вчера он считал важным. Как хорошо, что этого не было больше.
Они перевалили по мосту через реку и въехали на круглую, обставленную желтыми особняками, площадь. За пожарной каланчой машина нырнула в переулок. Они снова поднялись на мост, только поменьше, через приток Волги. За мостом стоял монастырь, а за деревней тянулись, сколько хватало взгляда, поля и чернели перелески. Наконец мелькнул указатель “Саметь” и шофер сбавил скорость. Машина медленно въехала в пустое, словно заброшенное, село и остановилась на площади, обсаженной голубыми елками. Саша опустил стекло. “Где тут церковь?” – спросил он в окно. “Церковь…” – повторила тетка, у которой он спросил, и поставила сумку на снег. Огляделась она так, словно первый раз видела эту деревню. Потом спохватилась и махнула рукой: туда, прямо.
Церковь стояла на краю деревни, а дальше тянулось до горизонта поле. Саша дернул ручку и вышел из машины. Он готовился к худшему, к разорению, но и храм, и тонкая колокольня с оборванными веревками колоколов, и ворота, и угловая ротонда, и даже флюгер в форме ангела – сохранились. Судя по снегу, ни во двор, ни в саму церковь никто не заглядывал. Саша по сугробам обошел храм, но через окна, забранные решеткой, ничего видно не было. Он вернулся к машине и расплатился, он решил? что останется. Когда таксист уехал, подул холодный, по-весеннему порывистый, пахнувший талой водой ветер. Неба было так много, что Саша почувствовал себя по-сиротски никому не нужным. “Что ты хотел здесь найти?” – с тоской спрашивал он себя. Он пожалел, что отпустил машину.
В досках, которые были свалены за сторожкой, Саша обнаружили лопату. Он скинул куртку, а потом шапку и перчатки. Вскоре от ворот к храму протянулась похожая на траншею дорожка. Когда Саша расчистил вход, он сел на сугроб и с наслаждением ощутил боль в спине и руках. Он не чувствовал холода, и никаких сомнений больше не осталось тоже. С каждой лопатой снега он как будто отбрасывал тоскливые мысли. Саша решил расчистить всю церковь и уже взялся за работу, но заметил мужика. В оранжевой куртке, тот шел с поля, и Саша окликнул его. Они закурили, потом Саша спросил, кто в деревне самый старый житель. “Есть одна бабка, – ответил мужик. – Геля”.