– И я, как ты, люблю солнце, – сказала Катя, – любовно глядя снизу вверх на отца. Савва погладил ее по голове, улыбнулся.
Солнце на бледно голубом небе, светило ярко и трудно было глядеть в окно, но Ирини, прикрыв глаза рукой козырьком, смотрела на новые дома, которых раньше не было. На пастбища коров и людей, идущих с ведрами, по-видимому, после дойки. И почему в городе запрещают держать скотину? Она б непременно держала бы корову. И масло было бы детям и молоко. И что этому Никите Сергеевичу Хрущеву неймется? Все какие-то запрещающие законы придумывает. Все против людей! Хорошо хоть кур не запретил держать. Спасибо и на этом. Она вспомнила о своих цыплятах. Квартирантка не должна подвести, присмотрит и накормит.
В открытую форточку дул теплый степной ветер. Шелковая косынка на шее Ирини нежно развевалась. Муж смотрел на нее и улыбался.
– Ну, подъезжаем. Давай, я вынесу вещи в тамбур. Пойдем Наташа, присмотришь за чемоданами.
Младшие запросились с папой. Но строгая мама велела сидеть и ждать.
– Осталось немного посидеть тихо, а потом увидите свою бабушку. А нет, то расскажу, какие вы непослушные.
И дети притихли.
Встречали их все Христопуло и Эльпида Истианиди – Харитониди. Роконоца сразу ухватилась за Наталию, а та – как уцепилась за бабушку, так и не отходила от своей яи, ревниво посматривая, как сестры подбегали к бабушке и, как она их целовала. Харитон и Генерал обняли, по очереди, сестру. Кики подхватила Женю и дала подержать ее своему Алексе. Эльпида с Ирини долго не могли разжать объятия.
– А Георгий где? – спросила, оглядываясь Ирини.
– У деда Самсона. Они друг без друга не могут, – засмеялась Эльпида. Я ему побоку.
– То же и у нас с Наташей. Подай ей яю Роконоцу и больше ей никто не нужен.
Генерал, приехал за ними на недавно приобретенной «Волге». Купил наконец! Роконоца рассказывала, как он переживал, что у Митьки Харитониди есть машина, а у него нет. Работал, как проклятый и через год, добился своего: купил почти новую за девять тысяч рублей. Такие деньги угрохал!
Он повез чемоданы и Роконоцу с Наташей и Катей, остальные пошли пешком. Харитон нес Женечку. Всю дорогу взахлеб рассказывали и расспрашивали друг друга, заглядывая друг другу в глаза, радуясь встрече.
– Наверное, не надышусь нашим воздухом, – говорила Эльпиде, горя счастливыми глазами, Ирини.
– Ну, воздух, как воздух, – что в нем особенного? – удивлялся, раздувая ноздри и, как бы нюхая его Харитон
– Э-э, Харик, ты не чувствуешь его, ты не уезжал отсюда, а вот попробуй отлучись даже на неделю, тогда поймешь.
– И в самом деле, дальше Осакаровки я не бывал. Нет, раз ездил в Караганду с Генералом.
– Ну и как?
– Домой хотелось, это да. Но про воздух не помню.
– Знаешь, чем пахнет наш воздух?
– Интересно, чем же?
– Пылью, навозом, свиньями, коровами…
– Ну и что ж хорошего в таком воздухе? – спросила Кики.
– Ну как, что хорошего? Это ж воздух моего детства, молодости, как вы не понимаете?
Ирини шла, озираясь, рассматриваю все кругом. Удивляясь новым добротным домам, главной дороге, которую расширили и засыпали гравием. Как домой дошли и не заметили, хотя прошли около километра.
Наташа и Катя уже носились по двору, гоняя уток и кур. Маленькая Женя таращила глаза на кудахтающую и крякающую птицу, крепко уцепившись за мамину руку.
Ирини вздохнула запах родного дома. Ничего не сказала, вошла, присела на край кровати.
– Ну как родной дом? – спросил, вошедший следом, Генерал.
– Такой уж родной, другого не надо! – ответила грустно Ирини.
– Ну, а что ж так уж грустно, небойсь у тебя теперь свой родной дом, свои запахи. Совсем другие, кстати. Ни тебе ни запахов скотины, ни навоза. Городская теперь, как-никак, – весело подмигнув, заметил Генерал.
– Так-то оно так, но домой тянет, нэ кучи му? – спросила Роконоца.
– Конечно, что и говорить! Я б никогда не променяла наш дом ни на какие города, хоть бы это была и сама Москва.
Все довольно переглянулись.
– Ну как тут у вас? – вздохнув, спросила Ирини.
– Как у нас увидишь, ты рассказывай, как у вас, – потребовала Роконоца, подкладывая детям в тарелки то одно, то другое.
И последовал долгий разговор до вечера, прерываемый иногда детьми, обедом, приходом и уходом то соседей, то знакомых, то друзей.
Все в доме Роконоцы Христопуло было по-старому. Двадцатидевятилетний красавец, Харик, не собирался жениться. Девушка, которая ему нравилась, была дальней родственницей, и ее родители были против такого брака, а все другие ему не нравились. Про Генерала и говорить не приходилось – ему только стукнуло двадцать четыре. Он и слушать об этом не желал.
У Кики дети подросли. Жизнь с Илией не налаживалась, а становилась все хуже.
– Что же ты его не бросишь, Кики? – возмущалась Ирини.
Сердце Ирини сжималось от жалости, когда она смотрела на измученное, совершенно поблекшее лицо сестры. Это было не лицо, а живая маска, за которой скрывалась страшная боль. Ирини чувствовала ее боль всем своим существом. Но, что она могла сделать для нее?
– Почему ты братьям ничего не скажешь?
– Ты что! Кровопролитья я не хочу. Да они сами подходили, предупреждали. Он, после этого, почти не трогает меня. Только норовит почаще шпынять меня и оскорблять. Мат на мате, хоть уши затыкай себе и детям. Ну, теперь не бьет до потери сознания, и то хорошо.
Но это хорошо, видимо, длилось не больше месяца. Раз в месяц кулаки Илии так чесались, что он не мог превозмочь свое желание помучить жену. Ирини уже полмесяца находилась в Осакаровке и в тот момент, когда Кики, спасаясь от мужа, прибежала к матери. Роконоцы дома не было, она пасла коз на поле, около железнодорожной линии. Увидев искаженное лицо сестры, Ирини, лепившая вареники, вытерла руки, сняла с себя фартук и бегом к дому сестры. Кики за ней. Остывший Илья сидел на ступеньках дома и курил цигару. Разъяренная Ирини еще на расстоянии крикнула ему:
– Скажи мне, Илья, до каких пор ты будешь дубасить мою сестру?
Она видела, как пренебрежительно был кинут в ее сторону взгляд.
– Не твое дело! Не лезь куда тебя не просят.
– Правильно, меня не надо просить. Я сама могу заступиться за свою сестру.
Здесь она выпустила целую обойму отборного мата, глаза Ирини метали гром и молнию.
Илья пристально, прищурившись посмотрел на нее, насмешливо скривив губы. Он явно размышлял, что делать: то ли шарахнуть эту наглую заступницу, то ли достойно ответить. Со словами у него всегда было туговато. Ему легче было разговаривать кулаками:
– Сестра твоя, такая же отпетая дура, как и ты, – наконец, процедил, Илья, набычившись и не глядя ни на кого. Кики испуганно переводила глаза с мужа на сестру.
Разъяренная Ирини встала в стойку, руки в бока, сказала резко, как отрезала:
– На дурака, по всему, ты больше похож, во-первых, а во-вторых, еще раз увижу сестру в слезах, пеняй на себя. Не побоюсь тюрьмы, сама топором зарублю, если мои братья тебя не пристукнут.
Было видно, как вздулась вена на виске Ильи и по скулам прокатились желваки. Казалось, сейчас он бросится на нее и забьет до смерти. Ирини стояла перед ним бледная, но не отводила глаз. Налитые ненавистью глаза Ильи вдруг прижмурились, и он усмехнулся, деланно, с презрительной миной, ответил:
– Смотри, какая смелая, напугала прямо-таки меня. А твоих братьев я в гробу видал. Пусть придут, посмотрим кто кого!
– Не сомневайся, без головы точно оставят, – последовал язвительный ответ.
Грозно сверкнув глазами, Илья быстренько поднялся, пошел вниз по ступенькам и ушел на улицу. Ирини с Кики облегченно вздохнули.
– Как ты могла решится, он же ненормальный. Господи, Слава Тебе, Господи, что он удержался и не ударил тебя! Что бы было?!
– Ничего бы не было. Я б его убила…, наверно.
– Ну, Ирини…, – Кики покачала горестно головой, – ну, и смелая же ты. Почему я совсем другая? Забил он меня. Я даже разговаривать с ним боюсь.
– Господи, да, как же ты его терпишь? Заявила бы в милицию, его бы живо проучили.
– Да, неудобно, а потом, ведь после милиции он домой придет и меня убьет. Кто станет спасать меня? Дети? Они так напуганы, что, когда он дома, боятся двигаться по – дому. Все ходят по стойке смирно, даже Алекси.
– Брось его!
– Куда я с тремя детьми? Он ведь хорошо работает, много зарабатывает. На еду денег дает.
– А остальные куда девает?
– Не знаю. Прячет. Иногда выпьет, тогда Алексею дает. Иногда много. А я потом у сыночка прошу отдать их мне.
Свадьба Аницы Александриди и Тимы Халкиди показалась всем яркой, красивой, запоминающейся. Было много браги, водки, вина, смеха, плясок. Невеста и жених очень смотрелись, как говорится, были друг другу под стать: ярко выраженные крупные греческие черты лица, оба высокого роста, справные телом. Одно загляденье!
С утра, в день свадьбы, небо заволокло, прошел нежданный мелкий дождик, слегка прибил глубокую пыль. Потом выглянуло из-за посветлевшей тучи сверкающее умытое солнце и сразу подняло всем настроение. Небо сине-голубого цвета с редкими белыми облаками, как будто опустилось пониже к людям, приветствуя их со свадебным праздником.
Почти вся греческая часть населения Осакаровки собралась у церкви на венчании новой молодой и красивой пары. Сияя красотой, жених и невеста, теперь объявленные мужем и женой, молча шли впереди шумной танцующей и поющей процессии. Русские мальчишки – зеваки бегали рядом с ними и кричали: «Жених и невеста – тили-тили тесто» и еще что-то подобное. Но недолго им пришлось выкрикивать свои прибаутки. Халкиди жили недалеко от церкви.
И, в самом деле, на свадьбе Савва отвел душу. Кого он тут только не встретил, с кем только не поговорил. Были здесь, конечно, и дядька Савка со своим кеменже, оба брата с женами и кумовья, крестившие Наташу и Катю и многие другие, которых он знал с сорок девятого года. Он был счастлив отметить про себя, что все его воспринимают, как человека, которому можно позавидовать во всех отношениях, особенно его уму и познаниям, не говоря уж о том, что его, по праву, можно назвать первым гармонистом на всю Осакаровку и ее область. Его баян играл всю свадьбу.