– Скажешь ей, что скоро опять приеду, чтоб она сильно не расстраивалась, – строго добавила Роконоца.
– Скажу.
Вроде бы на работу не ходила, а уставала за день так, что вечером еле ноги волочила. И спать толком не могла. То Катя проснется, то Женечка. Однажды, четырехлетняя Катя дико закричала среди ночи. Савва и Ирини сразу вместе подскочили, как ужаленные. Ирини вбежала в детскую комнату, включила свет. Проснувшаяся Наташа щурилась от света и удивления, а Катя натянула одеяло и кричала. Ирини схватила ее на руки. Катюша обхватила ее за шею с такой силой, что Савва еле отцепил ее руки. Ирини прижала ее к себе.
– В чем дело, Катюшка? – спросила она дрогнувшим голосом.
Катюша, жалобно плача, крепко держалась за мамину руку и не могла успокоиться. Савва поднес воды и она, захлебываясь, выпила. Наконец, после уговоров, она показала дрожащей рукой на плюшевый коврик над ее кроваткой и, срывающимся голосом рассказала, как по нарисованной на ней тропинке кто-то шел, как живой. Какой-то человечек. Ирини и Савва и Наташа принялись ее убеждать, что это ей только показалось, так бывает, а на самом деле ничего такого на коврике не было.
Катя ни в какую не хотела ложиться спать одна. В эту ночь родители взяли ее к себе, а Женю, которую на удивление не разбудил этот переполох, положили на Катину кроватку. С ума можно сойти с этими детьми!
Как-то раз Ирини купала детей в корыте, Наталию последней. Помыла ей голову и спину, а все остальное дочь умела мыть уже сама. Она так старательно это делала, что Ирини решила ее похвалить, что она делала крайне редко:
– Молодец, хорошо помыла голову, Наташа!
– Да, мама, я теперь буду чистенькая – быстренько, – повторила дочь слова, которые Ирини приговаривала, когда купала малышей.
– Конечно, ты у меня самая чистенькая на свете. Только довольная Ирини проговорила эти слова, как услышала жуткий крик. Наташа извивалась в корыте держась двумя руками за ухо, тряся головой, то закатывая глаза, то закрывая их с силой.
Ирина остолбенела.
– В чем дело? Что случилось? – подбежав, она пыталась разжать ее руки.
Еле шевеля языком, Наташа объяснила, что в ухо попала мыльная вода. И теперь в ухе страшная боль. Она, бедняжка так старалась помыть хорошо уши, чтоб услышать еще похвалу от мамы, что решила туда напустить мыльной воды: ей казалось, что так оно лучше отмоется внутри, а мыло-то хозяйственное, щелочное.
Что делать? Вот такую мокрую, спасибо было лето, еле одетую, она отвела в больницу, ее сразу отправили к ухо-горло-носу. Ирина очень благодарна этой врачихе – Степницкой. Посмотрела, закапала ушко, и ребенок перестал плакать. Врач прописал ходить на процедуры две недели. Через три дня теперь уже у Кати заболели уши. Простудила их. Катя очень слабая, ей легко заболеть. Вот так по пол дня Ирини в больницах проводила, еще и Женечка на руках, не оставишь же одну. А потом решила, что Наташе семь лет, она может сама прийти и сестру привести, занять очередь и зайти на процедуру сама, без мамы. И, в самом деле, Наташа справлялась с этим с видимым удовольствием. Ирини видела, что ей нравилось быть вне дома, без маминого надзора. Так, что с этой бедой справились. Зато, когда Женечке исполнилось чуть больше полутора года, и она начала сама ходить на горшок, опять случилось приключение, которое отняло у Ирини несколько лет жизни.
Произошло это, когда малышка вечером села на горшок. Вдруг, она закричала. Ирини была занята обедом, послала Наташу узнать в чем дело. Наташа прибежала назад, она не поняла почему она плачет. Ирини кинулась к ребенку, даже не смыв с рук теста. Оказалось, что она не могла выкакаться, прямая кишка выпала на сантиметра четыре. Лицо Жени уже посинело от натуги, боли и страха. Ирини выдавила все что можно было с заднего прохода, успокоила ребенка и сделала маленькую клизму. Она сходила без боли, но кишка опять вышла. Ирини испугалась сверх меры. Был уже вечер. Наутро она с ребенком пошла в больницу. Участковый врач удивленно покрутил головой и выписал микстуру. Бедное дитя глотало лекарство, но результат оставался прежним. И такой кошмар длился около месяца. Женечка сильно похудела и боялась ходить на горшок по-большому. После каждого раза, Ирини вправляла кишку назад своими руками. Они с тетей Соней использовали все народные средства, которые слышали от людей.
В конце месяца Ирини не узнавала сама себя-так похудела. Руки уже опускались. Ничего делать дома она не могла и не хотела. Все мысли были направлены на то, как спасти ребенка. Последний раз в поликлинике, ожидая приема и не успевала стирать слезы с лица, она сидела около какой-то старушки в клетчатом платке.
– В чем дело, детка, – спросила старушка, – почему ты плачешь?
И Ирини рассказала ей о своих и дочкиных мучениях.
– Не волнуйся. Этой беде можно помочь, – принялась успокаивать ее старушка. – Возьми цельное молоко, прокипяти его, дай остыть пока локоть будет терпеть, налей в горшок, и после того, как сходит, подмой ее и посади на этот горшок с молоком, пусть посидит минут пятнадцать, подлей еще горячего молока и минут через двадцать разрешишь ей встать. Раза два – три сделаешь, все пройдет. Старушка ласково посмотрела на ребенка. Как раз, в этот момент, Ирину вызвали на прием к врачу, и она отвлеклась, встала, повернулась сказать спасибо старушки, но той на месте не оказалось. Посмотрела впереди по коридору и позади себя – нигде не увидела. «Ладно, – решила она про себя, – потом, как выйду из кабинета, разыщу, скажу спасибо» Но и после приема нигде ее не нашла.
Очередные лекарства, что ей выписали, она даже не стала покупать. Купила молока и сделала все то, что ей посоветовала бабулька. Снова с плачем села Женечка на горшок, снова Ирина все ей выдавила, подмыла ее и посадила на горшок с молоком, не вправляя кишку. Ребенок, как чувствовал, сидела, не капризничала. Ирина все время держала ее за руки и разговаривала с ней. Через пятнадцать минут, встала подлить горячего молока. Посмотрела, а кишка сама уже встала на свое место. Ирина, как заново родилась. Такая гора с плеч сошла. Подлила молока, а сама танцевать готова. Все остальное время она смеялась и весело пела. Ребенок тоже улыбался ей в ответ. Сердце Ирины подсказывало, что это конец ее мучениям.
Так оно и случилось. На второй день, она снова проделала эту процедуру, но можно было и не делать ее. Женечка снова стала резвой и проказливой. После этого случая Ирини, как бы приросла к этому ребенку душой больше, чем к другим дочерям, за то терпение, которое совсем еще маленький человечек проявила со своей болезнью, была послушной и капризничала совсем мало. Все окружающие замечали, что младшая их дочь уж очень умненькая. Вот недавно, Ирини принялась выгонять мух из комнаты.
– Пошли отсюда, суки, – приговаривала она, махая полотенцем. Часть из них вылетели, других она пришлепнула. Вдруг плохо еще разговаривающая Женечка зовет ее, и показывая на стенку пальчиком говорит:
– Мама, мама, смотли, вонана сюка, убей ее!
Ну как не умилиться от такого ребенка?
Ирини часто с благодарностью вспоминала старушку – благодетельницу с поликлиники. Кто была та бабушка, которая буквально спасла и Ирини, и Женечку? Не иначе, как сам Бог пожалел их и прислал своего ангела в виде старушки. Слава, Слава Тебе, Господи! Постоянно в своих молитвах Ирини вставала на колени и благодарила Бога за своего ребенка.
Глава двенадцатая
Какая «приятная» новость! У них поселился Саввин двоюродный брат Федя. Только успели дом отстроить кое-как, почувствовать пространство вокруг себя после «постоянной тесноты, тут как тут появился братишка, которому надо отдать комнату. Кому понравится такое? Ирини тоже не нравилось. Тем более, что с первой минуты, увидев красавца-брата поняла, что парень этот «Без царя в голове!» Рассказывая свою печальную историю службы в Советской Армии, он без конца смеялся, даже там, где никак этого не стоило делать. «Дурак!» – подумала Ирини, хотя лицом хорош, красивые густые вьющиеся волосы, хорошего роста. Бедолага.
– Зачем он нам тут нужен? – пилила она мужа.
– Не нужен, я его не звал. Сам приехал. Что я могу сделать, выгнать?
Савва был явно удивлен появлением брата. Он знал Федора с детства, но общался редко, потому что тот большую часть времени проводил у бабушки Прозанины в горном поселке Кукерду. В сорок втором вдовствующая тетя Рая, была сослана, после войны вернулась и забрала сына у свекрови. Как раз тогда Савва и зачастил к ним. Он не видел Федю с тех пор, как их депортировали. Во второй раз тете удалось избежать ссылки, благодаря знакомству с каким-то важным военным.
По рассказам самого, ныне отпущенного в запас, солдата, Федора Ананиади, мать его пустилась во все тяжкие: кавалеров меняла регулярно, не стесняясь людей и своего подрастающего сына. Федька практически был предоставлен сам себе до восемнадцати лет. Бывая в гостях у одного из своих русских дружков, любителя музыки и обладателя граммофона, слушая скрипучие грампластинки, он был поражен пением великого Энрике Карузо. Федор, обладатель неплохого голоса страшным образом захотел учиться пению, для чего нужно было ехать в Москву. Но у матери не было, как она говорила, денег, чтоб содержать его. Почему-то на посещение ресторанов и других увеселительных заведений они у нее были. Стараясь задобрить его за свои гульки, она не гнала его идти работать. Он и привык к ничегонеделанию, а там его забрали в армию. Тут-то ему стало невмоготу, после той свободы, что он имел, живя при матери. Вставать почти ночью, маршировать километры, подчиняться самодурам офицерам. Нет это было не для него. Федор злился: другие греки – одногодки не шли служить, у них, как у всех нормальных греков были синие «Вид на жительство», а не красный паспорт, как у его матери, Советский паспорт. А раз у нее серпастый-молоткастый, то и ему всучили такой же. А, раз он гражданин Советского Союза – то пожалуйте, послужите отечеству. А Федору не шла служба в армии – поперек горла она ему. «Надо что – то делать» – лихорадочно думал он по ночам, но так и не придумав, тяжело засыпал, но часто просыпался: клопы не давали покоя, а на заре опять надо было вставать… Написал несколько жалобных писем матери, хотя боялся, что цензура Что-нибудь пронюхает. Мать прислала теплые носки, конфеты с письмом, что ничего сделать не может. «Конечно, – злобно думал Федька, – очень я нужен ей! Любой ее хахаль дороже меня. Ну подожди, гадина, не раз ты еще меня вспомнишь, да поздно будет!»