Кто-то мельком сказал, что в соседнем гарнизоне, новоиспеченный солдатик нечаянно выстрелил и ранил сам себя в ногу, перешиб себе кость. Теперь комиссовали его домой. «Счастливчик, – думал наш герой, – мне бы так… Подумаешь кость. Она заживет. Зато сиди себе дома, ни клят, ни мят. Нет, раздробить кость, конечно, слишком…» Через несколько дней его озарила совершенная по своей простоте идея: прострелить себе запястье правой руки. Что его комиссуют у него сомненья не было: стрелять-то он не будет способен. Зачем Советской Армии такой солдат?! Несколько ночей он прощупывал то место, которое надо бы прострелить. «Ничего, – уговаривал он сам себя, – ноги целы, а рука заживет рано или поздно».
Однажды, когда они всей ротой чистили свое оружие, он прикинулся, что нажал нечаянно на курок, когда в магазине странным образом оставалась пуля. Боль была такая, что он упал без сознания. Очнулся в госпитале, откуда после недолгого лечения и разбирательств об обстоятельствах, почему пуля была оставлена в магазине, и о причине выстрела, он оказался за воротами казармы. Куда идти он давно решил. Не к мамаше. Есть у него добрый брат в Казахстане. Савва регулярно писал в Адлер своей тете Рае, то есть Федькиной маме, ну, и, приветы, соответственно, посылал брату тоже. Хорошо, что у Федора отличная память не только на музыку: запомнил немудреный адрес наизусть: город Джамбул, 4-ый переулок Сулейманова, 45.
– Таким образом, дорогой братец, я тебя и нашел, – счастливо смеялся двоюродный брат Саввы, – хорошо, что у меня феноменальная память, а то б не знал, куда и идти. Мать свою я знать не хочу. Пусть заводит себе другого сына, если сможет. – Федька снова засмеялся. – Скоро вылечу свою рану, – показал он свою перебинтованную руку, – и пойду на работу.
Ирини, да и Савве было странно слышать такое. Среди греков, как бы сложно не складывались отношения с родителями, никто и никогда даже не помышлял сказать на людях что-то худое о них. Боже упаси! Себе дороже. Тебя за человека считать не будут. Хотя были некоторые родители хуже всяких надзирателей. Но их терпели. А у него, подумаешь, мать мало уделяла ему внимания! А кто его видел это внимание? Господи! Работа, работа и работа с раннего детства до старости.
– А пока рука не залечена, он, что, питаться будет у нас? – спросила Ирини. Муж пожал плечами:
– Не знаю.
Прошло лето шестидесятого года. Наступила тихая и немного вялая осень. Жара спала. Ирини очень любила это время года, когда можно ходить спокойно, не вытирать ежеминутно пот с лица и не щурить глаза от беспощадного солнца. Некоторые граждане, защищая глаза, носят черные очки. Эта новая мода очень нравилась Ирини, но лишних денег на очки не было, это уже, по ее понятиям, роскошь. Вообще же, она всегда обращала внимание на все модное и по мере возможностей старалась не отставать от нее. Стали в моде туфли лодочкой – она купила, правда самые, что ни на есть недорогие. Появились железные под золото тонкие из маленьких звеньев пояски, она тоже приобрела такой. Выбросили в продажу китайские шубы с муфтами – она купила, отдала все, что скопила за лето с продажи своих помидоров и баклажан на базарчике у углового магазина. Как раз в старом драповом клетчатом пальто уже невозможно было на люди появляться. На шубу свою новую Ирини не могла надышаться, всю зиму прошлую выходила в ней, как на праздник. А недавно купила себе чудный китайский летний костюм из плиссированной юбки и летней кофточки с вышитым мелким цветочком стоячим воротничком. Лимонного цвета ткань не мялась – просто прелесть. Молодцы китайцы!
Этим летом Ирини приобрела себе и Наташе осенние туфли, в которых можно будет ходить до самых холодов. Ну не радость ли это? Счастливая Наташка прыгала до потолка от такой обновы.
Осень. Скоро придет пора убирать огород: вырвать корни высохших стеблей помидоров, баклажан, картошки, огурцов. Пока на огороде еще растут кое-какие овощи. Фрукты давно созрели, их уже нет – все съели. На базаре сейчас очень много арбузов, сахарных, вкусных-вкусных. Дыни Ирини, неизвестно по какой причине, не могла есть, а вот арбузы-самое ее любимое лакомство. Особенно с черным хлебом. Говорят, арбуз помогает чистить почки. Хороший продукт-арбуз. У соседей за арыком, Кучеренко (с их внучкой, Людой, дружила Наташа), была своя бахча за городом, так что Ирини не поскупилась накупить их штук десять в августе. Летом же каждую неделю приносила с базарчика у магазина по одному крупно-полосатому арбузу. Девчонки, если их не остановить, съедят его за десять минут, забывая, что у них есть еще папа и мама.
Эта осень была особенной для нее. Она радовалась, что ее старшая дочь уже школьница. Вот в сентябре пошла в первый класс. Радовалась, что у Наташи все есть для учебы: и школьная форма, фартук, бантик, носочки, туфельки, портфель. Спасибо Дураку – Феде, хоть немного подучил ее русскому алфавиту. Сначала она узнавала буквы по картинкам. Потом Дурак стал закрывать картинки, а Наташа оказалось почти ничего не знает. Тогда, недолго думая, Дурак затушевал картинки и Наташе пришлось выучить их наизусть. Надо сказать запомнила она буквы очень быстро, молодец! Худая и немного косолапая, Наташа выглядела очень нарядной в школьной форме. Ирини помнила, как ей пришлось мыкаться с учебой, так и осталась неграмотной, до сих пор сны снятся про школу. Помнила, как дала себе когда-то клятву, что сделает все, чтобы ее дети выучились грамоте. Неужели пришло время мечте осуществиться? Наташа, правда, по-русски мало говорит, но, благодаря своей соседке – подруге Люде, уже лучше мамы изъясняется. А Люду, кстати, не пустила мать в школу. У ее мамы тихое помешательство, ее часто отвозят в психбольницу. А раньше, говорят, была большой умницей. Недавно она такой выкинула фортель: разделась и пошла в арык купаться в нижнем белье. А что такого? Она же дурочка… Сама она про себя говорила: «С дурака меньше спросу». Детям, которые ее называли на «ты», она говорила: «Ты мне не тычь, я тебе не Иван Кузьмич». Так вот, она сказала – не отдаст дочку в школу и точка. А будь Иринина воля, она бив шесть лет свою дочь отдала учиться.
Как торжественно она чувствовала себя, когда в первый раз привела дочь в школу имени Лизы Чайкиной. Савва не провожал дочь в школу, работал. Ирини огляделась: кругом много белого, черного, коричневого и красного. Рядом с младшеклассниками, в основном, мамы. В центре двора находился постамент с бюстом Ленина. На стенах школы – огромные портреты Ленина, Маркса и Сталина. Вот Наташа, одетая также, как и все девочки в коричневую форму с нарядным белым фартучком, новых туфлях, с новыми книжками в портфеле, вошла в класс, с высокими свежеокрашенными партами в три ряда, где разместилось около 40 детей. Родители стояли в коридоре, робко заглядывая в открытую дверь класса. Слышится небольшая возня, но все дети слушают и смотрят немного со страхом на молоденькую учительницу, которая для всех сейчас была просто Богиней. Ирина отметила, что на внешность она ничего. Потом, как некоторые родители, она смотрела, как идет первый урок через окно. Учительница что-то объясняет. Кажется, Наташа ничего не понимает. Может от волнения, может от того, что место ей досталось на предпоследней парте. Ирини заволновалась: конечно, дочь чисто говорит на родном греческом, но и на русском вроде неплохо объясняется, ведь как-то разговаривала дочь со своей русской подругой Людой.
Вот все стали поднимать руки. Наташа тоже подняла руку. Учительница перед этим всех детей почти поднимала, а теперь посмотрела на Наташу и спросила что-то. Та встала, но ничего сказать не могла; учительница снова задала ей вопрос, потом посадила смущенную и покрасневшую ученицу. Наташа оказалась за одной партой с несимпатичным мальчиком Митей. Через месяца четыре Наташа рассказывала, что, когда начались прописи, Митя почему-то писал по диагонали с верхнего угла листка тетради до нижнего угла. Учительница показала один раз его тетрадь классу. Все долго смеялись. А бедный, вечно сопливый Митька, это сносил, не обижался. Он был добряк. Маму его вызывали часто, там – то впервые и встретилась Ирини с будущей своей подругой Селевкиди Агапи, матерью этого самого Митьки. У нее было еще четверо детей, мал мала меньше. У Мити были проблемы с учебой, и мать не знала, что делать. Его в конце концов порекомендовали привести в школу на следующий год… Ирини не нарадовалась, что с ее дочерью все в порядке.
К зиме Наталья читала почти лучше всех в классе и стала посещать школьную библиотеку. Ирини сама с удовольствием слушала, как бойко читала сестрам сказки ее старшая дочь. Первая ее сказка была о девочках Розочке и Беляночке. Ирини любила сказки. Книжка была красочно иллюстрирована. И сестры, которым соответственно было четыре и три года по очереди менялись: то одна была Розочкой, а другая Беляночка или наоборот.
Зато Наталья не любила математики. С числами у нее были проблемы. Ну, почему Федя-Дурак не научил ее считать? Нет, за хлебом в магазин она ходила свободно с рублем, Ирини говорила сколько копеек ей должны дать сдачи, а деньги она знала в лицо. В школе же – эти, как говорила дочь, скучные палочки. И когда считаешь – постоянно сбиваешься. Другое дело – чтение. Всегда что-то новое узнаешь. И красивые стихи как:
Осень наступила, высохли цвет
И глядят уныло голые цветы,
Вянет и желтеет озимь на полях,
Только зеленеет травка на лугах.
Для дочери было сущим пустяком выучить, не то, что когда-то для ее матери, которой невозможно было запомнить четыре строчки на чужом русском языке, потому как надо было изо дня в день пасти скот.
Да, старшая дочь хорошо учится, Слава Богу. Правда, не было у Ирини теперь в доме помощницы, ей приходилось с детьми возиться самой, но это только пол дня. Потом приходила Наташа, делала домашнюю работу и смотрела за детьми. Не все время, конечно: удержишь ее дома! Как отпустишь, так и ищи потом ветра в поле. Какие разные дети – старшая и средняя. Четырехлетняя Катя не любила выходить за ворота. Она находила себе занятия дома и во дворе. Тихая, спокойная, незаметная. Может копаться себе с игрушкой на одном месте и напевать что-то под нос. Видно, Катюша в отца, она больше всех радовалась, когда родители купили радиоприемник! Ирини с Саввой не пожалели на него убухать столько денег. Савва хотел слушать новости, а Ирини музыку. Протянули медную антенну, включили приемник и из ящика полилась му