зыка. Ирини повертела ручкой, нашла теперь модную песню про Дуню и целыми днями со своим греческим акцентом напевала припев:
«В роще калина,
Темно – не видно,
Соловушки не поют…»
Единственную песню, которую она запомнила почти наизусть была песня «Здравствуй земля Целинная, здравствуй дорога длинная…», потому что она звучала по радио постоянно. Она наводила Ирини на мысли о родной Осакаровке, с ее снежной буранной зимой, натопленной печкой, родными лицами… Все это теперь далеко. Скорее бы лето, поехала б с детьми к маме в гости. Дети взялись за руки и устроили хоровод под музыку. Ирини присоединилась к ним.
Настя заявила Дмитрию, что, как и Эльпида, тоже не собирается сидеть дома: после родов, чуть подрастет ребенок, она выйдет на работу. По этой причине, она больше склонялась переехать в Акмолинск. Там жили ее родители, они б помогли присмотреть за внуками. Туда они и совершили свой первый переезд. Харитон был против ее желания работать, но Настя настаивала. Усевшись на табуретку со своим аккордеонам, Анастасия пела грустную песню, уставив на него веселые глаза, поблескивающие в полутьме, падающего от керосинки света.
«Прости меня, если можешь простить!
Улыбнись взглядом, будто мы снова рядом!
И обид не храня, прости меня!»
Харитон слушал и ревнивые мысли одолевали его: «Не его же она просит простить! Перед ним она ни в чем не виновата. Может, она поет, обращаясь мысленно к своему Власину? – Харитон сжимал губы, отворачивался. – Ну, что он вечно все принимает буквально? Настя просто поет. Дразнит его. Ну, пусть потешится…».
Однако как-то не выдержав, встал, потоптался на месте, подошел к ней:
– Настюша, ну что ты все какие-то грустные песни поешь? Спой что-нибудь веселое.
Настя смеется. Музыка прерывается.
– Не нравится песня? Это я так тебе буду петь, когда ты разозлишься на меня и бросишь. А я приду, встану к тебе под окно и буду петь, пока не простишь меня.
Харитон пугается, смотрит недоверчиво: шутит что ли?
– Бросьте, Анастасия Андреевна (он так называл ее иногда в шутку), говорить чепуху!
– А что, Дмитрий Аристотелевич, вы никогда на меня не разозлитесь? Даже за то, что я не стану домохозяйкой, а пойду работать. Ты же хочешь меня дома запереть…
– Ничего такого я не хочу. Там посмотрим…
Конечно, Анастасия не из тех женщин, которая будет заниматься только домоводством. В самом деле, Харитон сам не представлял, как это проводить все время в одном месте – дома. Сам он был летун. То ему надо было съездить в Алма-Ату, то в Москву, то в Осакаровку, то в Караганду, то еще куда сбывать товар. Нравится ему спекулировать или, как говорит грамотная Клео, заниматься фарцовкой. И почему его называют спекулянтом? В былые времена людей подобного рода называли, кажется, негоциантами или купцами… Или меценатами? Харитон плохо знал значение этих слов, знал только, что связаны они с торговлей, с деньгами. Да, он торгует, ну и что? Разве это не работа – привозить людям товар, который им нужен? Или он не устает от такой работы? Не дай Бог – еще как устает! Одни мысли – не попасться в руки милиции, чего стоят! Понятно, ему придется обеспечивать две семьи. Что поделаешь, раз так сложилось. Надо бы еще и Эльпиду с сыном в город перевезти. Дети подрастают, а что там делать на селе? Кроме того-неудобно: все-все про него знают. Харитону неприятны удивленные и даже неприязненные взгляды некоторых осакаровских. Впрочем, кому понравится, что у него жизнь идет не как у всех нормальных греков. Некоторые вообще за спиной называют его турком – двоеженцем.
Самсон узнал о связи Харитона из уст Эльпиды, потому как застал ее плачущей навзрыд за столом, над которым недавно водрузили большое зеркало. От отражения там плачущей невестки, беда казалась еще весомей, настоящей трагедией. Услышав новость, Самсон выбежал из дома, хотел бежать к нему на работу. Уже прошел дом Христопуло, собрался завернуть на дорогу, но тут его окликнула Роконоца. Спросила, что случилось, что он такой заполошенный: мимо прошел, не заметил ее за забором. Самсон, крякнув, вернулся, сел на корявое бревно недалеко от калитки и, зажав подбородок в кулак, сквозь зубы, с болью, нехотя поведал ей все, только что услышанное от невестки. Роконоца сочувственно покачав головой, посоветовала дождаться Митьку с работы.
Вечером, Самсон, всплескивая руками, рвал и метал:
– Как ты мог на такое пойти? Что подумают люди? О Боге ты вспоминал? Кто будет воспитывать твоего сына? – указал он кривым пальцем на Георгия. – Позор на нашу семью, на мою седую голову!
Он бегал по комнатам, сжимая кулаки, то подходя к Харитону вплотную, то отбегая в самый крайний угол.
Эльпида то бледнела, то краснела, но не плакала. Слезы иногда показывались, но тут же высыхали. Она сидела прямо на стуле и смотрела куда-то в сторону. Георгий сидел на ее руках и поглядывал на каждого из них широко открытыми глазами.
Харитон слушал и молчал и, когда Самсон выговорился, встал и вышел.
Таким образом завершился день, который положил началу открытым уходам внука Дмитрия из дома. Не ночевал дома по нескольку раз на неделю. Самсон порывался пойти поговорить с «этой немкой». Но Дмитрий пригрозил, что сразу уйдет из дома навсегда.
Теперь Самсон давно привык к такому положению дел, но нет-нет, да и выскажется. Не нравилось ему, что он так обошелся с Эльпидой.
– Чем она хуже этой немки? Скажи мне? Да за такую женщину, которая на тебя Богу молится, надо держаться двумя руками. Красавица, умница. Сына тебе родила. Что тебе еще надо?
Голос Самсона обиженно дрожал в таких случаях. Харитон сначала молчал, угнув голову. Потом, обычно, вскидывал брови, вставал, почему-то поправлял заправленную за ремень рубашку и молча уходил в другую комнату или во двор. Самсон замолкал, долго обиженно сопел и покашливал. И в комнату Харитона потихоньку просачивался густой запах табака от цигарки деда. Перекурив, дед Самсон успокаивался и заходил к Харитону поговорить уже на другую насущную тему. Когда Митька все-таки ушел из семьи, он отнесся к этому, как к свершившемуся деянию дьявола, допущенного Богом. И он усердно молился Иисусу Христу, надеясь, что он образумит заблудшую свою овцу, и рано или поздно внук вернется к законной жене.
Надумав переехать, Харитон размышлял, каково ему будет оставить Самсона одного, без Эльпиды и Георгия? Ясно, что из Осакаровки дед ни за что никуда не переедет. Старик каждую неделю посещал могилу яи Софии. Он неоднократно говорил, что даже на Кавказ не поедет, будет умирать там, где похоронена его жена. Вот какой у него дед! Харитон улыбался с благодарностью вспоминая его. Редкий он у него человек! Таким же, наверное, был и Харитонов отец. Нахмурив свои широченные брови, Харитон обдумывал, как ему начать розыск следов своего отца. После разговора с Ирининым мужем, Саввой, о розыске отца, ему хотелось заняться этим побыстрей, но никак не доставало времени. «Вот переедем, все встанет на свои места и примусь за это вплотную», – твердо решил он. Мысли потекли в другом русле. Его не радовала перспектива остаться без верного друга Слона. Сказать правду, Харитон не представлял себе, как он будет обходиться без человека, сопровождавшего его везде и всюду, и являвшимся, по большому счету, главным бухгалтером в их совместных торговых делах, предоставляя Харитону решать чем, где и когда торговать, при том, что решение вопроса «чем?» являлся, главным, в их спекулянтско-фарцовочных делах. Теперь решено многие вопросы обсуждать по телефону на переговорных пунктах или лично приезжать. Слон, пожалуй, впервые не согласился с Харитоном. Ему не хотелось менять, как выразилась его жена «шило на мыло». Другое дело, если б Харитон переехал в южный город Джамбул. Харитон понимал, что и в самом деле, не стоит с севера ехать на север. И, как не хотелось ему расставаться с другом, пришлось ему посчитаться с положением Насти. Беременность она переносила очень плохо, и Харитон не стал очень уж спорить с ней по поводу переезда к родителям в бывший Акмолинск, совсем недавно переименованный в Целиноград. Ему даже не пришлось ехать туда искать жилье. Дом бабы Нюры они не стали пока продавать. Заколотили окна и двери и сдали на попечение Самсона. Сами сели рано утром в «Волгу» и к обеду были на месте. Отец Насти, Андрей Петрович, теперь майор милиции, еще месяц назад, постарался задействовать всех своих знакомых и довольно быстро нашли недорогой, но хороший дом близко от вокзала, не так далеко от места жительства родителей. Мама Нелли была в восторге от Харитоновой «Волги».
– Как хорошо тебе, Настенька, – говорила она. – Тебе не придется таскать в сумках и сетках продукты, как мне приходилось всю мою жизнь, вон правое плечо ниже левого от тяжестей. Спасибо, Анечка родилась, так теперь Андрей Петрович сам продуктами занимается: заезжает в магазин на служебной машине, хотя запрещается, и запасается на неделю.
Сам Харитон сразу же устроился работать бухгалтером на одной из новостроек. Теперь, как чиновника строительной организации, его называли не иначе как Дмитрием Аристотелевичем. Дома Настя его называла Митей или Дмитрием. Так, что Харитоном его теперь редко кто называл. Как и все, Дмитрий был охвачен чувством оптимизма, каким-то всеобщим радостным настроем, царившем в по-новому названном городе. Совсем недавно переименованный в Целиноград, город стал как бы центром целинного землепашества. У Дмитрия появились новые друзья. Среди них – Виктор Милько, работавший прорабом на новостройках. Днем полностью выкладывавшийся на своей работе, вечерами он находил силы и время, в основном за бесплатно, петь перед трудящимися, играя на неразлучной гитаре. Виктор особенно полюбился Дмитрию за пение, бравших за душу, песен и мастерскую игру на гитаре.
Каждый вечер он рассказывал Анастасие о событиях на работе, стройках новых жилых домов с квартирами для новоселов. Настя мечтала когда-нибудь жить в такой квартире.