Костас еще много чего рассказывал. Кажется, он неиссякаемый источник подобных рассказов.
Савва решил проехаться немного, посмотреть на некоторые места Черноморского побережья. Где только он не побывал в качестве туриста: и на озере Рица, и в Новом Афоне, и в Сухуми, и в Геленджике, и Лоо и, естественно, в Сочи. В родном Адлере побывал на Андреевской улице, переименованной на улицу Ульянова, где стоял когда-то отцовский дом. Теперь там многоквартирные дома. В скольких ресторанах был с Костасом и его женой, и с их друзьями, которые теперь и его друзья. Какие они все приятные люди! Савве было в удовольствие лишний раз заплатить за них, или купить дамам цветы. Это в общем-то недорого, но действует на всех ошеломляюще. А Савва чувствовал себя на высоте, прямо – таки богатым человеком. Время летело стремительно. Он уставал так за день, что, коснувшись подушки засыпал мгновенно. Хотя думать перед сном было о чем. Прежде всего о жене Костаса. Она явно была к нему неравнодушна. Смотрела на него украдкой, что б муж не заметил. Тот и не замечал, все его внимание занимал Савва, словно, он наконец нашел достойного собеседника к тому же родственника. Костас с гордостью знакомил его с неиссякаемым количеством своих друзей.
– Познакомьтесь, – говорил он, – мой брат, сын двоюродной тети Наташи… Мы с ним троюродные. Савва живет в Казахстане. Семья его сейчас там. Я его уговариваю переехать сюда. Он вроде склоняется, – и здесь он, в который раз обращался к Савве, словно бы желая еще раз удостовериться в его согласии:
– Обещаешь же? Скажи всем…
Савва, скромно улыбаясь, обещал:
– Обещаю, если получится, конечно.
– Получится! – решительно уверял Костас и продолжал повествование:
– Семью брата сослали при Сталине, – он кивал в сторону Саввы, – ни за что ни про что… Во время войны в дом их попала бомба. Убило его сестру родную Катю и двоюродную Женю и бабушку… Сейчас двух дочерей он назвал их именами. В войну его мать привезла всех детей к моей маме. И там прожили они все лето и осень. Тогда мы с ним и сдружились. У него еще два брата младших, а мы старшие все время проводили вместе. Рыбачили, каштаны собирали, орехи грецкие, ставили силки на белок, зайцев. Бегали на речку. Купались, ныряли, загорали с утра до вечера. Приходили домой готовые съесть кабана. Хорошо выручали яблоки, груши с чужих огородов. Здесь никто не мог заменить Митьку, все фрукты с чужих огородов были его. Митька – младший его брат, – пояснял Костас и продолжал, – прекрасное было время, хоть и война была!
Все это Костас успевал выдавать одним духом, то одним друзьям, то другим, не позволяя никому слова прибавить, даже Савве. А уж потом и Савва мог добавить, что да: было времечко. Не скучали они с Костасом, который ему не только ближе всяких братьев, но и ближайший друг. Что с юности они друг друга понимали с полуслова, были хорошими помощниками дома: и за скотиной уберут, и пойло отнесут, и корову подоят. Так как среди них, шестерых пацанов, была одна сестра самая младшая пятилетняя Аня, Саввина младшая сестра. Воспоминания всплывали в памяти Саввы живо и отчетливо. Это было то, о чем он тосковал все время, что он провел в Казахстане. И теперь, та рана, которая не заживала там, здесь, на его родине, зарубцовывалась почти безбоязненно. Он не чувствовал больше той боли в груди, не было ощущения сквозной раны, которая часто ее мучила. Савва чувствовал себя помолодевшим. Самим собой. Странно, здесь, среди родных, ему не надо было следить за каждым своим словом, как ему приходилось дома, перед женой и остальными. Ирини редко, когда не устраивала ему разборки за то или иное слово, неправильно сказанное в разговоре с людьми… Она всякий раз поправляла и учила его как, где и что надо говорить. В последнее время он избегал разговоры, когда она была рядом, чтоб не омрачать ни себе, ни ей настроение. Невероятно, но здесь ему «заглядывали в рот». «Может они также, как я говорят дурости, и не замечают, все же мы родственники… А, может, просто они помнят меня, как отличника, умника, положительного человека. С какой стати им ожидать, что я недотепа, каким я представляюсь Ирини и ее родственникам».
Вместе с Костасом Савва не раз ездил в Лесное. Но ненадолго, брат занятой человек. Кроме работы, он нагружен сверх всякой меры общественной работой. Не успевал он где-нибудь появиться, к нему сейчас же подходили люди с какими-то вопросами, делами, требующими его вмешательства. Иногда Костас оставлял Савву посреди дороги и направлялся или ехал туда, куда его просили.
А вот с Харлампием можно было уезжать в Лесное на целый день и наслаждаться тишиной и покоем… Вот сегодня был один из таких спокойных приятных дней.
Савва оглянулся. Харик озабоченно тянул удочку. Наконец, поднатужившись, вытянул рыбину с полметра. Красавица форель так и переливалась на солнце. Гордый Харик побыстрей закинул еще одну удочку и принялся рассказывать Савве, какая славная рыбалка здесь бывает особенно ночью.
– Может, нам остаться здесь на ночь и порыбачить? Я дежурю через сутки в ночь. Так что свободен, как птица. А завтра поедем назад, – предложил удачливый рыбак, широко улыбаясь своему новому и явно глубокоуважаемому другу. – Хряпнем водочки, отдохнем…, – Харик аж зажмурился от мысли о приятном времяпрепровождении. Но Савва не был любителем рыбалки, да и не за тем он приехал.
– Да, не плохо было бы, но у меня другие планы. Нам надо быть в Поляне уже сегодня вечером. Мы договорились с Костасом и Марицей пойти сегодня на турбазу «Горный Воздух». Тамошний директор его большой друг. Савва сматывал удочку.
– Крупицын, что ли? Да, он хороший человек! Очень хороший, – проговорил одобрительно и также одобрительно махнул своей рукой Харик. – И выпить любит. Я с ним не раз за одним столом сидел…Хороший человек, – опять добавил он, озабоченно продевая гибкий прут через жабры рыбины. Савва вышел на тропинку, подождал его. Харлампий шел шаг в шаг за ним, дыша в затылок:
– У Костаса много друзей, хотя он и не особо пьет, – продолжал Харик прерванный разговор. – Даже мало пьет и меня ругает, если напьюсь. Да, – крякнул он, как бы сообразив, что с не очень красивой стороны себя выставляет. – Да, Костас, хороший человек, – завершил он свою речь и замолчал, как бы ожидая, что на это скажет Савва.
– И жена у него хорошая, – не так ли? – Поддержал разговор Савва, и моментально мозг пронзила мысль, что это то за, что его грызет Ирини. Ну с какой стати тут нужно упоминание жены. Мало ли, что может подумать этот искренний простой человек! И он быстро добавил:
– Такие сестрички вам достались! Твоя такая голосистая, все песни, что я играл, знает.
Харик замотал головой от удовольствия.
– Да, моя жена хорошо поет! Правда. Дома только и слышно ее пение.
Он помолчал, как бы ожидая комментария. Потом продолжил:
– Я же на другой девушке собирался жениться. Ехал на поезде за невестой, а Марфа со своей семьей, как раз ехала с Казахстана домой. Ей было шестнадцать лет. Ну, вот и забыл я про свою невесту и посватался к ней. Живу, не жалею! Хорошая жена. – В голосе звучала гордость и искреннее одобрение женщине, которая сподобилась стать его женой.
– Хорошие они сестры, – последовала реплика Саввы, и, хотя он опять поймал себя на том, что не то говорит, продолжал развивать эту тему.
– Так сколько у тебя детей?
– Два сына и две дочери, – опять гордо доложил Харлампий. Старшему десять лет. У Костаса с Марицей только двое сыновей. У Марицы здоровья нет. Поэтому.
– А выглядит Марица вполне здоровой. И красивая такая, – опять не удержался Савва. И быстро добавил, конечно, метисы всегда красивые.
– Метисы? Что такое метисы? – не понял Харик.
– Это означает, что у детей их родители разной национальности. Отец у них грек, а мать русская.
– Точно! Значит вот почему! – удивился Харик. Не знал, спасибо что объяснил. Теперь буду знать, – послышались слова благодарности. – А я думал, почему моя жена такая красивая? – как бы сокрушенно вопрошал он. – Ведь и мать и отец не очень. А оно во-о-он оно почему! Савва удивлялся и умилялся простоте этого, в самом деле, очень красивого человека. Редкой красоты был Харлампий. Но он, по всему видно было, не придавал значение этому. Небось говорили ему об этом, когда был молодым, лет десять назад. Савва немного позавидовал ему. Был бы у него хотя бы нос, как у Харлампия, не говоря уже о ярко голубых, раскосых и крупных глазах. Ну да ладно, зато говорит он коряво, и со своей красотой никто в его сторону не смотрит потому, как необразованный и выпивоха. И куда его Марфе до своей сестры, да и до его Ирини.
На минуту он захотел домой, к жене. Полюбоваться на нее. Но вспомнил ее холодный иронический взгляд и быстро отогнал ненужные мысли. Да и не хотелось упускать тему о сестрах. Ему хотелось выспросить побольше о Марице. Мысли о ней разжигали его воображение. Не сразу он почувствовал ее внимание к себе. И, когда понял это, ему стало не по себе. Первое: он не считал себя привлекательным. Горбатый нос очень охлаждал его, когда он замечал на себе женский взгляд. Ирини всегда при случае напоминала ему о «носище». И они вместе с ней радовались, что ни одну дочь Бог не наградил подобным носиком. Второе, что его смущало, это то, что Марица принадлежала его любимому брату. Что же привлекает ее к нему? Костас – интересный мужчина. Мал ростом, зато какое породистое лицо. Здоровяк и умница. Интересная развивается ситуация… Савва боялся ее развития и в то же время хотел ее. Уверенность, что он нравится Марице подтверждалась с каждым нечаянным разговором. Он видел, как она розовела, разговаривая с ним, старалась отводить свои черные выразительные глаза, когда он оглядывался в ее сторону, разговаривала осторожно все больше выспрашивая о его семейной жизни. Однажды он проговорился, что часто ссорится с женой. Марица удивилась:
– Неужели можно найти повод, чтоб с тобой поссориться?
– Всякое бывает, не святой же я, – ответил он, как бы возражая.
– Святой, святой, – проговорила с нажимом Марица. – Таких, как ты не часто встретишь.